Он различает
разные страны. Арто -- это ни Кэррол и не Алиса, Кэррол -- это не Арто и даже не
Алиса. Арто бросает ребенка в ситуацию чрезвычайно жестокой альтернативы --
согласно двум языкам глубины, -- альтернативы телесного действия и страдания.
Либо ребенок не рождается, то есть, не покидает футляров своего будущего
спинного мозга, над которым прелюбодействуют его родители (своего рода
самоубийство наоборот), либо он создает текучее, великолепное, огненно-яркое
тело без органов и без родителей (подобное тому телу, которое Арто называет
своей еще неродившейся "дочкой"). Напротив, Кэррол ждет ребенка в соответствии с
языком бестелесного смысла: он ждет в той точке и в тот момент, когда ребенок
уже покинул глубину материнского тела, но еще должен открыть глубину своего
собственного тела. Это тот краткий поверхностный миг, где ма-
131
ЛОГИКА СМЫСЛА
ленькая девочка соприкасается с поверхностью воды, подобно тому, как Алиса -- с
потоком собственных слез. д это -- разные области, разные и несвязанные
измерения. Можно считать, что у поверхности свои монстры -- Снарк и Бармаглот,
свои ужас и жестокость, которые хотя и не из глубины, но тоже обладают когтями и
могут вцепиться сбоку или даже утащить нас обратно в пучину, от которой мы
думали, что избавились. Потому-то Кэррол и Арто никогда не встретятся. Только
комментатор может менять измерения -- и в этом его величайшая слабость, знак
того, что он вообще не живет ни в каком измерении. Мы не отдали бы и одной
страницы Антонина Арто за всего Кэррола. Арто -- единственный, кто достиг
абсолютной глубины в литературе, кто открыл живое тело и чудовищный язык этого
тела -- выстрадал, как он говорит. Он исследовал инфра-смысл, все еще не
известный сегодня. Но Кэррол остается мастером и картографом-первопроходцем
поверхностей -- тех самых поверхностей, которые, как считалось, столь хорошо
изучены, что никому не приходило в голову продолжить их исследование. А между
тем, на этих поверхностях располагается вся логика смысла.
Четырнадцатая серия: двойная каузальность
Хрупкость смысла легко можно объяснить. У атрибута совсем иная природа, чем у
телесных качеств. У события совсем иная природа, чем у действий и страданий
тела. Но оно вытекает из них: смысл -- это результат телесных причин и их
смесей. Таким образом, причина всегда угрожает присечь событие. Последнее
избегает этого и подтверждает свою самобытность, но только в той мере, в какой
причинная связь подразумевает неоднородность причины и эффекта: связь причин
между собой и связь эффектов между собой. Иными словами, бестелесный смысл --
как результат действий и страданий тела -- сохраняет свое отличие от телесной
причины лишь в той мере, в какой он связан на поверхности с квази-причинами,
которые сами бестелесны. Стоики ясно видели: событие подчиняется двойной
каузальности, отсылая, с одной стороны, к смесям тел, выступающим в роли его
причины, а с другой -- к иным событиям же, которые суть его квази-причины1. И
наоборот, если эпикурейцы не преуспели в развитии своей теории оболочек и
поверхностей и не дошли до идеи бестелесных эффектов, то, возможно, потому, что
"симулякры" остаются для них подчиненными одной лишь каузальности тел в глубине.
Но необходимость учета двойной каузальности ясна даже с точки зрения чистой
физики поверхностей: события на поверхности жидкости отсылают, с одной стороны,
к межмолекулярным изменениям, от которых они зависят как от своей реальной
причины, а с другой --
_________
1 Клемент Александрийский, Stromateis, 8:9: "Стоики говорят, что тело -- это
причина в буквальном смысле; но бестелесное -- метафизическим образом --
выступает в виде причины".
133
ЛОГИКА СМЫСЛА
к вариациям поверхностного натяжения, от которого они зависят как от своей
квази-причины -- идеальной или "фиктивной". Мы попытались обосновать эту вторую
каузальность ссылкой на ее соответствие бестелесному характеру поверхности и
события. Нам казалось, что событие как таковое -- то есть смысл -- отсылает к
парадоксальному элементу, проникающему всюду как нонсенс или как случайная точка
и действующему при этом, как квази-причина, обеспечивающая полную автономию
эффекта. (Эта автономия отнюдь не противоречит ранее упомянутой хрупкости
поверхности, поскольку две фигуры нонсенса на поверхности могут в свою очередь
превращаться в два "глубинных" нонсенса страдания и действия, а бестелесный
эффект может быть впитан глубиной тел. И наоборот, хрупкость поверхности не
ставит под сомнение ее автономию, поскольку смысл обладает собственным
измерением).
Итак, автономия эффекта задается, во-первых, его отличием от причины, а
во-вторых, его связью с квази-причиной. Однако, эти два аспекта придают смыслу
очень разные и даже с виду противоположные характеристики. Ибо постольку,
поскольку он утверждает свое сущностное отличие от телесных причин, положений
вещей, качеств и физических смесей, смысл как эффект-событие характеризуется
поразительной бесстрастностью (он световодозвуконепроницаем, стерилен,
бесполезен, ни активен, ни пассивен). Бесстрастность характеризует отличие
смысла не только от обозначаемого положения вещей, но также и от выражающих его
предложений: с этой точки зрения он выступает как нечто нейтральное (чистый
экстракт, дважды отжатый из предложения, приостановка всех модальностей
последнего). Напротив, как только смысл ухвачен в своем отношении к
квази-причине, которая производит его и распределяет на поверхности, он
становится ее наследником, соучастником и даже оболочкой, обретая силу этой
идеальной причины. Мы увидели, что такая причина -- ничто вне своего эффекта,
что она идет по пятам этого эффекта и удерживает с последним имманентную связь,
превращая продукт -- в самый момент его производства -- в нечто продуктивное.
Нет нужды повторять, что смысл,
134
ДВОЙНАЯ КАУЗАЛЬНОСТЬ
по существу, производится: он никогда не изначален, но всегда нечто причиненное,
порожденное. Однако, такое порождение двунаправленно и--в связи с имманентностью
квази-причины -- задает путь, по которому смысл следует и который он заставляет
ветвиться. В данных условиях эту порождающую силу следует увязать с
предложением, поскольку выражаемый смысл активирует остальные измерения
предложения (сигнификацию, манифестацию и денотацию). Но нужно понять ее и в
связи с тем способом, каким эти измерения выполняются, и даже в связи с тем, что
именно их выполняет -- в той или иной степени, тем или иным образом. Другими
словами, понять ее в связи с обозначаемым положением вещей, манифестируемым
состоянием субъекта и сигнифицируемыми понятиями, свойствами и классами. Как же
примирить эти два противоположных аспекта? С одной стороны -- бесстрастность в
отношении положений вещей и нейтральность в отношении предложений; с другой --
порождающая сила в отношении измерений предложения и положений вещей. Как
примирить логический принцип, согласно которому ложное предложение имеет смысл
(так что смысл как условие истины остается безразличен как к истине, так и ко
лжи), с не менее определенным трансцендентальным принципом, согласно которому
предложение всегда обладает истинностью, либо же ее частью или разновидностью,
которой оно заслуживает и которая принадлежит ему в соответствии с его смыслом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207
разные страны. Арто -- это ни Кэррол и не Алиса, Кэррол -- это не Арто и даже не
Алиса. Арто бросает ребенка в ситуацию чрезвычайно жестокой альтернативы --
согласно двум языкам глубины, -- альтернативы телесного действия и страдания.
Либо ребенок не рождается, то есть, не покидает футляров своего будущего
спинного мозга, над которым прелюбодействуют его родители (своего рода
самоубийство наоборот), либо он создает текучее, великолепное, огненно-яркое
тело без органов и без родителей (подобное тому телу, которое Арто называет
своей еще неродившейся "дочкой"). Напротив, Кэррол ждет ребенка в соответствии с
языком бестелесного смысла: он ждет в той точке и в тот момент, когда ребенок
уже покинул глубину материнского тела, но еще должен открыть глубину своего
собственного тела. Это тот краткий поверхностный миг, где ма-
131
ЛОГИКА СМЫСЛА
ленькая девочка соприкасается с поверхностью воды, подобно тому, как Алиса -- с
потоком собственных слез. д это -- разные области, разные и несвязанные
измерения. Можно считать, что у поверхности свои монстры -- Снарк и Бармаглот,
свои ужас и жестокость, которые хотя и не из глубины, но тоже обладают когтями и
могут вцепиться сбоку или даже утащить нас обратно в пучину, от которой мы
думали, что избавились. Потому-то Кэррол и Арто никогда не встретятся. Только
комментатор может менять измерения -- и в этом его величайшая слабость, знак
того, что он вообще не живет ни в каком измерении. Мы не отдали бы и одной
страницы Антонина Арто за всего Кэррола. Арто -- единственный, кто достиг
абсолютной глубины в литературе, кто открыл живое тело и чудовищный язык этого
тела -- выстрадал, как он говорит. Он исследовал инфра-смысл, все еще не
известный сегодня. Но Кэррол остается мастером и картографом-первопроходцем
поверхностей -- тех самых поверхностей, которые, как считалось, столь хорошо
изучены, что никому не приходило в голову продолжить их исследование. А между
тем, на этих поверхностях располагается вся логика смысла.
Четырнадцатая серия: двойная каузальность
Хрупкость смысла легко можно объяснить. У атрибута совсем иная природа, чем у
телесных качеств. У события совсем иная природа, чем у действий и страданий
тела. Но оно вытекает из них: смысл -- это результат телесных причин и их
смесей. Таким образом, причина всегда угрожает присечь событие. Последнее
избегает этого и подтверждает свою самобытность, но только в той мере, в какой
причинная связь подразумевает неоднородность причины и эффекта: связь причин
между собой и связь эффектов между собой. Иными словами, бестелесный смысл --
как результат действий и страданий тела -- сохраняет свое отличие от телесной
причины лишь в той мере, в какой он связан на поверхности с квази-причинами,
которые сами бестелесны. Стоики ясно видели: событие подчиняется двойной
каузальности, отсылая, с одной стороны, к смесям тел, выступающим в роли его
причины, а с другой -- к иным событиям же, которые суть его квази-причины1. И
наоборот, если эпикурейцы не преуспели в развитии своей теории оболочек и
поверхностей и не дошли до идеи бестелесных эффектов, то, возможно, потому, что
"симулякры" остаются для них подчиненными одной лишь каузальности тел в глубине.
Но необходимость учета двойной каузальности ясна даже с точки зрения чистой
физики поверхностей: события на поверхности жидкости отсылают, с одной стороны,
к межмолекулярным изменениям, от которых они зависят как от своей реальной
причины, а с другой --
_________
1 Клемент Александрийский, Stromateis, 8:9: "Стоики говорят, что тело -- это
причина в буквальном смысле; но бестелесное -- метафизическим образом --
выступает в виде причины".
133
ЛОГИКА СМЫСЛА
к вариациям поверхностного натяжения, от которого они зависят как от своей
квази-причины -- идеальной или "фиктивной". Мы попытались обосновать эту вторую
каузальность ссылкой на ее соответствие бестелесному характеру поверхности и
события. Нам казалось, что событие как таковое -- то есть смысл -- отсылает к
парадоксальному элементу, проникающему всюду как нонсенс или как случайная точка
и действующему при этом, как квази-причина, обеспечивающая полную автономию
эффекта. (Эта автономия отнюдь не противоречит ранее упомянутой хрупкости
поверхности, поскольку две фигуры нонсенса на поверхности могут в свою очередь
превращаться в два "глубинных" нонсенса страдания и действия, а бестелесный
эффект может быть впитан глубиной тел. И наоборот, хрупкость поверхности не
ставит под сомнение ее автономию, поскольку смысл обладает собственным
измерением).
Итак, автономия эффекта задается, во-первых, его отличием от причины, а
во-вторых, его связью с квази-причиной. Однако, эти два аспекта придают смыслу
очень разные и даже с виду противоположные характеристики. Ибо постольку,
поскольку он утверждает свое сущностное отличие от телесных причин, положений
вещей, качеств и физических смесей, смысл как эффект-событие характеризуется
поразительной бесстрастностью (он световодозвуконепроницаем, стерилен,
бесполезен, ни активен, ни пассивен). Бесстрастность характеризует отличие
смысла не только от обозначаемого положения вещей, но также и от выражающих его
предложений: с этой точки зрения он выступает как нечто нейтральное (чистый
экстракт, дважды отжатый из предложения, приостановка всех модальностей
последнего). Напротив, как только смысл ухвачен в своем отношении к
квази-причине, которая производит его и распределяет на поверхности, он
становится ее наследником, соучастником и даже оболочкой, обретая силу этой
идеальной причины. Мы увидели, что такая причина -- ничто вне своего эффекта,
что она идет по пятам этого эффекта и удерживает с последним имманентную связь,
превращая продукт -- в самый момент его производства -- в нечто продуктивное.
Нет нужды повторять, что смысл,
134
ДВОЙНАЯ КАУЗАЛЬНОСТЬ
по существу, производится: он никогда не изначален, но всегда нечто причиненное,
порожденное. Однако, такое порождение двунаправленно и--в связи с имманентностью
квази-причины -- задает путь, по которому смысл следует и который он заставляет
ветвиться. В данных условиях эту порождающую силу следует увязать с
предложением, поскольку выражаемый смысл активирует остальные измерения
предложения (сигнификацию, манифестацию и денотацию). Но нужно понять ее и в
связи с тем способом, каким эти измерения выполняются, и даже в связи с тем, что
именно их выполняет -- в той или иной степени, тем или иным образом. Другими
словами, понять ее в связи с обозначаемым положением вещей, манифестируемым
состоянием субъекта и сигнифицируемыми понятиями, свойствами и классами. Как же
примирить эти два противоположных аспекта? С одной стороны -- бесстрастность в
отношении положений вещей и нейтральность в отношении предложений; с другой --
порождающая сила в отношении измерений предложения и положений вещей. Как
примирить логический принцип, согласно которому ложное предложение имеет смысл
(так что смысл как условие истины остается безразличен как к истине, так и ко
лжи), с не менее определенным трансцендентальным принципом, согласно которому
предложение всегда обладает истинностью, либо же ее частью или разновидностью,
которой оно заслуживает и которая принадлежит ему в соответствии с его смыслом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207