Таким образом, оказывается, что
она сталкивается с тем элементарными фактом, что под ее спонтанно
сложившимися порядками находятся вещи, сами по себе доступные
упорядочиванию и принадлежащие к определенному, но не выраженному порядку,
короче говоря, что и м е ю т с я элементы порядка. Дело обстоит так,
как если бы, освобождаясь частично от своих лингвистических, перцептивных,
практических решеток, культура применяла бы к ним иную решетку, которая
нейтрализует первые и которая, накладываясь на них, делала бы их
очевидными и одновременно излишними, вследствие чего культура оказывалась
бы перед лицом грубого бытия порядка. Коды языка, восприятия, практики
критикуются и частично становятся недействительными во имя этого порядка.
Именно на его основе, принимаемой за положительную опору,, и будут
выстраиваться общие теории об упорядоченности вещей и вытекающие из нее
толкования. Итак, между уже кодифицированным взглядом на вещи и
рефлексивным познанием имеется промежуточная область,, раскрывающая
порядок в самой его сути: именно здесь он обнаруживается, в зависимости
от культур и эпох, как непрерывный и постепенный или как раздробленный и
дискретный, связанный с пространством или же в каждое мгновение образуемый
напором времени, подобный таблице переменных или определяемый посредством
изолированных гомогенных систем, составленный их сходств, нарастающих
постепенно или же распространяющихся по способу зеркального отражения,
организованный вокруг возрастающих различий и.т.д. Вот почему эта
"промежуточная" область, в той мере, в какой она раскрывает способы бытия
порядка, может рассматриваться как наиболее основополагающая, то есть как
предшествующая словам, восприятиям и жестам, предназначенным в этом
случае для ее выражения с большей или меньшей точностью или успехом
(поэтому эта практика порядка в своей первичной и нерасчленяемой сути
всегда играет критическую роль); как более прочная, более архаичная, менее
сомнительная и всегда более "истинная", чем теории, пытающиеся дать им
ясную форму, всестороннее применение или философскую мотивировку. Итак, в
каждой культуре между использованием того, что можно было бы назвать
упорядочивающими кодами, и размышлениями о порядке располагается чистая
практика порядка и его способов бытия.
В предлагаемом исследовании мы бы хотели проанализировать именно
эту практику. Речь идет о том, чтобы показать, как она смогла сложиться
начиная с XYI столетия в недрах такой культуры, как наша: каким образом
наша культура, преодолевая сопротивление языка в его непосредственном
существовании, природных существ, какими они воспринимались и
группировались, и проводившихся обменов, зафиксировала наличие элементов
порядка обмены обязаны своими законами, живые существа -- своей
регулярностью, слова -- своим сцеплением и способностью выражать
представления; какие проявления порядка были признаны, установлены,
связаны с пространством и временем для того,,1чтобы образовать
положительный фундамент знаний. развивавшихся в грамматике и в филологии6,
в естественной истории и в биологии, в исследовании богатств и
политической экономии. Ясно, что такой анализ не есть история идей или
наук; это, скорее, исследование, цель которого -- выяснить, исходя из чего
стали возможными познания и теории, в соответствии с каким пространством
порядка конституировалось знание ; на основе какого исторического
и в стихии какой позитивности идеи могли появиться, науки --
сложиться, опыт -- получить отражение в философских системах,
рациональности -- сформироваться, а затем, возможно, вскоре распасться и
исчезнуть. Следовательно, здесь знания не будут рассматриваться в их
развитии к объективности, которую наша современная наука может наконец
признать за собой; нам бы хотелось выявить эпистемологическое поле,
э п и с т е м у, в которой познания, рассматриваемые вне всякого критерия
их рациональной ценности или объективности их форм, утверждают свою
позитивность и обнаруживают, таким образом, историю, являющуюся не
историей их нарастающего совершенствования, а, скорее, историей условий их
возможности; то, что должно выявиться в ходе изложения, это появляющиеся в
пространстве знания конфигурации, обусловившие всевозможные формы
эмпирического познания. Речь идет не столько об истории в традиционном
смысле слова, сколько о какой-то разновидности "археологии" 1).
<1) Проблемы метода, поставленные такого рода "археологией", будут
проанализированы в одной из следующих работ.>
Но это археологическое исследование обнаруживает два крупных разрыва
в э п и с т е м е западной культуры: во-первых, разрыв, знаменующий
начало классической эпохи (около середины XVII века), а во-вторых, тот,
которым в начале XIX века обозначается порог нашей современности. Порядок,
на основе которого мы мыслим, имеет иной способ бытия, чем порядок,
присущий классической эпохе. Если нам и может казаться, что происходит
почти непрерывное движение европейского, начиная с Возрождения и
вплоть до наших дней; если мы и можем полагать, что более или менее
улучшенная классификация Линнея в целом может сохранять какую-то
значимость; что теория стоимости Кондильяка частично воспроизводится в
маргинализме XIX века; что Кейнс прекрасно сознавал сходство своих
анализов с анализами Кантильона; что направленность В с е о б щ е й
г р а м м а т и к и (выраженная у авторов Пор--Рояля или у Бозе) не
слишком далека от нашей современной лингвистики, -- то, так или иначе, вся
эта квазинепрерывность на уровне идей и тем, несомненно, оказывается
исключительно поверхностным явлением; на археологическом же уровне
выясняется, что система позитивностей изменилась во всем своем объеме на
стыке XVIII и XIX веков. Дело не в предполагаемом прогрессе разума, а в
том, что существенно изменился способ бытия вещей и порядка, который
распределяя их, предоставляет их знанию. Если естественная история
Турнефора, Линнея и Бюффона и соотносится с чем-то иным, чем она сама, то
не с биологией, не со сравнительной анатомией Кювье или с эволюционной
теорией Дарвина, а со всеобщей грамматикой Бозе, с анализом денег и
богатства, сделанным Лоу, Вероном де Форбонне или Тюрго. Возможно, что
познания умножают друг друга, идеи трансформируются и взаимодействуют (но
как; -- историки нам этого пока не сказали); во всяком случае, с
определенностью можно сказать одно: археология, обращаясь к общему
пространству знания, определяет синхронные системы, а также ряд мутаций,
необходимых и достаточных для того, чтобы очертить порог новой
позитивности.
Таким образом, анализ раскрыл связь, которая существовала в течение
всей классической эпохи между теорией представления и теориями языка,
природных классов, богатства и стоимости. Начиная с ХIX века именно эта
конфигурация радикально изменяется: исчезает теория представления как
всеобщая основа всех возможных порядков; язык как спонтанно сложившаяся
таблица и первичная сетка вещей, как необходимый этап между представлением
и формами бытия в свою очередь так-же сходит на нет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
она сталкивается с тем элементарными фактом, что под ее спонтанно
сложившимися порядками находятся вещи, сами по себе доступные
упорядочиванию и принадлежащие к определенному, но не выраженному порядку,
короче говоря, что и м е ю т с я элементы порядка. Дело обстоит так,
как если бы, освобождаясь частично от своих лингвистических, перцептивных,
практических решеток, культура применяла бы к ним иную решетку, которая
нейтрализует первые и которая, накладываясь на них, делала бы их
очевидными и одновременно излишними, вследствие чего культура оказывалась
бы перед лицом грубого бытия порядка. Коды языка, восприятия, практики
критикуются и частично становятся недействительными во имя этого порядка.
Именно на его основе, принимаемой за положительную опору,, и будут
выстраиваться общие теории об упорядоченности вещей и вытекающие из нее
толкования. Итак, между уже кодифицированным взглядом на вещи и
рефлексивным познанием имеется промежуточная область,, раскрывающая
порядок в самой его сути: именно здесь он обнаруживается, в зависимости
от культур и эпох, как непрерывный и постепенный или как раздробленный и
дискретный, связанный с пространством или же в каждое мгновение образуемый
напором времени, подобный таблице переменных или определяемый посредством
изолированных гомогенных систем, составленный их сходств, нарастающих
постепенно или же распространяющихся по способу зеркального отражения,
организованный вокруг возрастающих различий и.т.д. Вот почему эта
"промежуточная" область, в той мере, в какой она раскрывает способы бытия
порядка, может рассматриваться как наиболее основополагающая, то есть как
предшествующая словам, восприятиям и жестам, предназначенным в этом
случае для ее выражения с большей или меньшей точностью или успехом
(поэтому эта практика порядка в своей первичной и нерасчленяемой сути
всегда играет критическую роль); как более прочная, более архаичная, менее
сомнительная и всегда более "истинная", чем теории, пытающиеся дать им
ясную форму, всестороннее применение или философскую мотивировку. Итак, в
каждой культуре между использованием того, что можно было бы назвать
упорядочивающими кодами, и размышлениями о порядке располагается чистая
практика порядка и его способов бытия.
В предлагаемом исследовании мы бы хотели проанализировать именно
эту практику. Речь идет о том, чтобы показать, как она смогла сложиться
начиная с XYI столетия в недрах такой культуры, как наша: каким образом
наша культура, преодолевая сопротивление языка в его непосредственном
существовании, природных существ, какими они воспринимались и
группировались, и проводившихся обменов, зафиксировала наличие элементов
порядка обмены обязаны своими законами, живые существа -- своей
регулярностью, слова -- своим сцеплением и способностью выражать
представления; какие проявления порядка были признаны, установлены,
связаны с пространством и временем для того,,1чтобы образовать
положительный фундамент знаний. развивавшихся в грамматике и в филологии6,
в естественной истории и в биологии, в исследовании богатств и
политической экономии. Ясно, что такой анализ не есть история идей или
наук; это, скорее, исследование, цель которого -- выяснить, исходя из чего
стали возможными познания и теории, в соответствии с каким пространством
порядка конституировалось знание ; на основе какого исторического
и в стихии какой позитивности идеи могли появиться, науки --
сложиться, опыт -- получить отражение в философских системах,
рациональности -- сформироваться, а затем, возможно, вскоре распасться и
исчезнуть. Следовательно, здесь знания не будут рассматриваться в их
развитии к объективности, которую наша современная наука может наконец
признать за собой; нам бы хотелось выявить эпистемологическое поле,
э п и с т е м у, в которой познания, рассматриваемые вне всякого критерия
их рациональной ценности или объективности их форм, утверждают свою
позитивность и обнаруживают, таким образом, историю, являющуюся не
историей их нарастающего совершенствования, а, скорее, историей условий их
возможности; то, что должно выявиться в ходе изложения, это появляющиеся в
пространстве знания конфигурации, обусловившие всевозможные формы
эмпирического познания. Речь идет не столько об истории в традиционном
смысле слова, сколько о какой-то разновидности "археологии" 1).
<1) Проблемы метода, поставленные такого рода "археологией", будут
проанализированы в одной из следующих работ.>
Но это археологическое исследование обнаруживает два крупных разрыва
в э п и с т е м е западной культуры: во-первых, разрыв, знаменующий
начало классической эпохи (около середины XVII века), а во-вторых, тот,
которым в начале XIX века обозначается порог нашей современности. Порядок,
на основе которого мы мыслим, имеет иной способ бытия, чем порядок,
присущий классической эпохе. Если нам и может казаться, что происходит
почти непрерывное движение европейского
вплоть до наших дней; если мы и можем полагать, что более или менее
улучшенная классификация Линнея в целом может сохранять какую-то
значимость; что теория стоимости Кондильяка частично воспроизводится в
маргинализме XIX века; что Кейнс прекрасно сознавал сходство своих
анализов с анализами Кантильона; что направленность В с е о б щ е й
г р а м м а т и к и (выраженная у авторов Пор--Рояля или у Бозе) не
слишком далека от нашей современной лингвистики, -- то, так или иначе, вся
эта квазинепрерывность на уровне идей и тем, несомненно, оказывается
исключительно поверхностным явлением; на археологическом же уровне
выясняется, что система позитивностей изменилась во всем своем объеме на
стыке XVIII и XIX веков. Дело не в предполагаемом прогрессе разума, а в
том, что существенно изменился способ бытия вещей и порядка, который
распределяя их, предоставляет их знанию. Если естественная история
Турнефора, Линнея и Бюффона и соотносится с чем-то иным, чем она сама, то
не с биологией, не со сравнительной анатомией Кювье или с эволюционной
теорией Дарвина, а со всеобщей грамматикой Бозе, с анализом денег и
богатства, сделанным Лоу, Вероном де Форбонне или Тюрго. Возможно, что
познания умножают друг друга, идеи трансформируются и взаимодействуют (но
как; -- историки нам этого пока не сказали); во всяком случае, с
определенностью можно сказать одно: археология, обращаясь к общему
пространству знания, определяет синхронные системы, а также ряд мутаций,
необходимых и достаточных для того, чтобы очертить порог новой
позитивности.
Таким образом, анализ раскрыл связь, которая существовала в течение
всей классической эпохи между теорией представления и теориями языка,
природных классов, богатства и стоимости. Начиная с ХIX века именно эта
конфигурация радикально изменяется: исчезает теория представления как
всеобщая основа всех возможных порядков; язык как спонтанно сложившаяся
таблица и первичная сетка вещей, как необходимый этап между представлением
и формами бытия в свою очередь так-же сходит на нет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141