Он нашел десятки подражателей. Через несколько минут множество
красных знамен поднималось над массой. Белые и синие лоскуты валялись везде
и всюду, толпа попирала их ногами... Мы прошли через мост и вступили на
Васильевский Остров. На набережной образовалась огромная воронка, через
которую нетерпеливо вливалась необозримая масса. Все старались протесниться
к балкону, с которого должны были говорить ораторы. Балкон, окна и шпиц
университета были украшены красными знаменами. С трудом проник я внутрь
здания. Мне пришлось говорить третьим или четвертым. Удивительная картина
открывалась с балкона. Улица была сплошь запружена народом. Синие
студенческие фуражки и красные знамена яркими пятнами оживляли вид
стотысячной толпы. Стояла полная тишина, все хотели слышать ораторов.
- Граждане! После того как мы наступили правящей шайке на грудь, нам
обещают свободу. Избирательные права, законодательную власть обещают нам.
Кто обещает? Николай Второй. По доброй ли воле? С чистым ли сердцем? Этого
никто не скажет про него. Он начал свое царствование с того, что благодарил
молодцов-фанагорийцев* за убийство ярославских рабочих, - и через трупы к
трупам он пришел к Кровавому Воскресенью 9 января. И этого неутомимого
палача на троне мы вынудили к обещанию свободы. Какое великое торжество! Но
не торопитесь праздновать победу: она неполна. Разве обещание уплаты весит
столько же, как и чистое золото? Разве обещание свободы то же самое, что
сама свобода? Кто среди вас верит царским обещаниям, пусть скажет это
вслух; мы все будем рады видеть такого чудака. Оглянитесь вокруг, граждане:
разве что-нибудь изменилось со вчерашнего дня? Разве раскрылись ворота
наших тюрем? Разве Петропавловская крепость не господствует над столицей?
Разве вы не слышите попрежнему стона и зубовного скрежета из-за ее
проклятых стен? Разве вернулись к своим очагам наши братья из пустынь
Сибири?..
/* Название гренадерского полка./
- Амнистия! Амнистия! Амнистия! - закричали снизу.
- ... Если бы правительство честно решило примириться с народом, оно бы
первым делом дало амнистию. Но, граждане, разве амнистия - все? Сегодня
выпустят сотни политических борцов, завтра захватят тысячи других. Разве
рядом с манифестом о свободах не висит приказ о патронах? Разве не
расстреливали этой ночью Технологический институт? Разве не рубили сегодня
народ, мирно слушавший оратора? Разве палач Трепов не хозяин Петербурга?
- Долой Трепова! - закричали внизу.
- ... Долой Трепова! - но разве он один? Разве в резервах бюрократии мало
негодяев ему на смену? Трепов господствует над нами при помощи войска.
Гвардейцы, покрытые кровью 9 января, - вот его опора и сила. Это им он
велит не щадить патронов для ваших грудей и для ваших голов. Мы не можем,
не хотим и не должны жить под ружейными дулами. Граждане! Нашим требованием
да будет удаление войск из Петербурга! Пусть на 25 верст вокруг столицы не
останется ни одного солдата. Свободные граждане сами будут охранять
порядок. Никто не потерпит от произвола и насилия. Народ всех возьмет под
свою защиту...
- Долой войска из Петербурга!
- ... Граждане! Наша сила в нас самих. С мечом в руке мы должны стать на
страже свободы. А царский манифест, - смотрите, - это простой лист бумаги.
Вот он перед вами, а вот он, скомканный, у меня в кулаке. Сегодня его дали,
а завтра отнимут и порвут на клочки, как я теперь рву эту бумажную свободу
на ваших глазах!..
Говорили еще два-три оратора и все заканчивали призывом собраться в 4 часа
на Невском, у Казанского собора, и оттуда двинуться к тюрьмам с требованием
амнистии.
"1905".
ОППОЗИЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ
Итак, манифест не только не водворил порядка, - наоборот, он помог до конца
вскрыться противоречию между социальными полюсами:
дворянско-бюрократической погромной реакцией и рабочей революцией. В первые
дни, вернее часы, казалось даже, что манифест не внес никаких перемен в
настроение самых умеренных элементов оппозиции. Однако, это только
казалось. 18 октября одна из самых сильных организаций капитала, так
называемая "совещательная контора железозаводчиков"*36, писала гр. Витте:
"Мы должны прямо заявить: Россия верит только фактам: ее кровь и ее нищета
не позволяют уже верить словам". Выдвигая требование полной амнистии,
совещательная контора "с особым удовольствием констатирует", что со стороны
революционных масс проявление насилий было крайне ограничено, и что они
действовали с соблюдением неслыханной дисциплины. Не будучи, по
собственному заявлению, "в теории" поклонницей всеобщего избирательного
права, контора убедилась, что "рабочий класс, проявивший с такой силой свое
политическое сознание и свою партийную дисциплину, должен принять участие в
народном самоуправлении". Все это было широко и великодушно, но - увы! -
крайне недолговечно. Было бы слишком грубо утверждать, что мы имеем тут
дело с исключительно декоративной политикой. Несомненно, что значительную
роль играл при этом элемент иллюзии: капитал отчасти еще надеялся, что
широкая политическая реформа немедленно позволит беспрепятственно вращаться
маховому колесу индустрии. Этим объясняется тот факт, что значительная
часть предпринимателей - если не большинство - заняла по отношению к самой
октябрьской стачке положение дружественного нейтралитета. К закрытию
заводов почти не прибегали. Владельцы металлических фабрик Московского
района постановили отказаться от услуг казаков. Но наиболее общей формой
выражения сочувствия политическим целям борьбы была выдача рабочим
заработной платы за все время октябрьской забастовки; в ожидании расцвета
индустрии при "правовом режиме" либеральные предприниматели беспрекословно
вписывали этот расход в рубрику экстренных издержек производства. Но
уплачивая рабочим за прогульные дни, капитал четко и сухо сказал: в
последний раз! Сила натиска, проявленная рабочими, внушила ему
необходимость быть настороже. Его лучшие надежды не сбылись: движение масс
после издания манифеста не затихло, - наоборот, оно с каждым днем ярче
обнаруживало свою силу, свою самостоятельность, свой
социально-революционный характер. В то время как плантаторам сахарного
производства грозила конфискация земель, всей капиталистической буржуазии в
целом приходилось шаг за шагом отступать пред рабочими, повышая заработную
плату и сокращая рабочий день.
Но помимо страха пред революционным пролетариатом, лихорадочно
возраставшего в течение двух последних месяцев 1905 года, были более узкие,
но не менее острые интересы, которые гнали капитал к немедленному союзу с
правительством. На первом месте стояла прозаическая, но неотразимая нужда в
деньгах, и объектом предпринимательских вожделений и атак был
Государственный банк. Это учреждение служило гидравлическим прессом той
"экономической полиции" самодержавия, великим мастером которой в течение
десятилетий своего финансового хозяйничанья был Витте. От операций банка, а
вместе с тем от взглядов и симпатий министра, зависело быть или не быть
крупнейших предприятий. В числе других причин - противоуставные ссуды,
учеты фантастических векселей, вообще фаворитизм в сфере экономической
политики немало способствовал оппозиционному перерождению капитала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379
красных знамен поднималось над массой. Белые и синие лоскуты валялись везде
и всюду, толпа попирала их ногами... Мы прошли через мост и вступили на
Васильевский Остров. На набережной образовалась огромная воронка, через
которую нетерпеливо вливалась необозримая масса. Все старались протесниться
к балкону, с которого должны были говорить ораторы. Балкон, окна и шпиц
университета были украшены красными знаменами. С трудом проник я внутрь
здания. Мне пришлось говорить третьим или четвертым. Удивительная картина
открывалась с балкона. Улица была сплошь запружена народом. Синие
студенческие фуражки и красные знамена яркими пятнами оживляли вид
стотысячной толпы. Стояла полная тишина, все хотели слышать ораторов.
- Граждане! После того как мы наступили правящей шайке на грудь, нам
обещают свободу. Избирательные права, законодательную власть обещают нам.
Кто обещает? Николай Второй. По доброй ли воле? С чистым ли сердцем? Этого
никто не скажет про него. Он начал свое царствование с того, что благодарил
молодцов-фанагорийцев* за убийство ярославских рабочих, - и через трупы к
трупам он пришел к Кровавому Воскресенью 9 января. И этого неутомимого
палача на троне мы вынудили к обещанию свободы. Какое великое торжество! Но
не торопитесь праздновать победу: она неполна. Разве обещание уплаты весит
столько же, как и чистое золото? Разве обещание свободы то же самое, что
сама свобода? Кто среди вас верит царским обещаниям, пусть скажет это
вслух; мы все будем рады видеть такого чудака. Оглянитесь вокруг, граждане:
разве что-нибудь изменилось со вчерашнего дня? Разве раскрылись ворота
наших тюрем? Разве Петропавловская крепость не господствует над столицей?
Разве вы не слышите попрежнему стона и зубовного скрежета из-за ее
проклятых стен? Разве вернулись к своим очагам наши братья из пустынь
Сибири?..
/* Название гренадерского полка./
- Амнистия! Амнистия! Амнистия! - закричали снизу.
- ... Если бы правительство честно решило примириться с народом, оно бы
первым делом дало амнистию. Но, граждане, разве амнистия - все? Сегодня
выпустят сотни политических борцов, завтра захватят тысячи других. Разве
рядом с манифестом о свободах не висит приказ о патронах? Разве не
расстреливали этой ночью Технологический институт? Разве не рубили сегодня
народ, мирно слушавший оратора? Разве палач Трепов не хозяин Петербурга?
- Долой Трепова! - закричали внизу.
- ... Долой Трепова! - но разве он один? Разве в резервах бюрократии мало
негодяев ему на смену? Трепов господствует над нами при помощи войска.
Гвардейцы, покрытые кровью 9 января, - вот его опора и сила. Это им он
велит не щадить патронов для ваших грудей и для ваших голов. Мы не можем,
не хотим и не должны жить под ружейными дулами. Граждане! Нашим требованием
да будет удаление войск из Петербурга! Пусть на 25 верст вокруг столицы не
останется ни одного солдата. Свободные граждане сами будут охранять
порядок. Никто не потерпит от произвола и насилия. Народ всех возьмет под
свою защиту...
- Долой войска из Петербурга!
- ... Граждане! Наша сила в нас самих. С мечом в руке мы должны стать на
страже свободы. А царский манифест, - смотрите, - это простой лист бумаги.
Вот он перед вами, а вот он, скомканный, у меня в кулаке. Сегодня его дали,
а завтра отнимут и порвут на клочки, как я теперь рву эту бумажную свободу
на ваших глазах!..
Говорили еще два-три оратора и все заканчивали призывом собраться в 4 часа
на Невском, у Казанского собора, и оттуда двинуться к тюрьмам с требованием
амнистии.
"1905".
ОППОЗИЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ
Итак, манифест не только не водворил порядка, - наоборот, он помог до конца
вскрыться противоречию между социальными полюсами:
дворянско-бюрократической погромной реакцией и рабочей революцией. В первые
дни, вернее часы, казалось даже, что манифест не внес никаких перемен в
настроение самых умеренных элементов оппозиции. Однако, это только
казалось. 18 октября одна из самых сильных организаций капитала, так
называемая "совещательная контора железозаводчиков"*36, писала гр. Витте:
"Мы должны прямо заявить: Россия верит только фактам: ее кровь и ее нищета
не позволяют уже верить словам". Выдвигая требование полной амнистии,
совещательная контора "с особым удовольствием констатирует", что со стороны
революционных масс проявление насилий было крайне ограничено, и что они
действовали с соблюдением неслыханной дисциплины. Не будучи, по
собственному заявлению, "в теории" поклонницей всеобщего избирательного
права, контора убедилась, что "рабочий класс, проявивший с такой силой свое
политическое сознание и свою партийную дисциплину, должен принять участие в
народном самоуправлении". Все это было широко и великодушно, но - увы! -
крайне недолговечно. Было бы слишком грубо утверждать, что мы имеем тут
дело с исключительно декоративной политикой. Несомненно, что значительную
роль играл при этом элемент иллюзии: капитал отчасти еще надеялся, что
широкая политическая реформа немедленно позволит беспрепятственно вращаться
маховому колесу индустрии. Этим объясняется тот факт, что значительная
часть предпринимателей - если не большинство - заняла по отношению к самой
октябрьской стачке положение дружественного нейтралитета. К закрытию
заводов почти не прибегали. Владельцы металлических фабрик Московского
района постановили отказаться от услуг казаков. Но наиболее общей формой
выражения сочувствия политическим целям борьбы была выдача рабочим
заработной платы за все время октябрьской забастовки; в ожидании расцвета
индустрии при "правовом режиме" либеральные предприниматели беспрекословно
вписывали этот расход в рубрику экстренных издержек производства. Но
уплачивая рабочим за прогульные дни, капитал четко и сухо сказал: в
последний раз! Сила натиска, проявленная рабочими, внушила ему
необходимость быть настороже. Его лучшие надежды не сбылись: движение масс
после издания манифеста не затихло, - наоборот, оно с каждым днем ярче
обнаруживало свою силу, свою самостоятельность, свой
социально-революционный характер. В то время как плантаторам сахарного
производства грозила конфискация земель, всей капиталистической буржуазии в
целом приходилось шаг за шагом отступать пред рабочими, повышая заработную
плату и сокращая рабочий день.
Но помимо страха пред революционным пролетариатом, лихорадочно
возраставшего в течение двух последних месяцев 1905 года, были более узкие,
но не менее острые интересы, которые гнали капитал к немедленному союзу с
правительством. На первом месте стояла прозаическая, но неотразимая нужда в
деньгах, и объектом предпринимательских вожделений и атак был
Государственный банк. Это учреждение служило гидравлическим прессом той
"экономической полиции" самодержавия, великим мастером которой в течение
десятилетий своего финансового хозяйничанья был Витте. От операций банка, а
вместе с тем от взглядов и симпатий министра, зависело быть или не быть
крупнейших предприятий. В числе других причин - противоуставные ссуды,
учеты фантастических векселей, вообще фаворитизм в сфере экономической
политики немало способствовал оппозиционному перерождению капитала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379