Но если эти парочки считают невозможным положить
какой-либо предел становлению, как-нибудь зафиксировать устойчивые свойства, а
значит, не находят применения здравому смыслу, то Шалтай-Болтай -- другое дело
-- это святая простота, Учитель слов, Тот-кто-даМт-смысл. Он разрушает опыт
общезначимого смысла, распределяя различия так, что ни фиксированные качества,
ни измеряемое время не применимы к поддающемуся отождествлению и опознаванию
объекту. Шалтаю-Болтаю -- у которого талия и шея, галстук и пояс неотличимы --
не достает общезначимого смысла так же, как ему не достает четко различимых
органов. Он уникальным образом сделан из изменчивых и "приводящих в
замешательство" сингулярностей. Шалтай-Болтай не узнает Алису, ибо ему кажется,
что каждая из сингулярностей Алисы растворена в обычном органе (глаз, нос, рот)
и принадлежит Общему месту слишком правильного лица, черты которого организованы
также, как и весь мир. В. сингулярности парадоксов ничто не начинается и ничто
не кончается, все продолжается одновременно в смысле-направлении прошлого и
будущего. Как говорит Шалтай-Болтай, всегда можно избежать роста вдвоем. Когда
растет один, то другой обязательно сжимается. Не удивительно, что парадокс --
это мощь бессознательного: он всегда располагается либо между сознаниями,
противореча здравому смыслу, либо позади сознания, противореча общезначимому
смыслу. На вопросы, когда некто становится лысым и когда возникает куча, Хрисипп
отвечал, что лучше было бы прекратить подсчет и пойти
114
ПАРАДОКС
вздремнуть, а об этом подумать как-нибудь потом. Видимо, Карнеад не очень понял
этот ответ и возразил, что когда Хрисипп проснется, все начнется снова и встанет
тот же самый вопрос. Тогда Хрисипп дает более развернутое объяснение: всегда
можно справиться с упряжкой лошадей на крутом склоне, придерживая их одной рукой
и подстегивая другой2. Ибо, когда хотят узнать, "почему в данный момент, а не в
другой?", "почему вода меняет свое качественное состояние при 0Ї?", то такой
вопрос неверно поставлен, ибо 0Ї рассматривается здесь как обычная точка на
шкале термометра. Но если ее рассматривать как сингулярную точку, то она будет
неотделима от события, происходящего в этой точке и всегда останется нулем по
отношению к его реализации на линии обычных точек, всегда будет либо тем, что
вот-вот наступит, либо тем, что уже произошло.
Итак, мы можем составить общую картину движения языка по поверхности и дарования
смысла на границе предложений и вещей. Такая картина представляет собой
организацию, которая называется вторичной и свойственна языку. Ее приводит в
действие парадоксальный элемент, или случайная точка, которой мы дали разные
двойные имена. Одно и то же: представить такой элемент как пробегающий две серии
на поверхности или как прочерчивающий между этими двумя сериями прямую линию
Эона. Это -- нонсенс, и он задает две вербальные фигуры нонсенса. Но именно
потому, что нонсенс обладает внутренней и изначальной связью со смыслом, он
наделяет смыслом термины каждой серии. Взаимоотносительные положения этих
терминов зависят от их "абсолютного" положения в отношении нонсенса. Смысл --
это всегда эффект, производимый в сериях пробегающей по ним данной инстанцией.
Вот почему смысл -- в том виде, как он сосредоточена линии Эона -- имеет две
стороны, соответствующие двум несимметричным сторонам парадоксального элемента:
одна тяготеет к серии, заданной как означающая, другая -- к серии, заданной как
означаемая. Смысл упорно держится одной
____________
2 См. Цицерон, Primers Academiques, 29. См. также замечания Киркегора в
Философских фрагментах, в которых он косвенно соглашается с Карнеадом.
115
ЛОГИКА СМЫСЛА
из серий (серии предложений): он -- то, что выражается в предложениях, но не
сливается с предложениями, которые выражают его. Смысл оживает в другой серии
(положении вещей): он является атрибутом положений вещей, но не сливается ни с
положениями вещей, к которым он относится как атрибут, ни с вещами и качествами,
в которых он осуществляется. Следовательно, определить одну серию как
означающую, а другую как означаемую, позволяют как раз эти два аспекта смысла --
упорство и сверх-бытие, -- а также два аспекта нонсенса, или парадоксального
элемента, которыми эти серии порождаются, -- пустое место и сверхштатный объект,
место без пассажира в одной серии и пассажир без места в другой. Вот почему
смысл как таковой -- это объект фундаментальных парадоксов, повторяющих фигуры
нонсенса. Но дарование смысла происходит только тогда, когда заданы еще и
условия значения, ибо термины серий, однажды наделенные смыслом, будут затем
подчиняться этим условиям в третичной организации, которая свяжет их с законами
возможных индикаций и манифестаций (здравым смыслом, общезначимым смыслом).
Такая картина тотального развертывания на поверхности с необходимостью
оказывается -- в каждой точке -- чрезвычайно хрупкой.
Тринадцатая серия: шизофреник и маленькая девочка
Нет ничего более хрупкого, чем поверхность. Не угрожает ли вторичной организации
чудовище пострашнее, чем Бармаглот? Не угрожает ли ей бесформенный, бездонный
нонсенс, совсем не похожий на то, с чем мы столкнулись в двух фигурах, присущих
смыслу? Сначала мы не замечаем этой угрозы. Но стоит сделать лишь несколько
шагов, и мы понимаем -- трещина растет. Вся организация поверхности уже исчезла,
опрокинулась в ужасающий первозданный порядок. Нонсенс более не создает смысл,
ибо он поглотил все. Поначалу может показаться, что мы внутри той же самой
стихии или по соседству с ней. Но теперь мы видим, что стихия изменилась, и мы
попали в бурю. Нам казалось, что мы все еще среди маленьких девочек, среди
детишек, а оказывается мы уже -- в необратимом безумии. Нам казалось, что мы на
последнем рубеже литературных поисков, в точке высочайшего изобретательства
языков и слов, а мы уже -- в раздорах конвульсивной жизни, в ночи
патологического творчества, изменяющего тела. Именно поэтому наблюдатель должен
быть внимателен. Едва ли стоит, например, -- со ссылкой на слова-бумажники --
смешивать в кучу детские считалки, поэтические экспериментации и опыты безумия.
То, что выходит из-под пера известной поэтессы, может иметь непосредственное
отношение к тому ребенку, каким была когда-то она сама или которого она любит;
безумец может создать крупное поэтическое произведение, имеющее непосредственное
отношение к тому поэту, каким он был прежде и каким не перестал еще быть. Но это
вовсе не оправдывает гротескного триединства ребенка, поэта и безумца. При всем
восхищении и преклонении, мы тем
117
ЛОГИКА СМЫСЛА
не менее должны быть очень внимательны к тому незаметному переходу, который
обнажает глубокое различие, скрытое за этим грубым сходством. Нужно быть очень
внимательным к разнообразным функциям и безднам нонсенса, к неоднородности
слов-бумажников, которые вовсе не дают права сводить воедино тех, кто изобретает
подобные слова, или даже тех, кто их просто использует. Малышка может спеть
"Pimpanicaille", писатель написать "злопасный", а шизофреник произнести
"перпеницательный"1. Но нет оснований считать, что во всех этих случаях мы имеем
дело с одной и той же проблемой, и что результаты здесь вполне аналогичны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207
какой-либо предел становлению, как-нибудь зафиксировать устойчивые свойства, а
значит, не находят применения здравому смыслу, то Шалтай-Болтай -- другое дело
-- это святая простота, Учитель слов, Тот-кто-даМт-смысл. Он разрушает опыт
общезначимого смысла, распределяя различия так, что ни фиксированные качества,
ни измеряемое время не применимы к поддающемуся отождествлению и опознаванию
объекту. Шалтаю-Болтаю -- у которого талия и шея, галстук и пояс неотличимы --
не достает общезначимого смысла так же, как ему не достает четко различимых
органов. Он уникальным образом сделан из изменчивых и "приводящих в
замешательство" сингулярностей. Шалтай-Болтай не узнает Алису, ибо ему кажется,
что каждая из сингулярностей Алисы растворена в обычном органе (глаз, нос, рот)
и принадлежит Общему месту слишком правильного лица, черты которого организованы
также, как и весь мир. В. сингулярности парадоксов ничто не начинается и ничто
не кончается, все продолжается одновременно в смысле-направлении прошлого и
будущего. Как говорит Шалтай-Болтай, всегда можно избежать роста вдвоем. Когда
растет один, то другой обязательно сжимается. Не удивительно, что парадокс --
это мощь бессознательного: он всегда располагается либо между сознаниями,
противореча здравому смыслу, либо позади сознания, противореча общезначимому
смыслу. На вопросы, когда некто становится лысым и когда возникает куча, Хрисипп
отвечал, что лучше было бы прекратить подсчет и пойти
114
ПАРАДОКС
вздремнуть, а об этом подумать как-нибудь потом. Видимо, Карнеад не очень понял
этот ответ и возразил, что когда Хрисипп проснется, все начнется снова и встанет
тот же самый вопрос. Тогда Хрисипп дает более развернутое объяснение: всегда
можно справиться с упряжкой лошадей на крутом склоне, придерживая их одной рукой
и подстегивая другой2. Ибо, когда хотят узнать, "почему в данный момент, а не в
другой?", "почему вода меняет свое качественное состояние при 0Ї?", то такой
вопрос неверно поставлен, ибо 0Ї рассматривается здесь как обычная точка на
шкале термометра. Но если ее рассматривать как сингулярную точку, то она будет
неотделима от события, происходящего в этой точке и всегда останется нулем по
отношению к его реализации на линии обычных точек, всегда будет либо тем, что
вот-вот наступит, либо тем, что уже произошло.
Итак, мы можем составить общую картину движения языка по поверхности и дарования
смысла на границе предложений и вещей. Такая картина представляет собой
организацию, которая называется вторичной и свойственна языку. Ее приводит в
действие парадоксальный элемент, или случайная точка, которой мы дали разные
двойные имена. Одно и то же: представить такой элемент как пробегающий две серии
на поверхности или как прочерчивающий между этими двумя сериями прямую линию
Эона. Это -- нонсенс, и он задает две вербальные фигуры нонсенса. Но именно
потому, что нонсенс обладает внутренней и изначальной связью со смыслом, он
наделяет смыслом термины каждой серии. Взаимоотносительные положения этих
терминов зависят от их "абсолютного" положения в отношении нонсенса. Смысл --
это всегда эффект, производимый в сериях пробегающей по ним данной инстанцией.
Вот почему смысл -- в том виде, как он сосредоточена линии Эона -- имеет две
стороны, соответствующие двум несимметричным сторонам парадоксального элемента:
одна тяготеет к серии, заданной как означающая, другая -- к серии, заданной как
означаемая. Смысл упорно держится одной
____________
2 См. Цицерон, Primers Academiques, 29. См. также замечания Киркегора в
Философских фрагментах, в которых он косвенно соглашается с Карнеадом.
115
ЛОГИКА СМЫСЛА
из серий (серии предложений): он -- то, что выражается в предложениях, но не
сливается с предложениями, которые выражают его. Смысл оживает в другой серии
(положении вещей): он является атрибутом положений вещей, но не сливается ни с
положениями вещей, к которым он относится как атрибут, ни с вещами и качествами,
в которых он осуществляется. Следовательно, определить одну серию как
означающую, а другую как означаемую, позволяют как раз эти два аспекта смысла --
упорство и сверх-бытие, -- а также два аспекта нонсенса, или парадоксального
элемента, которыми эти серии порождаются, -- пустое место и сверхштатный объект,
место без пассажира в одной серии и пассажир без места в другой. Вот почему
смысл как таковой -- это объект фундаментальных парадоксов, повторяющих фигуры
нонсенса. Но дарование смысла происходит только тогда, когда заданы еще и
условия значения, ибо термины серий, однажды наделенные смыслом, будут затем
подчиняться этим условиям в третичной организации, которая свяжет их с законами
возможных индикаций и манифестаций (здравым смыслом, общезначимым смыслом).
Такая картина тотального развертывания на поверхности с необходимостью
оказывается -- в каждой точке -- чрезвычайно хрупкой.
Тринадцатая серия: шизофреник и маленькая девочка
Нет ничего более хрупкого, чем поверхность. Не угрожает ли вторичной организации
чудовище пострашнее, чем Бармаглот? Не угрожает ли ей бесформенный, бездонный
нонсенс, совсем не похожий на то, с чем мы столкнулись в двух фигурах, присущих
смыслу? Сначала мы не замечаем этой угрозы. Но стоит сделать лишь несколько
шагов, и мы понимаем -- трещина растет. Вся организация поверхности уже исчезла,
опрокинулась в ужасающий первозданный порядок. Нонсенс более не создает смысл,
ибо он поглотил все. Поначалу может показаться, что мы внутри той же самой
стихии или по соседству с ней. Но теперь мы видим, что стихия изменилась, и мы
попали в бурю. Нам казалось, что мы все еще среди маленьких девочек, среди
детишек, а оказывается мы уже -- в необратимом безумии. Нам казалось, что мы на
последнем рубеже литературных поисков, в точке высочайшего изобретательства
языков и слов, а мы уже -- в раздорах конвульсивной жизни, в ночи
патологического творчества, изменяющего тела. Именно поэтому наблюдатель должен
быть внимателен. Едва ли стоит, например, -- со ссылкой на слова-бумажники --
смешивать в кучу детские считалки, поэтические экспериментации и опыты безумия.
То, что выходит из-под пера известной поэтессы, может иметь непосредственное
отношение к тому ребенку, каким была когда-то она сама или которого она любит;
безумец может создать крупное поэтическое произведение, имеющее непосредственное
отношение к тому поэту, каким он был прежде и каким не перестал еще быть. Но это
вовсе не оправдывает гротескного триединства ребенка, поэта и безумца. При всем
восхищении и преклонении, мы тем
117
ЛОГИКА СМЫСЛА
не менее должны быть очень внимательны к тому незаметному переходу, который
обнажает глубокое различие, скрытое за этим грубым сходством. Нужно быть очень
внимательным к разнообразным функциям и безднам нонсенса, к неоднородности
слов-бумажников, которые вовсе не дают права сводить воедино тех, кто изобретает
подобные слова, или даже тех, кто их просто использует. Малышка может спеть
"Pimpanicaille", писатель написать "злопасный", а шизофреник произнести
"перпеницательный"1. Но нет оснований считать, что во всех этих случаях мы имеем
дело с одной и той же проблемой, и что результаты здесь вполне аналогичны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207