смысл рассматривается вовсе не как явление, а как
поверхностный и позиционный эффект, производимый циркуляцией пустого места по
сериям данной структуры (место карточного болвана, место короля, слепое пятно,
плавающее означающее, нулевая ценность, закулисная часть сцены, отсутствие
причины и так далее). Структурализм (сознательно или нет) заново открывает
стоицизм и кэрроловское воодушевление. Структура -- это фактически машина по
производству бестелесного смысла (скиндапсос). Но когда структурализм на свой
манер показывает, что смысл производится нонсенсом и его бесконечным
перемещением, что он порождается соответствующим расположением элементов,
которые сами по себе не являются "означающими", -- нам не следует "сравнивать
это с тем, что называется философией абсурда: Кэррол -- да, Камю -- нет. Ибо для
философии абсурда нонсенс есть то, что просто противоположно смыслу. Так что
абсурд всегда определяется отсутствием смысла, некой нехваткой (этого
недостаточно...). Напротив, с точки зрения структуры смысла всегда слишком
много: это избыток, производимый и вновь производимый нонсенсом как недостатком
самого себя. Якобсон определяет нулевую фонему, не имеющую фонетически
определенной значимости, через ее противоположность к отсутствию фонемы, а не к
фонеме самой по себе. Точно так же, у нонсенса нет какого-то специфического
смысла, но он противоположен отсутствию смысла, а не самому смыслу, который он
производит в избытке, -- между ним и его продуктом никогда не бывает простого
отношения ис-
103
ЛОГИКА СМЫСЛА
ключения, к которому некоторые хотели бы их свести3. Нонсенс -- это то, что не
имеет смысла, но также и то, что противоположно отсутствию последнего, что само
по себе дарует смысл. Вот что следует понимать под нонсенсом.
Итак, значение структурализма для философии и для мысли в целом состоит в том,
что он смещает привычные границы. После того, как центр внимания переместился с
потерпевших неудачу Сущностей на понятие смысла, философский водораздел,
по-видимому, должен пройти между теми, кто связал смысл с новой трансценденцией,
с новым воплощением Бога и преображенными небесами, -- и теми, кто обнаружил
смысл в человеке и его безднах, во вновь открытой глубине и подземелье. Новые
теологи туманных небес (небес Кенигсберга) и новые гуманисты пещер вышли на
сцену от имени Бога-человека и Человека-бога как тайны смысла. Их порой трудно
отличить друг от друга. Но если что сегодня и препятствует такому различению,
так это прежде всего наша усталость от бесконечного выяснения, кто кого везет:
то ли осел человека, то ли человек осла и себя самого. Более того, возникает
впечатление, что на смысл наложился некий чистый контр-смысл; ибо всюду -- и на
небесах, и под землей -- смысл представлен как Принцип, Сокровищница, Резерв,
Начало. В качестве небесного Принципа он, говорят, основательно забыт и
завуалирован, а в качестве подземного принципа -- от него совершенно отказались
и упоминают с отчуждением. Но за забытьем и вуалью мы призваны усмотреть и
восстановить смысл либо в Боге, который не был как следует понят, либо в
человеке, глубины которого еще далеко не исследованы. Приятно, что сегодня снова
звучит: смысл -- это вовсе не принцип и не первопричина, это продукт. Смысл --
это не то, что можно открыть, восстановить и переработать; он -- то, что
производится новой машинерией. Он принадлежит не высоте или глубине, а скорее,
поверхностному эффекту; он неотделим от поверхности, которая и есть его
собственное
_______________
3 См. замечания Леви-Стросса по поводу "нулевой фонемы" во "Введении к работе
Марселя Мосса" (Mauss, Sociologie et anthropologie, p.50).
104
НОНСЕНС
измерение. Это вовсе не значит, что смыслу недостает высоты и глубины, скорее,
это высоте и глубине не достает поверхности, недостает смысла, и они обладают им
только благодаря "эффекту", предполагающему смысл. Мы больше не спрашиваем себя,
следует ли "изначальный смысл" религии искать в Боге, которого предал человек,
или же в человеке, отчужденном в образе Бога. Так, например, мы не ищем в Ницше
проповедника перемен или выхода за какие-то пределы. Если и существует автор,
для которого смерть Бога или полное падение аскетического идеала не имеют
значения, раз за ними стоят фальшивая глубина человеческого, дурная вера и
озлобленность, -- так это Ницше. Он следует своему открытию всюду -- в афоризмах
и стихах, где не говорят ни человек, ни Бог, в машинах по производству смысла и
разметке поверхностей Ницше заложил основу эффективной идеальной игры. И Фрейд
нам важен не столько как исследователь человеческой глубины и первоначального
смысла, сколько как удивительный первооткрыватель машинерии бессознательного,
посредством которой смысл производится всегда как функция нонсенса4. И как можно
не чувствовать, что наша свобода и сила обитают не в божественном универсуме и
не в человеческой личности, а в этих сингулярностях, которые больше, чем мы
сами, божественнее, чем сами боги, раз они оживляют конкретные стихи и афоризмы,
перманентную революцию и частное действие? Что бюрократического в этих
фантастических машинах -- людях
________________
4 На страницах, которые перекликаются с основным тезисом Луи Альтюссера,
Ж.-П.Озиер предлагает различать между теми, для кого смысл должен открываться в
более или менее последнем истоке (неважно, божественном или человеческом,
онтологическом или антропологическом), и теми, для кого сам исток является неким
видом нонсенса, для кого смысл всегда производится как эпистемологический
поверхностный эффект. Применяя этот критерий к Марксу и Фрейду, Озиер
утверждает, что проблема интерпретации является вовсе не проблемой движения от
"производного" к "изначальному", а состоит в понимании производства смысла в
двух сериях: смысл -- это всегда "эффект", см. предисловие к Сущности
христианства Фейербаха (Paris: Maspero, 1968), особенно pp.15-19.
105
ЛОГИКА СМЫСЛА
и стихах? Достаточно того, что мы немного расслабились, что мы можем быть на
поверхности, что мы растянули свою кожу подобно барабану для того, чтобы
началась "большая политика". Пустое место -- ни для человека, ни для Бога;
сингулярности -- ни общие, ни индивидуальные; ни личные ни универсальные. Все
это пробегается циркуляциями, эхом и событиями, которые производят больше
смысла, больше свободы и больше сил, чем когда-либо мечтал человек или
когда-либо было постижимо для Бога. Задача сегодняшнего дня в том, чтобы
заставить пустое место циркулировать, а доиндивидуальные и безличные
сингулярности заставить говорить, -- короче, чтобы производить смысл.
Двенадцатая серия: парадокс
От парадоксов не избавиться, сказав, что они более уместны в произведениях
Кэррола, чем в Principle. Mathematica. Что хорошо для Кэррола, то хорошо и для
логики. От парадоксов не избавиться, сказав, что полкового брадобрея не
существует так же, как не существует ненормального множества. Напротив,
парадоксы внутренне присущи языку, и вся проблема в том, чтобы знать, может ли
язык функционировать, не принимая во внимание устойчивость таких сущностей.
Нельзя даже сказать, что парадоксы придают мысли ложный образ, делая ее
неправдоподобной и ненужно усложненной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207
поверхностный и позиционный эффект, производимый циркуляцией пустого места по
сериям данной структуры (место карточного болвана, место короля, слепое пятно,
плавающее означающее, нулевая ценность, закулисная часть сцены, отсутствие
причины и так далее). Структурализм (сознательно или нет) заново открывает
стоицизм и кэрроловское воодушевление. Структура -- это фактически машина по
производству бестелесного смысла (скиндапсос). Но когда структурализм на свой
манер показывает, что смысл производится нонсенсом и его бесконечным
перемещением, что он порождается соответствующим расположением элементов,
которые сами по себе не являются "означающими", -- нам не следует "сравнивать
это с тем, что называется философией абсурда: Кэррол -- да, Камю -- нет. Ибо для
философии абсурда нонсенс есть то, что просто противоположно смыслу. Так что
абсурд всегда определяется отсутствием смысла, некой нехваткой (этого
недостаточно...). Напротив, с точки зрения структуры смысла всегда слишком
много: это избыток, производимый и вновь производимый нонсенсом как недостатком
самого себя. Якобсон определяет нулевую фонему, не имеющую фонетически
определенной значимости, через ее противоположность к отсутствию фонемы, а не к
фонеме самой по себе. Точно так же, у нонсенса нет какого-то специфического
смысла, но он противоположен отсутствию смысла, а не самому смыслу, который он
производит в избытке, -- между ним и его продуктом никогда не бывает простого
отношения ис-
103
ЛОГИКА СМЫСЛА
ключения, к которому некоторые хотели бы их свести3. Нонсенс -- это то, что не
имеет смысла, но также и то, что противоположно отсутствию последнего, что само
по себе дарует смысл. Вот что следует понимать под нонсенсом.
Итак, значение структурализма для философии и для мысли в целом состоит в том,
что он смещает привычные границы. После того, как центр внимания переместился с
потерпевших неудачу Сущностей на понятие смысла, философский водораздел,
по-видимому, должен пройти между теми, кто связал смысл с новой трансценденцией,
с новым воплощением Бога и преображенными небесами, -- и теми, кто обнаружил
смысл в человеке и его безднах, во вновь открытой глубине и подземелье. Новые
теологи туманных небес (небес Кенигсберга) и новые гуманисты пещер вышли на
сцену от имени Бога-человека и Человека-бога как тайны смысла. Их порой трудно
отличить друг от друга. Но если что сегодня и препятствует такому различению,
так это прежде всего наша усталость от бесконечного выяснения, кто кого везет:
то ли осел человека, то ли человек осла и себя самого. Более того, возникает
впечатление, что на смысл наложился некий чистый контр-смысл; ибо всюду -- и на
небесах, и под землей -- смысл представлен как Принцип, Сокровищница, Резерв,
Начало. В качестве небесного Принципа он, говорят, основательно забыт и
завуалирован, а в качестве подземного принципа -- от него совершенно отказались
и упоминают с отчуждением. Но за забытьем и вуалью мы призваны усмотреть и
восстановить смысл либо в Боге, который не был как следует понят, либо в
человеке, глубины которого еще далеко не исследованы. Приятно, что сегодня снова
звучит: смысл -- это вовсе не принцип и не первопричина, это продукт. Смысл --
это не то, что можно открыть, восстановить и переработать; он -- то, что
производится новой машинерией. Он принадлежит не высоте или глубине, а скорее,
поверхностному эффекту; он неотделим от поверхности, которая и есть его
собственное
_______________
3 См. замечания Леви-Стросса по поводу "нулевой фонемы" во "Введении к работе
Марселя Мосса" (Mauss, Sociologie et anthropologie, p.50).
104
НОНСЕНС
измерение. Это вовсе не значит, что смыслу недостает высоты и глубины, скорее,
это высоте и глубине не достает поверхности, недостает смысла, и они обладают им
только благодаря "эффекту", предполагающему смысл. Мы больше не спрашиваем себя,
следует ли "изначальный смысл" религии искать в Боге, которого предал человек,
или же в человеке, отчужденном в образе Бога. Так, например, мы не ищем в Ницше
проповедника перемен или выхода за какие-то пределы. Если и существует автор,
для которого смерть Бога или полное падение аскетического идеала не имеют
значения, раз за ними стоят фальшивая глубина человеческого, дурная вера и
озлобленность, -- так это Ницше. Он следует своему открытию всюду -- в афоризмах
и стихах, где не говорят ни человек, ни Бог, в машинах по производству смысла и
разметке поверхностей Ницше заложил основу эффективной идеальной игры. И Фрейд
нам важен не столько как исследователь человеческой глубины и первоначального
смысла, сколько как удивительный первооткрыватель машинерии бессознательного,
посредством которой смысл производится всегда как функция нонсенса4. И как можно
не чувствовать, что наша свобода и сила обитают не в божественном универсуме и
не в человеческой личности, а в этих сингулярностях, которые больше, чем мы
сами, божественнее, чем сами боги, раз они оживляют конкретные стихи и афоризмы,
перманентную революцию и частное действие? Что бюрократического в этих
фантастических машинах -- людях
________________
4 На страницах, которые перекликаются с основным тезисом Луи Альтюссера,
Ж.-П.Озиер предлагает различать между теми, для кого смысл должен открываться в
более или менее последнем истоке (неважно, божественном или человеческом,
онтологическом или антропологическом), и теми, для кого сам исток является неким
видом нонсенса, для кого смысл всегда производится как эпистемологический
поверхностный эффект. Применяя этот критерий к Марксу и Фрейду, Озиер
утверждает, что проблема интерпретации является вовсе не проблемой движения от
"производного" к "изначальному", а состоит в понимании производства смысла в
двух сериях: смысл -- это всегда "эффект", см. предисловие к Сущности
христианства Фейербаха (Paris: Maspero, 1968), особенно pp.15-19.
105
ЛОГИКА СМЫСЛА
и стихах? Достаточно того, что мы немного расслабились, что мы можем быть на
поверхности, что мы растянули свою кожу подобно барабану для того, чтобы
началась "большая политика". Пустое место -- ни для человека, ни для Бога;
сингулярности -- ни общие, ни индивидуальные; ни личные ни универсальные. Все
это пробегается циркуляциями, эхом и событиями, которые производят больше
смысла, больше свободы и больше сил, чем когда-либо мечтал человек или
когда-либо было постижимо для Бога. Задача сегодняшнего дня в том, чтобы
заставить пустое место циркулировать, а доиндивидуальные и безличные
сингулярности заставить говорить, -- короче, чтобы производить смысл.
Двенадцатая серия: парадокс
От парадоксов не избавиться, сказав, что они более уместны в произведениях
Кэррола, чем в Principle. Mathematica. Что хорошо для Кэррола, то хорошо и для
логики. От парадоксов не избавиться, сказав, что полкового брадобрея не
существует так же, как не существует ненормального множества. Напротив,
парадоксы внутренне присущи языку, и вся проблема в том, чтобы знать, может ли
язык функционировать, не принимая во внимание устойчивость таких сущностей.
Нельзя даже сказать, что парадоксы придают мысли ложный образ, делая ее
неправдоподобной и ненужно усложненной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207