При последнем моем возглашении на городских стенах вострубили в трубы и ударили в бубны; а чрез час времени увидел я городские вороты растворяющимися, а стены покрытыми множеством зрителей.
Недолго я ожидал, выход исполина начался торжественным шествием вельмож: они шли по два в ряд, и некоторые из них несли царские утвари на аксамитных подушках. За оными следовала царская колесница, а за сею сам исполин пеший, ибо по величине роста своего ни в какую колесницу уместиться ему было невозможно. Вельможи остановились в полукруге, а исполин, приближась ко мне, говорил страшным голосом: действительно ли ты намерен подвергнуть жизнь свою очевидной смерти за бывшего царя Иверона? Рассуждал ли ты о дерзком своем предприятии и о следствиях сражения с непобедимым исполином?
Он продолжил бы, может быть, подобные сим и, по мнению его, имеющие меня привести в ужас разговоры, если б я не принудил его оные кончить и приготовиться к защищению.
— Не рассказывай мне басен,— сказал я ему с пренебрежением.— Непобедим ли ты, докажет мое оружие. Я не устрашаюсь твоего роста и вижу в тебе лишь бесчеловечное чудовище, заслуживающее истребления. Отдай корону целтиберскую законному ее носителю и готовься к достойной казни.
Раздраженный словами моими, исполин начал дышать пламенем: все окрест него загоралось, и он чаял сожечь меня. Но, к изумлению его, пламень не прикасался ко мне, а обращаясь, опалял самого его.
Пользуясь сею его расстройкою, уклонил я копье мое и пустился во всю конскую прыть, чтоб пробить насквозь его желудок. Жестокий сей удар не причинил ему нималого вреда, хотя копие мое до самой руки моей вскочило ему в брюхо, и только удар грудью коня моего опрокинул его навзничь. Исполин вставал и зиял на меня пенящеюся своею львиною пастию, готовясь проглотить меня. Ужаснувшиеся зрители, желающие мне победы, пришли в великую обо мне опасность и изъявляли то жалостными восклицаниями. Однако я обнажил меч мой и ударил оным приближившегося ко мне исполина с таковою силою, что разрубил голову надвое и тело до самых грудей.
— Разрубай на полы! — доходил ко мне голос неизвестной особы.
Но как уже исполин упал и я считал его мертвым, то не уважил слов сих, а более для того, что не хотел постыдить богатырскую руку, коей следует производить только один решительный удар.
Но за сию гордость я наказан был довольно, как услышите в продолжении моей повести. Едва тело исполиново коснулось земле, как вдруг оное исчезло, а я увидел выскочившего из него зверообразного эфиопа в одеянии чернокнижника. Сей прыгнул, подобно кошке, на воздух и был подхвачен появившимся огненным орлом. Удар меча моего, разрушивший чародейное исполиново тело, в коем он сокрывался, лишил его только носа. Из язвы текла кровь, и чародей захватил оную пальцами. Тогда познал я, сколь нужно было повторить мне удары; ибо, без сомнения, истребил бы я оными и самого чародея. Сей, поднявшись на высоту, кричал мне:
— Дерзкий богатырь! Ты разрушил мое очарование и освободил от власти моей царя Иверона с его областию. Отныне страна сия от меня безопасна. Я не могу никоим образом злодействовать земле, на которую истекла кровь моя. Но ты, дерзкий, заплатишь мне за все сии досады своею жизнию. Я не сомневаюсь, что высокомерие твое побудит тебя искать освобождения детям Ивероновым. Ведай, что оные в замке сестры моей, но ты прежде найдешь смерть свою, нежели место их заточения, или скорее погибнешь, нежели освободишь их.
— Да,— отвечал я.— Не сомневайся, что я постараюсь сорвать тебе и сестре твоей головы, в каком бы то ни случилось замке. За гордость твою, бесчеловечный Зивиял (ибо я разумел, что сей чародей был самый он), я докажу тебе, что не в силах ты отвратить освобождение мною несчастных твоих узников; я полагаю в том мою славу.
Чародей плюнул на меня и отворотился, а я с досады бросил в него копьем моим, хотя без всякого успеха. Потом чародей, обратясь к Иверону, говорил:
— Царь целтиберский! Наказание, мною тебе определенное, прекратилось рановременно; ты больше уже не бродящий по свету нищий и будешь спокойно владеть своим народом; однако ж довольно с тебя и того, что ты никогда не увидишь детей своих: сии бедные жертвы своего упрямства сносят достойную им казнь.
— А я клянусь тебе всем, что свято,— подхватил я слова чародеевы и говорил Иверону,— что я возвращу тебе детей твоих или сам погибну.
Чародей не отвечал мне, а продолжал к царю целтиберскому:
— Я возвращаю тебе твоих подданных, коих я проглотил привиденно. Они все живы и обращены в древеса в саду твоем. С разрушением моего очарования получили они прежний вид свой.
Выговоря сие, он исчез.
Я указал приближившимся вельможам их монарха, и царь Иверон, возложа на себя знаки своего достоинства, поднесенные вельможами, взошел на колесницу. Он всенародно приносил мне благодарение и просил меня следовать за собою во дворец его. Я ехал на коне моем по правую сторону колесницы, при радостных восклицаниях всего народа.
По отправлении торжества, которое не весьма было радостно для царя Иверона в рассуждении печали о его детях, повел он меня в покой, где стояли живописные изображения детей его. Вид Зорана представлял прекрасного юношу, в коем свет имел ожидать ироя. Но могу ли я описать вам все, что увидел я в лице Зениды? Я чаял взирать на божество, снизшедшее с небес в образе смертной девицы.
— Вот каковых детей лишился я,— сказал Иверон, вздохнувши.
— Да,— отвечал я,— Если кисть художника не польстила в изображении вашей дочери, не знаю я, какой бы богатырь не подверг жизнь свою всем возможным опасностям для ее избавления.
— Возлюбленный Сидон, — подхватил царь целтиберский, приметя действие, произведенное в моем сердце бездушными чертами своей дочери,— о если бы ты видел подлинник, ты сказал бы, что художник не все еще изобразил в подражании. О, если бы я счастлив был, чтоб за все твои одолжения мог воздать тебе, учиня тебя моим сыном, с какою бы радостью предал я в объятия твои Зениду.
Признаюсь, что я почти одним только воображением пленился до крайности прелестною дочерью царя целтиберского; посему не удивляйтесь, что я повергся к ногам Ивероновым и, благодаря его за незаслуживаемую милость, повторял клятвы о презрении моей жизни для избавления детей его. Царь Иверон столько был тем тронут, что повелел с той минуты называть мне себя отцом своим.
— Если мы и не будем счастливы,— говорил он,— узреть в жизни детей моих, если Зоран погиб и Зенида не соединится с тобою вечными узами, кто приличнее заслуживает мое усыновление? Кому наилучше вручу я наследство моего престола, как тому, кто из единой добродетели за меня вступился?
Я благодарил моего благодетеля, обнимая его колена, и просил дозволения в тот же день отправиться на мой подвиг. Тщетно старался он удержать меня при себе на несколько времени; я насильно вырвался из его объятий.
— Дражайший отец мой,— сказал я царю,— вы учинили несчастия свои общими и мне, то простительно ли будет любовнику тратить время, в кое может он сократить несколько часов из несчастной судьбы несравненной Зениды.
Выговоря сие, простился я с ним, оставил страну целтиберскую и обратил путь мой на север по наставлению волшебницы Тифеи.
Я сносил все затруднения странствования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142