Словесное представление является; как мы видели, представлением, в которое
обернуто выражение. Оно составлено из того, что выражено и что выражает, и
приспособилось сворачивать одно в другом. Оно представляет событие как
выраженное, дает ему существовать в элементах языка и, наоборот, придает этим
элементам выразительную значимость и функцию "представителей выраженного", чем
они сами по себе не обладали. Весь порядок языка является результатом этого,
причем его код третичных определений обнаруживается, в свою очередь, на
"объектных" представлениях (денотация, манифестация, сигнификация;
индивидуальное, личное, понятие; мир, Я и Бог). Но что здесь составляет суть
дела - так это предварительная, учреждающаяся или поэтическая организация - то
есть такая игра поверхностей, в которой развертывается только а-космическое,
безличное и до-индивидуальное поле; такая разминка смысла и нонсенса, такое
развертывание серий, которые предшествует изощренным продуктам статичного
генезиса. От третичного порядка мы снова должны перейти ко вторичной
организации, а затем и к первичному порядку согласно динамическому требованию.
Возьмите, к примеру, таблицу категорий динамического генезиса языка:
страдание-действие (шум), обладание-лишение (голос), намерение-результат (речь).
Вторичная организация (глагол и глагольное представление) сама является
результатом этого долгого пути. Она возникает, когда событие знает, как возвести
результат во вторую степень, и когда глагол знает, как придать элементарным
словам выразительную ценность, которой слова до сих пор были лишены. Но весь
этот путь был указан первичным порядком, где слова являлись непосредст-
322 ПЕРВИЧНЫЙ ПОРЯДОК
венно действиями и страданиями тела или даже удаленными голосами. Они суть
демоническая собственность и божественная нужда. Непристойности и оскорбления
дают представление - посредством регрессии - о том хаосе, в котором
соответственно совмещены бездонная глубина и беспредельная высота. Ибо, какой бы
интимной ни была их связь, непристойное слово иллюстрирует прямое действие
одного тела на другое, тогда как оскорбление внезапно настигает того, кто
удаляется, лишает его всякого голоса и само является удаляющимся голосом4. Эта
строгая комбинация непристойного и оскорбительного слова свидетельствует в
пользу собственно сатирической значимости языка. Мы называем сатирическим
процесс, при котором сама регрессия регрессирует; то есть сексуальная регрессия
на поверхности всегда является также и поглотительно-пищеварительной регрессией
в глубине, прекращающейся только в выгребной яме и преследующей удаляющийся
голос, когда обнаруживает экскрементальный слой,- оставшийся позади голоса.
Производя тысячи шумов и скрывая свой голос, сатирический поэт, или великий
до-сократик, преследует Бога оскорблениями, топя его в экскрементах. Сатира -
это чудовищное искусство регрессии.
Однако, высота готовит новые ценности для языка и утверждает в нем свою
независимость и радикальное отличие от глубины. Ирония появляется всякий раз,
когда язык разворачивается в соответствии с отношениями возвышенного,
равноголосия и аналогии. Эти три великих понятия традиции служат источниками, из
которых исходят все фигуры риторики. Итак, ирония находит себе естественное
приложение в третичном порядке языка в случае аналогии сигнификаций,
равноголосия лепетаний
____________
4 В действительности, обидчик требует изгнания жертвы, запрещает любые
возражения - но и сам удаляется, притворно изображая максимальное отвращение.
ВсМ это свидетельствует в пользу того, что оскорбление принадлежит
маниакально-депрессивной позиции (фрустрация), тогда как непристойная брань
относится к экскрементально-шизоидной позиции (галлюцинаторное
действие-страдание). Следовательно, тесный союз оскорбления и непристойности не
объясняется, вопреки мнению Фрейда, одним лишь подавлением объектов детского
удовольствия, которые возвращались бы "к форме богохульства и проклятия";
скорее, для этого требуется прямое слияние двух фундаментальных позиций.
323 ЛОГИКА СМЫСЛА
и возвышенности того, кто манифестирует себя - целая сравнительная игра Я, мира
и Бога по отношению к бытию и индивидуальному, представлению и личности,
задающая классическую и романтическую формы иронии. Но даже в первичном процессе
голос с высоты освобождает собственно иронические ценности; он удаляется за
собственное возвышенное единство, утилизирует равно-голосие собственного тона и
аналогию своих объектов. Короче, он имеет в своем распоряжении отношения языка
еще до того, как обретает соответствующий принцип организации. Например, имеется
изначальная форма платонической иронии, восстанавливающая высоту, освобождающая
ее от глубины, подавляющая и обрывающая сатиру и сатирика, вкладывающая всю свою
"иронию" в вопрос: а нет ли, часом, Идеи грязи, отбросов и экскрементов? Тем не
менее то, что заставляет иронию умолкнуть, - это не возврат сатирических
ценностей в виде восхождения из бездонных глубин. Кроме того, ничто не
поднимается иначе, как на поверхность - отчего поверхность по-прежнему
необходима. Мы считаем, что когда высота делает возможным полагание поверхности
вместе с соответствующим освобождением сексуальных влечений - происходит что-то
такое, что способно одолеть иронию на ее собственной территории - то есть на
территории равноголосия, возвышенного и аналогии. Как если бы возвышенного было
в излишке, равноголосие преувеличивалось, а аналогия была бы избыточна
настолько, что вместо добавления чего-то нового к сопоставляемым вещам, она
вызывала их полное совпадение. Равноголосие такого рода, что после него уже не
может быть никакого равноголосия, - вот смысл выражения существует также и
сексуальность. Это все равно, что повторять за героями Достоевского: изволите ли
видеть, милостивый государь, тут еще дело в том, что... и опять же, дело в том,
что... Но с сексуальностью мы доходим до такого опять, на котором кончается
всякое "опять"; мы достигаем равноголосия, которое делает череду равноголосий
или продолжение дальнейших аналогий невозможными. Вот почему, когда
сексуальность развертывается по физической поверхности, она заставляет нас при
этом переходить от голоса к речи и собирать все слова в эзотерическое целое и в
сексуальную серию, которая этими словами не будет
324 ПЕРВИЧНЫЙ ПОРЯДОК
обозначена, манифестирована или сигнифицирована, но которая будет строго
ко-экстенсивна и ко-субстанцио-нальна с ними. Это то, что слова представляют;
все формативные элементы языка, которые существуют только в отношении (или в
реакции) друг с другом - образуют тотальность с точки зрения этой имманентной
истории, которой они тождественны. Следовательно, существует избыточное
равноголосие с точки зрения голоса и по отношению к голосу: равноголосие,
которое завершает равноголосие и подготавливает язык для чего-то еще. Это нечто
исходит от иной, десексуализо-ванной и метафизической поверхности, когда мы
окончательно переходим от речи к глаголу или когда мы образуем уникальный глагол
в чистом инфинитиве - вместе с составленными словами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207