Слова составляются из слогов, слоги -- из букв, так
как в них сосредоточены такие качества, которые их сближают и разделяют
точно также, как и в мире расходятся и сходятся признаки вещей. В XVI
веке изучение грамматики основывается на той же самой эпистемологической
диспозиции, что и естествознание или эзотерические дисциплины. Различия
состоят лишь в том, что имеется одна природа и несколько языков; в
эзотеризме же свойства слов, слогов и букв раскрываются на основе иной
речи, остающейся скрытой, в то время как в грамматике обычные слова и
фразы сами выражают свои собственные свойства. Язык располагается на
полдороге между зримыми формами природы и тайными соответствиями
эзотерических рассуждений. Язык -- это раздробленная, внутренне расколотая
и видоизмененная природа, утратившая свою изначальную прозрачность; это --
тайна, несущая в себе, но на поверхности, доступные расшифровке знаки
того, что она обозначает. Язык одновременно является скрытым откровением и
откровением, которое мало-помалу возвращает себе все возрастающую ясность.
В своей изначальной форме, когда язык был дан людям самим богом, он был
вполне определенным и прозрачным знаком вещий, так как походил на
них. Имена были связаны с теми вещами, которые они обозначали, как сила
вписана в тело льва, властность -- во взгляд орла, как влияние планет
отмечено на лбу людей. Это осуществлялось посредством формы подобия. В
наказание людям эта прозрачность языка была унижена в Вавилоне. Языки
распались и стали несовместимыми друг с другом именно в той мере, в
какой прежде всего утратилось это сходство языка с вещами, которое было
первопричиной возникновения языка. На всех известных нам языках мы
говорим теперь, отталкиваясь от этого утраченного подобия, и в том
пространстве, которое оно оставило за собой. Есть лишь один язык, который
хранит память об этом подобии, так как он образовался непосредственно из
того первоначального, ныне забытого, запаса слов; так как бог не хотел,
чтобы кара, постигшая Вавилон, стерлась в памяти людей; так как этот язык
позволил рассказать о древнем союзе бога с его народом; так как, наконец,
именно на этом языке бог обратился к тем, кто слушал его. Таким образом,
древнееврейский язык содержит, подобно обломкам, признаки изначального
наименования. И эти слова, которые Адам произнес, закрепив их за
животными, остались теперь, во всяком случае частично, содержа в своей
плоти, подобно фрагменту безгласного знания, недвижимые свойства существ:
"Так, аист, столь хвалимый за милосердие по отношению к своим родителям,
по-древнееврейски зовется Chasida, то есть добродушный, милосердный,
жалостливый... Лошадь, названная Suz, удостоилась глагола Hasas, если
только сам глагол не происходит он ее названия, и означает он
"возвышаться", ибо среди всех четвероногих животных это -- самое гордое и
смелое, как об этом пишет Иов в главе 39-й" *1). Но это всего лишь не
<*1) Claude Duret. Tresor de l^histoire des languts, Cologne,
1613, p. 40.>
более, чем разрозненные памятники: прочие же языки утратили эти коренные
подобия, которые только древнееврейский язык сохранил, чтобы показать, что
прежде он был общим языком и бога, и Адама, и животных на первозданной
земле.
Но если язык непосредственно больше не сходствует с
обозначаемыми им вещами, это не значит, что он отделен от мира; он
продолжает, хотя и в другой форме, быть местом откровений, составляя часть
пространства, в котором обнаруживается и высказывается истина. Конечно, он
больше не есть сама природа в ее изначальной очевидности, но он есть также
неведомое средство,чьи возможности известны только немногим счастливцам.
Скорее всего, он есть образ мира, искупающего свои грехи и начинающего
прислушиваться к слову истины. Именно поэтому богу было угодно, чтобы
латынь, язык его церкви, распространилась по всему земному шару. Именно
поэтому все языки мира, ставшие известными благодаря этому завоеванию,
образуют в целом образ истины. Пространство, в котором они развертываются,
а также их переплетение высвобождают знак спасенного мира точно так же,
как совокупность первых слов сходства с вещами, данными богом в услужение
Адаму. Клод Дюре подчеркивает, что евреи, христиане, самаритяне, халдеи,
сирийцы, египтяне, пунийцы, карфагеняне, арабы, сарацины, турки, мавры,
персы, татары пишут справа налево, следуя таким образом "ходу и
ежедневному движению первого неба, которое, согласно мнению
великого Аристотеля, является весьма совершенным, приближаясь к единству";
греки, грузины, марониты, якобиты, копты, цервиане, познанцы и, конечно,
латиняне и все европейцы пишут слева направо, следуя "ходу и движению
второго неба, совокупности семи планет"; индусы, кафанцы, китайцы, японцы
пишут сверху вниз, что соответствует "установлению природы, согласно
которому у людей голова вверху, а ноги внизу"; мексиканцы же "в отличие от
вышеназванных" пишут то снизу вверх, то "спиральными линиями,
прочерчиваемыми солнцем в ходе его годового движения по Зодиаку". Таким
образом,"посредством этих пяти различных видов письма тайны и мистерии
мирового порядка и формы креста, вся окружность неба и земли благополучно
обозначены и выражены" *1). Языки находится с миром в большей степени в
отношении аналогии, чем обозначения; или, скорее, их значение знака и их
функция удвоения накладываются друг на друга; языки раскрывают небо и
землю, образом которых они являются; они воспроизводят в своей наиболее
материальной архитектуре крест, пришествие которого они возвещают, -- то
самое пришествие, которое в свою очередь устанавливается Писанием и
Словом. В языке имеется символическая функция, но после гибели Вавилона ее
-- за редкими исключениями *2) -- нужно искать не в словах, как таковых,
но в самом существовании языка, в его всеобщем отношении к всеобщности
мира, в перекрещивании его пространства с местами и фигурами космоса.
Отсюда форма энциклопедического проекта, появившегося в конце XVI
или в первые годы XVII века; не отражать уже известное в нейтральной
стихии языка (применение алфавита как произвольного, но эффективного
энциклопедического порядка начнется только во второй половине XVII века
*3), а воссоздавать посредством сцепления слов и их размещения в
воссоздавать посредством сцепления слов и их размещения в
<*1) Claude Duret. Loc. cit.
*2) Геснер в "Mithridates", очевидно, цитирует ономатопеи, но в
качестве исключения; см.: Gesner& Mithridatеs, 2e^d. Tiguri, 1610, р.
3-4.
*3) Исключая языки, так как алфавит является материалом языка.
Ср.: Gesner. Mithridates. ch. II. Первой энциклопедией алфавитного
является "Grand Dictionnaire historigue " Морери (1674).>
пространстве сам порядок мира. Именно этот проект обнаруживается у
Грегуара в его "Syntaxeon artis mira.ilis" (1610), у Альстедия в его
"Encyclopaedia" (1630) или еще у того самого Кристофа де Савиньи ("Tableau
de tous les arts libe^raux"), которому удалось придать знаниям
пространственность, согласно космической, неподвижной и совершенной форме
круга и подлунной, преходящей, многоразличной, расщепленной форме дерева.
Этот же проект снова обнаруживается также у Ли Круа дю Мэна, вообразившего
пространство, соединяющее свойства и Энциклопедии, и Библиотеки, где
письменные тексты могли бы разместиться согласно фигурам соседства,
родства, аналогии и подчинения, предписанным самим миром *1).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
как в них сосредоточены такие качества, которые их сближают и разделяют
точно также, как и в мире расходятся и сходятся признаки вещей. В XVI
веке изучение грамматики основывается на той же самой эпистемологической
диспозиции, что и естествознание или эзотерические дисциплины. Различия
состоят лишь в том, что имеется одна природа и несколько языков; в
эзотеризме же свойства слов, слогов и букв раскрываются на основе иной
речи, остающейся скрытой, в то время как в грамматике обычные слова и
фразы сами выражают свои собственные свойства. Язык располагается на
полдороге между зримыми формами природы и тайными соответствиями
эзотерических рассуждений. Язык -- это раздробленная, внутренне расколотая
и видоизмененная природа, утратившая свою изначальную прозрачность; это --
тайна, несущая в себе, но на поверхности, доступные расшифровке знаки
того, что она обозначает. Язык одновременно является скрытым откровением и
откровением, которое мало-помалу возвращает себе все возрастающую ясность.
В своей изначальной форме, когда язык был дан людям самим богом, он был
вполне определенным и прозрачным знаком вещий, так как походил на
них. Имена были связаны с теми вещами, которые они обозначали, как сила
вписана в тело льва, властность -- во взгляд орла, как влияние планет
отмечено на лбу людей. Это осуществлялось посредством формы подобия. В
наказание людям эта прозрачность языка была унижена в Вавилоне. Языки
распались и стали несовместимыми друг с другом именно в той мере, в
какой прежде всего утратилось это сходство языка с вещами, которое было
первопричиной возникновения языка. На всех известных нам языках мы
говорим теперь, отталкиваясь от этого утраченного подобия, и в том
пространстве, которое оно оставило за собой. Есть лишь один язык, который
хранит память об этом подобии, так как он образовался непосредственно из
того первоначального, ныне забытого, запаса слов; так как бог не хотел,
чтобы кара, постигшая Вавилон, стерлась в памяти людей; так как этот язык
позволил рассказать о древнем союзе бога с его народом; так как, наконец,
именно на этом языке бог обратился к тем, кто слушал его. Таким образом,
древнееврейский язык содержит, подобно обломкам, признаки изначального
наименования. И эти слова, которые Адам произнес, закрепив их за
животными, остались теперь, во всяком случае частично, содержа в своей
плоти, подобно фрагменту безгласного знания, недвижимые свойства существ:
"Так, аист, столь хвалимый за милосердие по отношению к своим родителям,
по-древнееврейски зовется Chasida, то есть добродушный, милосердный,
жалостливый... Лошадь, названная Suz, удостоилась глагола Hasas, если
только сам глагол не происходит он ее названия, и означает он
"возвышаться", ибо среди всех четвероногих животных это -- самое гордое и
смелое, как об этом пишет Иов в главе 39-й" *1). Но это всего лишь не
<*1) Claude Duret. Tresor de l^histoire des languts, Cologne,
1613, p. 40.>
более, чем разрозненные памятники: прочие же языки утратили эти коренные
подобия, которые только древнееврейский язык сохранил, чтобы показать, что
прежде он был общим языком и бога, и Адама, и животных на первозданной
земле.
Но если язык непосредственно больше не сходствует с
обозначаемыми им вещами, это не значит, что он отделен от мира; он
продолжает, хотя и в другой форме, быть местом откровений, составляя часть
пространства, в котором обнаруживается и высказывается истина. Конечно, он
больше не есть сама природа в ее изначальной очевидности, но он есть также
неведомое средство,чьи возможности известны только немногим счастливцам.
Скорее всего, он есть образ мира, искупающего свои грехи и начинающего
прислушиваться к слову истины. Именно поэтому богу было угодно, чтобы
латынь, язык его церкви, распространилась по всему земному шару. Именно
поэтому все языки мира, ставшие известными благодаря этому завоеванию,
образуют в целом образ истины. Пространство, в котором они развертываются,
а также их переплетение высвобождают знак спасенного мира точно так же,
как совокупность первых слов сходства с вещами, данными богом в услужение
Адаму. Клод Дюре подчеркивает, что евреи, христиане, самаритяне, халдеи,
сирийцы, египтяне, пунийцы, карфагеняне, арабы, сарацины, турки, мавры,
персы, татары пишут справа налево, следуя таким образом "ходу и
ежедневному движению первого неба, которое, согласно мнению
великого Аристотеля, является весьма совершенным, приближаясь к единству";
греки, грузины, марониты, якобиты, копты, цервиане, познанцы и, конечно,
латиняне и все европейцы пишут слева направо, следуя "ходу и движению
второго неба, совокупности семи планет"; индусы, кафанцы, китайцы, японцы
пишут сверху вниз, что соответствует "установлению природы, согласно
которому у людей голова вверху, а ноги внизу"; мексиканцы же "в отличие от
вышеназванных" пишут то снизу вверх, то "спиральными линиями,
прочерчиваемыми солнцем в ходе его годового движения по Зодиаку". Таким
образом,"посредством этих пяти различных видов письма тайны и мистерии
мирового порядка и формы креста, вся окружность неба и земли благополучно
обозначены и выражены" *1). Языки находится с миром в большей степени в
отношении аналогии, чем обозначения; или, скорее, их значение знака и их
функция удвоения накладываются друг на друга; языки раскрывают небо и
землю, образом которых они являются; они воспроизводят в своей наиболее
материальной архитектуре крест, пришествие которого они возвещают, -- то
самое пришествие, которое в свою очередь устанавливается Писанием и
Словом. В языке имеется символическая функция, но после гибели Вавилона ее
-- за редкими исключениями *2) -- нужно искать не в словах, как таковых,
но в самом существовании языка, в его всеобщем отношении к всеобщности
мира, в перекрещивании его пространства с местами и фигурами космоса.
Отсюда форма энциклопедического проекта, появившегося в конце XVI
или в первые годы XVII века; не отражать уже известное в нейтральной
стихии языка (применение алфавита как произвольного, но эффективного
энциклопедического порядка начнется только во второй половине XVII века
*3), а воссоздавать посредством сцепления слов и их размещения в
воссоздавать посредством сцепления слов и их размещения в
<*1) Claude Duret. Loc. cit.
*2) Геснер в "Mithridates", очевидно, цитирует ономатопеи, но в
качестве исключения; см.: Gesner& Mithridatеs, 2e^d. Tiguri, 1610, р.
3-4.
*3) Исключая языки, так как алфавит является материалом языка.
Ср.: Gesner. Mithridates. ch. II. Первой энциклопедией алфавитного
является "Grand Dictionnaire historigue " Морери (1674).>
пространстве сам порядок мира. Именно этот проект обнаруживается у
Грегуара в его "Syntaxeon artis mira.ilis" (1610), у Альстедия в его
"Encyclopaedia" (1630) или еще у того самого Кристофа де Савиньи ("Tableau
de tous les arts libe^raux"), которому удалось придать знаниям
пространственность, согласно космической, неподвижной и совершенной форме
круга и подлунной, преходящей, многоразличной, расщепленной форме дерева.
Этот же проект снова обнаруживается также у Ли Круа дю Мэна, вообразившего
пространство, соединяющее свойства и Энциклопедии, и Библиотеки, где
письменные тексты могли бы разместиться согласно фигурам соседства,
родства, аналогии и подчинения, предписанным самим миром *1).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141