Что же на самом деле означает такая прожорливость, апология
инцеста и каннибализма? Последняя тема присутствует как у Хрисиппа, так и у
Диогена Киника. И хотя Диоген Лаэртский не разъясняет взглядов Хрисиппа, он дает
весьма подробное пояснение относительно Диогена: "Нет ничего дурного в том,
чтобы отведать мяса любого животного: даже питаться человеческим мясом не будет
преступно, как явствует из обычаев других народов. В самом деле, ведь все
существует во всем и через все: в хлебе содержится мясо, в овощах -- хлеб, и
вообще все тела как бы прообразно проникают друг в друга мельчайшими частицами
через незримые поры. Так разъясняет он в своем "Фиесте", если только трагедия
написана им..."" Данное высказывание, применимое в том числе и к инцесту,
утверждает, что в глубине тел все является смесью. Однако нет таких правил, по
которым одну смесь можно было бы признать хуже другой. Вопреки тому, во что
верил Платон, не существует никакой внешней высшей меры для таких смесей и
комбинации Идей, которая позволяла бы определить хорошие и плохие смеси. И так
же, вопреки досократикам, нет никакой имманентной меры, способной фиксировать
порядок и последовательность смешения в глубине Природы: любая смесь не лучше и
не хуже пронизывающих друг друга тел и сосуществующих частей. Как же при этом
миру смесей не быть миром черной глубины, где все дозволено?
Хрисипп различал два типа смесей: несовершенные смеси, изменяющие тела; и
совершенные смеси, оставляющие тела незатронутыми, в которых тела сосуществуют,
____________
** Диоген Лаэртский, О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов,-- М.,
Мысль, 1979--С.257-258. -- Примечание переводчика.
178
ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
соприкасаясь всеми своими частями. Разумеется, совершенная и жидкая смесь, где
все существует именно в космическом настоящем, задается единством телесных
причин. Но тела, взятые в специфике их ограниченного настоящего, непосредственно
не совпадают с порядком их причинности, которая относится только к целому,
охватывающему все их комбинации сразу. Вот почему какая-то смесь может быть
названа хорошей или плохой:
хорошей в порядке целого, но несовершенной, плохой и даже отвратительной в
порядке частных сочетаний. Как можно осуждать инцест и каннибализм в той
области, где страсти сами являются телами, пронизывающими другие тела, и где
каждая отдельная воля является радикальным злом? Вспомним пример из выдающейся
трагедии Сенеки. Спрашивается: что общего между стоической мыслью и этой
трагической мыслью, впервые выведшей на сцену персонажей, целиком отдавшихся
злу, и предвосхитившей в этом Елизаветинский театр? Чтобы достичь того же,
стоических хоров маловато. Подлинно стоическое здесь -- в открытии страданий-тел
и инфернальных смесей, которые образуются этими телами и которым тела
покоряются: огненные яды и педофагические трапезы. Трагический ужин Фиеста --
это не только утраченная рукопись Диогена, но и, к счастью, сохранившийся сюжет
Сенеки. Губительное действие отравленной туники начинается с того, что она
сжигает кожу и пожирает поверхность; затем отрава проникает еще глубже и
превращает перфорированное тело в расчлененное, membra discerpta. Повсюду в
глубине тела кипят отравленные смеси; вызревает отвратительная некромантия,
торжествуются инцест и людоедство. Посмотрим, нет ли какого-нибудь противоядия
или защиты: герой трагедии Сенеки и всей стоической мысли -- Геракл. Геракл
всегда соотнесен с тремя сферами: адской бездной, звездной высотой и
поверхностью земли. В адских глубинах он находит только ужасные смеси; в небесах
-- пустоту и астральных чудовищ, подобных чудовищам ада. Но на земле он
миротворец и путешественник, странствующий даже по поверхности вод. Он всегда и
всеми доступными ему способами поднимается или спускается к поверхности, приводя
с собой
179
ЛОГИКА СМЫСЛА
то адского или звездного пса, то адского или небесного змея. Речь идет уже не об
упавшем на дно Дионисе и не о поднявшемся ввысь .Аполлоне, речь -- о Геракле на
поверхности, ведущем сражение на два фронта -- как против глубины, так и против
высоты: полная переориентация мысли и новая география.
Иногда стоицизм рассматривают как отход от платонизма, как возврат к
досократикам, например -- к миру Гераклита. Но вернее было бы сказать о
переоценке стоиками всего досократического мира. Истолковывая этот мир как
физику смесей в глубине, киники и стоики отчасти отдают его во власть
всевозможных локальных беспорядков, примиряющихся только в Великой смеси, то
есть в единстве взаимосвязанных причин. Это мир ужаса и жестокости, инцеста и
антропофагии. Но можно, конечно, взглянуть на него и иначе: а именно, ^ точки
зрения того, что выбирается из гераклитовского мира на поверхность и обретает
совершенно новый статус. Это -- событие, по самой своей природе отличное от
причин-тел, Эон в его сущностном отличии от всепожирающего Хроноса. Параллельно
и платонизм претерпевает такую же полную переориентацию: он хотел бы закопать
досократический мир еще глубже, принизить его еще сильнее и раздавить всей
тяжестью своих высот. Но как мы видим, теперь он сам лишается своей высоты, а
Идея спускается обратно на поверхность как простой бестелесный эффект. Автономия
поверхности, независимой от глубины и высоты и им противостоящей; обнаружение
бестелесных событий, смыслов и эффектов, несводимых ни к глубинам тел, ни к
высоким Идеям, -- вот главные открытия стоиков, направленные как против
досократиков, так и против Платона. Все, что происходит, и все, что
высказывается, происходит и высказывается на поверхности. Поверхность столь же
мало исследована и познана, как глубина и высота, выступающие в качестве
нонсенса. Принципиальная граница сместилась. Она больше не проходит ни в высоте
-- между универсальным и частным; ни в глубине -- между субстанцией и
акциденцией. Может быть, именно Антисфена следует благодарить за новую
демаркационную линию, проведенную между вещами и предложениями самими по себе.
180
ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
Граница пролегла между вещью как таковой, обозначенной предложением, и
выраженным в предложении, не существующим вне последнего. (Субстанция -- не
более чем вторичное определение вещи, а универсальное -- не более чем вторичное
определение выраженного в предложении).
Поверхность, занавес, ковер, мантия -- вот где обосновались и чем окружили себя
киники и стоики. Двойной смысл поверхности, неразрывность изнанки и лицевой
стороны сменяют высоту и глубину. За занавесом ничего нет, кроме безымянных
смесей. Нет ничего и над ковром, кроме пустого неба. Смысл появляется и
разыгрывается на поверхности -- по крайней мере, если мы умеем правильно
смешивать его -- где из пыли образуются буквы. Поверхность подобна запотевшему
стеклу, на котором можно писать пальцем. Философия бьющего посоха киников и
стоиков вытесняет философию ударов молота. Философ теперь не пещерное существо и
не платоновская душа-птица, а плоское животное поверхности -- клещ или блоха.
Философским символом становится, сменяя платоновские крылья и эмпедокловскую
сандалию, выворачивающийся плащ Антисфена и Диогена:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207
инцеста и каннибализма? Последняя тема присутствует как у Хрисиппа, так и у
Диогена Киника. И хотя Диоген Лаэртский не разъясняет взглядов Хрисиппа, он дает
весьма подробное пояснение относительно Диогена: "Нет ничего дурного в том,
чтобы отведать мяса любого животного: даже питаться человеческим мясом не будет
преступно, как явствует из обычаев других народов. В самом деле, ведь все
существует во всем и через все: в хлебе содержится мясо, в овощах -- хлеб, и
вообще все тела как бы прообразно проникают друг в друга мельчайшими частицами
через незримые поры. Так разъясняет он в своем "Фиесте", если только трагедия
написана им..."" Данное высказывание, применимое в том числе и к инцесту,
утверждает, что в глубине тел все является смесью. Однако нет таких правил, по
которым одну смесь можно было бы признать хуже другой. Вопреки тому, во что
верил Платон, не существует никакой внешней высшей меры для таких смесей и
комбинации Идей, которая позволяла бы определить хорошие и плохие смеси. И так
же, вопреки досократикам, нет никакой имманентной меры, способной фиксировать
порядок и последовательность смешения в глубине Природы: любая смесь не лучше и
не хуже пронизывающих друг друга тел и сосуществующих частей. Как же при этом
миру смесей не быть миром черной глубины, где все дозволено?
Хрисипп различал два типа смесей: несовершенные смеси, изменяющие тела; и
совершенные смеси, оставляющие тела незатронутыми, в которых тела сосуществуют,
____________
** Диоген Лаэртский, О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов,-- М.,
Мысль, 1979--С.257-258. -- Примечание переводчика.
178
ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
соприкасаясь всеми своими частями. Разумеется, совершенная и жидкая смесь, где
все существует именно в космическом настоящем, задается единством телесных
причин. Но тела, взятые в специфике их ограниченного настоящего, непосредственно
не совпадают с порядком их причинности, которая относится только к целому,
охватывающему все их комбинации сразу. Вот почему какая-то смесь может быть
названа хорошей или плохой:
хорошей в порядке целого, но несовершенной, плохой и даже отвратительной в
порядке частных сочетаний. Как можно осуждать инцест и каннибализм в той
области, где страсти сами являются телами, пронизывающими другие тела, и где
каждая отдельная воля является радикальным злом? Вспомним пример из выдающейся
трагедии Сенеки. Спрашивается: что общего между стоической мыслью и этой
трагической мыслью, впервые выведшей на сцену персонажей, целиком отдавшихся
злу, и предвосхитившей в этом Елизаветинский театр? Чтобы достичь того же,
стоических хоров маловато. Подлинно стоическое здесь -- в открытии страданий-тел
и инфернальных смесей, которые образуются этими телами и которым тела
покоряются: огненные яды и педофагические трапезы. Трагический ужин Фиеста --
это не только утраченная рукопись Диогена, но и, к счастью, сохранившийся сюжет
Сенеки. Губительное действие отравленной туники начинается с того, что она
сжигает кожу и пожирает поверхность; затем отрава проникает еще глубже и
превращает перфорированное тело в расчлененное, membra discerpta. Повсюду в
глубине тела кипят отравленные смеси; вызревает отвратительная некромантия,
торжествуются инцест и людоедство. Посмотрим, нет ли какого-нибудь противоядия
или защиты: герой трагедии Сенеки и всей стоической мысли -- Геракл. Геракл
всегда соотнесен с тремя сферами: адской бездной, звездной высотой и
поверхностью земли. В адских глубинах он находит только ужасные смеси; в небесах
-- пустоту и астральных чудовищ, подобных чудовищам ада. Но на земле он
миротворец и путешественник, странствующий даже по поверхности вод. Он всегда и
всеми доступными ему способами поднимается или спускается к поверхности, приводя
с собой
179
ЛОГИКА СМЫСЛА
то адского или звездного пса, то адского или небесного змея. Речь идет уже не об
упавшем на дно Дионисе и не о поднявшемся ввысь .Аполлоне, речь -- о Геракле на
поверхности, ведущем сражение на два фронта -- как против глубины, так и против
высоты: полная переориентация мысли и новая география.
Иногда стоицизм рассматривают как отход от платонизма, как возврат к
досократикам, например -- к миру Гераклита. Но вернее было бы сказать о
переоценке стоиками всего досократического мира. Истолковывая этот мир как
физику смесей в глубине, киники и стоики отчасти отдают его во власть
всевозможных локальных беспорядков, примиряющихся только в Великой смеси, то
есть в единстве взаимосвязанных причин. Это мир ужаса и жестокости, инцеста и
антропофагии. Но можно, конечно, взглянуть на него и иначе: а именно, ^ точки
зрения того, что выбирается из гераклитовского мира на поверхность и обретает
совершенно новый статус. Это -- событие, по самой своей природе отличное от
причин-тел, Эон в его сущностном отличии от всепожирающего Хроноса. Параллельно
и платонизм претерпевает такую же полную переориентацию: он хотел бы закопать
досократический мир еще глубже, принизить его еще сильнее и раздавить всей
тяжестью своих высот. Но как мы видим, теперь он сам лишается своей высоты, а
Идея спускается обратно на поверхность как простой бестелесный эффект. Автономия
поверхности, независимой от глубины и высоты и им противостоящей; обнаружение
бестелесных событий, смыслов и эффектов, несводимых ни к глубинам тел, ни к
высоким Идеям, -- вот главные открытия стоиков, направленные как против
досократиков, так и против Платона. Все, что происходит, и все, что
высказывается, происходит и высказывается на поверхности. Поверхность столь же
мало исследована и познана, как глубина и высота, выступающие в качестве
нонсенса. Принципиальная граница сместилась. Она больше не проходит ни в высоте
-- между универсальным и частным; ни в глубине -- между субстанцией и
акциденцией. Может быть, именно Антисфена следует благодарить за новую
демаркационную линию, проведенную между вещами и предложениями самими по себе.
180
ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
Граница пролегла между вещью как таковой, обозначенной предложением, и
выраженным в предложении, не существующим вне последнего. (Субстанция -- не
более чем вторичное определение вещи, а универсальное -- не более чем вторичное
определение выраженного в предложении).
Поверхность, занавес, ковер, мантия -- вот где обосновались и чем окружили себя
киники и стоики. Двойной смысл поверхности, неразрывность изнанки и лицевой
стороны сменяют высоту и глубину. За занавесом ничего нет, кроме безымянных
смесей. Нет ничего и над ковром, кроме пустого неба. Смысл появляется и
разыгрывается на поверхности -- по крайней мере, если мы умеем правильно
смешивать его -- где из пыли образуются буквы. Поверхность подобна запотевшему
стеклу, на котором можно писать пальцем. Философия бьющего посоха киников и
стоиков вытесняет философию ударов молота. Философ теперь не пещерное существо и
не платоновская душа-птица, а плоское животное поверхности -- клещ или блоха.
Философским символом становится, сменяя платоновские крылья и эмпедокловскую
сандалию, выворачивающийся плащ Антисфена и Диогена:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207