Поспешая к нему на помощь, увидел я, что уже поздно сохранить ему жизнь: я приспел почти в ту минуту, когда Доброслав наказал сего тайного врага моего.
Закрытый невидимостию, легко бы мог я преобратить в ничто Доброслава: таков был гнев мой,— но броня, талисман и собственное мое копие остановили мое покушение и возвели тем на высшую степень мою ярость. Я успел только привести в безопасность тело Зловураново и превратил оное в ту гору, дерево и мраморных львов, на коих после утвердил я всю тайну судьбы несчастных, подпадших моему мщению. Доброслав казался мне не столько виновен, как Гипомен, а притом я не мог ничего учинить ему. Но узнав, что королевич кимбрский находится без талисмана, поспешил схватить его в мои руки. Я овладел им в его замке прежде, нежели возвращение Доброславово могло привести его в безопасность. Рогнеда и Милостана также достались в мои руки, а какое распорядил я им наказание, услышите после.
Осматривая замок Гипоменов, нашел я волшебную доску: я имел об драгоценности ее понятие и чрезмерно обрадовался, увидя способный случай овладеть этим сокровищем. Я не имел причины беспокоиться о возвращении Доброславовом, потому что уповал со всем управиться прежде его прибытия. Первое мое дело состояло в вопрошении у волшебной доски, что предпринять мне над Гипоменом, Рогнедою и Милостаною, но, к изумлению моему, получил я следующий ответ:
«Король волшебников! Ты суетно даешь свободу неосновательному твоему мщению. Если боги и предают во власть твою детей короля кимбрского и дом царя дулебского, но они их охраняют, и все твои умыслы обратятся наконец в их пользу, а ты раскаешься. Уннигард даст разрушителя твоему очарованию, а от Доброслава произойдет дочь, имеющая быть наградою его, ибо ты никак не разлучишь брак Милостанин. Собственные твои дочери присоединятся к твоим неприятелям, которых в свое время ты возлюбишь».
Ответ сей произвел во мне страх, но как рассудок в неистовствующем от гнева не может иметь должных расположений, то размышления мои мало-помалу привели меня к заключению, что волшебная доска учреждена чрез прозорливость Гипоменову к таковым для меня показаниям. Я так был слаб, что по времени перенесши сию доску в мой замок, весьма долго не вопрошал ее ни о чем, как бы желая наказать ее за то, что держит она сторону моего неприятеля.
Вот каким безумиям бывают подвержены смертные! «Посмотрим,— говорил я,— посмотрим, как кто может отвратить мое очарование или оное когда-либо уничтожить, увидим, какие последства будет иметь брак Доброславов». После сего распорядил я мое мщение, и пред приступлением к произведению оного в действо учинил я обыкновенную великую клятву, с тем чтоб утратил я волшебную мою власть, если раскаюсь в моем мщении и буду когда-нибудь наклонен помогать к благополучию особ, учинившихся предметами моего гонения.
Во-первых, напал я на Милостану и превратил оную в наипрекраснейшую рыбу с тем намерением, чтоб оная, по отличному своему виду, попавшись рыбакам, досталась на стол какого-нибудь государя или в его пруд, а тем бы положить вечное препятствие в сочетании ее с Доброславом. По времени же сведав, что оная, некоторыми древними волхвами сооруженными и Доброславу чрез промысл богов данными сетьми быв поймана, получила прежний свой образ, прибавил я к заклинаниям моим и то, чтоб благополучие их брака до тех только пор продолжалось, пока сети сии очарованным копием не будут прорезаны. Тогда надлежало ей опять превратиться в рыбу и быть с супругом своим разлученною до времени, в кое очарованное копие каким ни есть образом переломится.
Потом обратился я к Гипомену и его супруге.
Должно ведать,— продолжал король волшебников к Зелиану, — что пещера, в коей я вас воспитывал, находящаяся в пустыне дулебской, была во всех обстоятельствах надежное мое убежище, или, лучше сказать, кабинет для моих размышлений. Вход в оную без моего дозволения загражден был для всего света. В сию-то пещеру определил я заточить королевича кимбрского с его супругою; и сам, оставя мое обыкновенное жилище, вздумал я обитать во оной, чтоб пресечь все способы, ежели б кто по-хотел стараться о их освобождении. Что ж вы, Зелиан, никогда не видали Гипоменовой темницы, случилось потому, что вход в оную загражден был очарованием.
Во-первых, рассудилось мне учинить жесточайшее поражение сердцу Гипоменову отнятием прелестей у прекрасной Рогнеды: я в глазах его превратил оную в мертвую человеческую голову и долго утешался отчаянием его при сем случае. Потом и самого моего мнимого неприятеля лишил естественного вида и из молодого человека учинил дряхлым стариком, ибо остатки человеколюбия воздерживали меня от предания его смерти, а так, как волшебнику, не мог я учинить превращения ни в какую другую тварь. Но чтоб сие его и Рогнедино очарование и в таковом обстоятельстве, если бы какой волшебник каким-нибудь образом вошел в их темницу, не могло быть пресечено, а обратилось бы им во вред, соорудил я волшебную дудочку и положил на возвышении, где Баламир видел лежащую мертвую голову. Сила сей дудочки содержала в себе то, что, если бы кто покусился свиснуть в оную, Рогнеда бы с разрушением в прах мертвой головы утратила жизнь свою, а Гипомен нашелся бы повешен на самом том виноградном дереве, которое учинилось из трупа Зловуранова.
Второе мое заклинание относилось до дочери Доброславовой, коя имела родиться в награждение рушителю моего очарования. Я не уповал, чтоб сие воспоследовало, но если бы случилось, то расположил я так: пришедший в темницу Гипоменову, долженствовал необходимо взойти на возвышение для взятия дудочки с восточной, а не с другой стороны; в сие время Гипомену надлежало ему показаться, и если бы он учинил ему кое наставление, следовало ему превратиться в каменного человека, держащего в руках медную стрелу; в прочем Гипомен долженствовал быть для унна невидимым. Когда ж бы унна восшел на возвышение с юга, запада или севера, он беспрепятственно свиснул бы в дудочку, и в то мгновение ока дочери Доброславовой надлежало греселиться в нарочно для того мною сооруженный перстень; а как я носил оный на руке моей безопасным, потому считал себя, что унн никогда ее получить не может.
— Враг чести моей,— сказал я, соверша все сие, Гипомену,— ты должен вечно остаться в сем образе и иметь утешение, взирая на прелести сей мертвой головы, когда ты мог осмелиться воспользоваться мне принадлежащим. Не думай, чтоб кто мог освободить тебя от твоего очарованного состояния, ибо не сыщется на свете смертного, могущего преодолеть все соединенные с тем труды и опасности. Твоими наставлениями погублен верный мне Зловуран, но я и мертвый труп его обратил в узел, имеющий содержать беспрестанное течение твоих несчастий. Ведай, что ты до тех пор не избавишься от очарования, пока не преломится надвое мое очарованное копие, коим Зловуран убит: сего быть никогда не может, в рассуждении того, что Доброслав хранит оное, яко зеницу ока своего. Но если то и случится, кто может догадаться перекинуть за себя обломки копия, чтоб учинить из того лук и конь? Но если и сие случится, кто отважится, восседши на коня, ехать к холму, учинившемуся из тела Зловуранова? Кто без оружия сразится с имеющими ожить там каменными львами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Закрытый невидимостию, легко бы мог я преобратить в ничто Доброслава: таков был гнев мой,— но броня, талисман и собственное мое копие остановили мое покушение и возвели тем на высшую степень мою ярость. Я успел только привести в безопасность тело Зловураново и превратил оное в ту гору, дерево и мраморных львов, на коих после утвердил я всю тайну судьбы несчастных, подпадших моему мщению. Доброслав казался мне не столько виновен, как Гипомен, а притом я не мог ничего учинить ему. Но узнав, что королевич кимбрский находится без талисмана, поспешил схватить его в мои руки. Я овладел им в его замке прежде, нежели возвращение Доброславово могло привести его в безопасность. Рогнеда и Милостана также достались в мои руки, а какое распорядил я им наказание, услышите после.
Осматривая замок Гипоменов, нашел я волшебную доску: я имел об драгоценности ее понятие и чрезмерно обрадовался, увидя способный случай овладеть этим сокровищем. Я не имел причины беспокоиться о возвращении Доброславовом, потому что уповал со всем управиться прежде его прибытия. Первое мое дело состояло в вопрошении у волшебной доски, что предпринять мне над Гипоменом, Рогнедою и Милостаною, но, к изумлению моему, получил я следующий ответ:
«Король волшебников! Ты суетно даешь свободу неосновательному твоему мщению. Если боги и предают во власть твою детей короля кимбрского и дом царя дулебского, но они их охраняют, и все твои умыслы обратятся наконец в их пользу, а ты раскаешься. Уннигард даст разрушителя твоему очарованию, а от Доброслава произойдет дочь, имеющая быть наградою его, ибо ты никак не разлучишь брак Милостанин. Собственные твои дочери присоединятся к твоим неприятелям, которых в свое время ты возлюбишь».
Ответ сей произвел во мне страх, но как рассудок в неистовствующем от гнева не может иметь должных расположений, то размышления мои мало-помалу привели меня к заключению, что волшебная доска учреждена чрез прозорливость Гипоменову к таковым для меня показаниям. Я так был слаб, что по времени перенесши сию доску в мой замок, весьма долго не вопрошал ее ни о чем, как бы желая наказать ее за то, что держит она сторону моего неприятеля.
Вот каким безумиям бывают подвержены смертные! «Посмотрим,— говорил я,— посмотрим, как кто может отвратить мое очарование или оное когда-либо уничтожить, увидим, какие последства будет иметь брак Доброславов». После сего распорядил я мое мщение, и пред приступлением к произведению оного в действо учинил я обыкновенную великую клятву, с тем чтоб утратил я волшебную мою власть, если раскаюсь в моем мщении и буду когда-нибудь наклонен помогать к благополучию особ, учинившихся предметами моего гонения.
Во-первых, напал я на Милостану и превратил оную в наипрекраснейшую рыбу с тем намерением, чтоб оная, по отличному своему виду, попавшись рыбакам, досталась на стол какого-нибудь государя или в его пруд, а тем бы положить вечное препятствие в сочетании ее с Доброславом. По времени же сведав, что оная, некоторыми древними волхвами сооруженными и Доброславу чрез промысл богов данными сетьми быв поймана, получила прежний свой образ, прибавил я к заклинаниям моим и то, чтоб благополучие их брака до тех только пор продолжалось, пока сети сии очарованным копием не будут прорезаны. Тогда надлежало ей опять превратиться в рыбу и быть с супругом своим разлученною до времени, в кое очарованное копие каким ни есть образом переломится.
Потом обратился я к Гипомену и его супруге.
Должно ведать,— продолжал король волшебников к Зелиану, — что пещера, в коей я вас воспитывал, находящаяся в пустыне дулебской, была во всех обстоятельствах надежное мое убежище, или, лучше сказать, кабинет для моих размышлений. Вход в оную без моего дозволения загражден был для всего света. В сию-то пещеру определил я заточить королевича кимбрского с его супругою; и сам, оставя мое обыкновенное жилище, вздумал я обитать во оной, чтоб пресечь все способы, ежели б кто по-хотел стараться о их освобождении. Что ж вы, Зелиан, никогда не видали Гипоменовой темницы, случилось потому, что вход в оную загражден был очарованием.
Во-первых, рассудилось мне учинить жесточайшее поражение сердцу Гипоменову отнятием прелестей у прекрасной Рогнеды: я в глазах его превратил оную в мертвую человеческую голову и долго утешался отчаянием его при сем случае. Потом и самого моего мнимого неприятеля лишил естественного вида и из молодого человека учинил дряхлым стариком, ибо остатки человеколюбия воздерживали меня от предания его смерти, а так, как волшебнику, не мог я учинить превращения ни в какую другую тварь. Но чтоб сие его и Рогнедино очарование и в таковом обстоятельстве, если бы какой волшебник каким-нибудь образом вошел в их темницу, не могло быть пресечено, а обратилось бы им во вред, соорудил я волшебную дудочку и положил на возвышении, где Баламир видел лежащую мертвую голову. Сила сей дудочки содержала в себе то, что, если бы кто покусился свиснуть в оную, Рогнеда бы с разрушением в прах мертвой головы утратила жизнь свою, а Гипомен нашелся бы повешен на самом том виноградном дереве, которое учинилось из трупа Зловуранова.
Второе мое заклинание относилось до дочери Доброславовой, коя имела родиться в награждение рушителю моего очарования. Я не уповал, чтоб сие воспоследовало, но если бы случилось, то расположил я так: пришедший в темницу Гипоменову, долженствовал необходимо взойти на возвышение для взятия дудочки с восточной, а не с другой стороны; в сие время Гипомену надлежало ему показаться, и если бы он учинил ему кое наставление, следовало ему превратиться в каменного человека, держащего в руках медную стрелу; в прочем Гипомен долженствовал быть для унна невидимым. Когда ж бы унна восшел на возвышение с юга, запада или севера, он беспрепятственно свиснул бы в дудочку, и в то мгновение ока дочери Доброславовой надлежало греселиться в нарочно для того мною сооруженный перстень; а как я носил оный на руке моей безопасным, потому считал себя, что унн никогда ее получить не может.
— Враг чести моей,— сказал я, соверша все сие, Гипомену,— ты должен вечно остаться в сем образе и иметь утешение, взирая на прелести сей мертвой головы, когда ты мог осмелиться воспользоваться мне принадлежащим. Не думай, чтоб кто мог освободить тебя от твоего очарованного состояния, ибо не сыщется на свете смертного, могущего преодолеть все соединенные с тем труды и опасности. Твоими наставлениями погублен верный мне Зловуран, но я и мертвый труп его обратил в узел, имеющий содержать беспрестанное течение твоих несчастий. Ведай, что ты до тех пор не избавишься от очарования, пока не преломится надвое мое очарованное копие, коим Зловуран убит: сего быть никогда не может, в рассуждении того, что Доброслав хранит оное, яко зеницу ока своего. Но если то и случится, кто может догадаться перекинуть за себя обломки копия, чтоб учинить из того лук и конь? Но если и сие случится, кто отважится, восседши на коня, ехать к холму, учинившемуся из тела Зловуранова? Кто без оружия сразится с имеющими ожить там каменными львами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142