Ведь нечто подобное наблюдается и в области
науки. За самое короткое время наука раздвинула свой кос-
мический горизонт с невероятной силой. Физика Эйнштейна от-
крывает такие перспективы, что рядом с ними старый мир Нью-
тона кажется крохотной клетушкой*. Экспансия эта стала воз-
можной благодаря уточнению и совершенству научных методов.
физика Эйнштейна выросла из анализа бесконечно малых раз-
личий, которыми раньше пренебрегали ввиду их незначительнос-
ти. Атом, еще вчера бывший мельчайшим пределом мира, сегодня
превращается в целую планетную систему. Во всем этом меня
сейчас занимает не совершенство нашей культуры, но рост наших
личных физических сил, в этом проявляющийся, не то важно, что
физика Эйнштейна совершенное, чем физика Ньютона, а то, что
сам Эйнштейн как человек оказался способным на большую точ-
ность и свободу духа**, чем человек Ньютон, точно так же, как
сегодняшний чемпион бокса превосходит всех своих предшествен-
ников.
Кино и иллюстрированные журналы показывают заурядному
зрителю отдаленные части планеты, только что освоенные чело-
веком; газеты и разговоры знакомят заурядного человека с заво-
еваниями человеческого интеллекта, воплощенными в изобрете-
ния, в технику, в те аппараты и чудеса, которые этот заурядный
человек видит в витринах магазинов. Все это создает в его моз-
гу впечатление фантастического всемогущества.
Я не хочу сказать, что сейчас человеческая жизнь лучше, чем
в прошлом. Я говорю не о качестве сегодняшней жизни, но лишь
о количественном или потенциальном ее росте, стремясь поточнее
описать самосознание современного человека, тонус его жизни,
характерная черта которой - ощущение такой потенциальной силы,
что по сравнению с нею все прошлые века кажутся карликами.
Описание было необходимо, чтобы опровергнуть те жалобы и
вздохи по поводу упадка (в особенности - на Западе), которые
* В худшем случае, когда мир не предлагает нам второго выхода, он
у нас все же остается в запасе - уйти из этого мира. Уход из мира -
часть мира, как дверь - часть комнаты.
* Мир Ньютона был бесконечен, но эта бесконечность носила не
конкретный, не материальный характер; это было просто обобщение,
абстракция, бессодержательная утопия. Мир Эйнштейна конечен, но
конкретен и наполнен во всех своих частях; следовательно, он богаче
содержанием и тем самым фактически больше.
** Свобода духа, т.е. сила интеллекта, измеряется способностью рас-
щеплять понятия, традиционно неразделимые. Процесс диссоциации
гораздо труднее, чем процесс ассоциации, как показал Кёлер своими
наблюдениями над разумом шимпанзе. Сегодня человеческий ум обла-
дает такой способностью диссоциации, как никогда раньше.
наводнили последнее десятилетие. Возвращаюсь к тому доводу^
который я уже приводил, ибо он кажется мне простым и убедит
тельным: бесполезно говорить об <упадке> вообще, не уточняя,*
что именно приходит в упадок. Относится ли этот мрачный при-1
говор ко всей нашей культуре? Что ж, европейская культурах
приходит в упадок? Или в упадке национальные организации^
Европы? Допустим, что так. Но можно ли тогда говорить об^
упадке Запада? Ни в коем случае. Ведь тогда это упадок относи-а
тельный, частичный, захватывающий лишь второстепенные эле-,
менты истории, культуру и нации. Есть только один вид абсолют-.;
ного упадка - убывание жизненной силы; и существует он лишь
тогда, когда мы его ощущаем. Именно поэтому я так подробно
остановился на том, что обычно упускают из виду: как сознает
или ощущает эпоха свою жизненную силу.
Это и привело нас к разговору о <полноте>, <расцвете>, кото-
рые ощущали некоторые эпохи в противоположность Другим,
которые, наоборот, чувствовали снижение, упадок по сравнению с
прошлым <золотым веком>. В заключение я отметил очевидный
факт: характерные черты нашего времени - его странная уверен- ,
ность в том, что оно выше всех предыдущих эпох; его полное 1
пренебрежение ко всему прошлому, непризнание классических и ^
нормативных эпох, ощущение начала новой жизни, превосходя- 1
щей все прежнее и независимой от прошлого.
Я сомневаюсь, чтобы можно было правильно понять наше вре-
мя без твердого усвоения этих типичных черт его, ибо именно в
этом вся проблема. Если бы наш век ощущал себя упадочным, он
считал бы прошлые века выше себя, он уважал бы их, восхищался
ими, почитал бы принципы, ими исповедуемые. Он держался бы
открыто и твердо старых идеалов, хотя сам и не смог бы их
осуществить. На деле мы видим обратное: наш век глубоко уве-
рен в своих творческих способностях, но при этом не знает, что
ему творить. Хозяин всего мира, он не хозяин самому себе. Он
растерян среди изобилия. Обладая большими средствами, боль-
шими знаниями, большей техникой, чем все предыдущие эпохи,
наш век ведет себя, как самый убогий из всех; плывет по течению.
Отсюда эта странная двойственность: всемогущество и неуве-
ренность, уживающиеся в душе поколения. Поневоле вспомнишь
то, что говорили о Филиппе Орлеанском, регенте Франции в
детстве Людовика XV: у него есть все таланты, кроме одного -
умения ими пользоваться.
XIX веку, твердо верившему в прогресс, многое казалось уже
невозможным. Теперь все снова становится возможным, и мы
готовы предвидеть и самое худшее - упадок, варварство, регресс*.
Такое ощущение само по себе неплохой симптом: это значит, что
мы вновь вступаем в ту атмосферу неуверенности, которая прису-
ща всякой подлинной жизни; что мы вновь узнаем тревогу неиз-
вестности, и мучительную и сладостную, которой насыщено каж-
дое мгновение, если мы умеем прожить его сполна. Мы привыкли
избегать этого жуткого трепета, мы старались успокаивать себя,
всеми средствами заглушать в себе предчувствие глубинной тра-
гичности нашей судьбы. Сейчас - впервые за последние три века
мы вдруг растерянно сознаем свою полную неуверенность в
завтрашнем дне. И это отрезвление благотворно для нас.
Тот, кто относится к жизни серьезно и принимает всю полноту
ответственности, ощущает постоянную скрытую опасность и все-
гда настороже. В римских легионах часовой должен был дер-
жать палец на губах, чтобы не задремать. Неплохой жест, он как
бы предписывает полное молчание в тишине ночи, чтобы уловить
малейший звук зарождающегося будущего. Безопасность эпох
расцвета, например XIX века, - оптический обман, иллюзия; она
ведет к тому, что люди не заботятся о будущем, предоставляя все
<механизму вселенной>. И прогрессивный либерализм, и социа-
лизм Маркса предполагают, что их стремления к лучшему буду-
щему осуществятся сами собой, неминуемо, как в астрономии.
Защитившись этой идеей от самих себя, они выпустили из рук
управление историей, забыли о бдительности, утратили живость и
силу. И вот жизнь ускользнула из их рук, стала непокорной,
своевольной и несется, никем не управляемая, неведомо куда.
Прикрывшись маской благого будущего, <прогрессист> о буду-
щем не заботится - он уверен, что оно не таит ни сюрпризов, ни
тайн, ни существенных изменений, ни скачков в сторону. Убеж-
денный, что мир пойдет по прямой, без поворотов, без возврата
назад, он откладывает всякое попечение о будущем и целиком
погружен в утвержденное настоящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
науки. За самое короткое время наука раздвинула свой кос-
мический горизонт с невероятной силой. Физика Эйнштейна от-
крывает такие перспективы, что рядом с ними старый мир Нью-
тона кажется крохотной клетушкой*. Экспансия эта стала воз-
можной благодаря уточнению и совершенству научных методов.
физика Эйнштейна выросла из анализа бесконечно малых раз-
личий, которыми раньше пренебрегали ввиду их незначительнос-
ти. Атом, еще вчера бывший мельчайшим пределом мира, сегодня
превращается в целую планетную систему. Во всем этом меня
сейчас занимает не совершенство нашей культуры, но рост наших
личных физических сил, в этом проявляющийся, не то важно, что
физика Эйнштейна совершенное, чем физика Ньютона, а то, что
сам Эйнштейн как человек оказался способным на большую точ-
ность и свободу духа**, чем человек Ньютон, точно так же, как
сегодняшний чемпион бокса превосходит всех своих предшествен-
ников.
Кино и иллюстрированные журналы показывают заурядному
зрителю отдаленные части планеты, только что освоенные чело-
веком; газеты и разговоры знакомят заурядного человека с заво-
еваниями человеческого интеллекта, воплощенными в изобрете-
ния, в технику, в те аппараты и чудеса, которые этот заурядный
человек видит в витринах магазинов. Все это создает в его моз-
гу впечатление фантастического всемогущества.
Я не хочу сказать, что сейчас человеческая жизнь лучше, чем
в прошлом. Я говорю не о качестве сегодняшней жизни, но лишь
о количественном или потенциальном ее росте, стремясь поточнее
описать самосознание современного человека, тонус его жизни,
характерная черта которой - ощущение такой потенциальной силы,
что по сравнению с нею все прошлые века кажутся карликами.
Описание было необходимо, чтобы опровергнуть те жалобы и
вздохи по поводу упадка (в особенности - на Западе), которые
* В худшем случае, когда мир не предлагает нам второго выхода, он
у нас все же остается в запасе - уйти из этого мира. Уход из мира -
часть мира, как дверь - часть комнаты.
* Мир Ньютона был бесконечен, но эта бесконечность носила не
конкретный, не материальный характер; это было просто обобщение,
абстракция, бессодержательная утопия. Мир Эйнштейна конечен, но
конкретен и наполнен во всех своих частях; следовательно, он богаче
содержанием и тем самым фактически больше.
** Свобода духа, т.е. сила интеллекта, измеряется способностью рас-
щеплять понятия, традиционно неразделимые. Процесс диссоциации
гораздо труднее, чем процесс ассоциации, как показал Кёлер своими
наблюдениями над разумом шимпанзе. Сегодня человеческий ум обла-
дает такой способностью диссоциации, как никогда раньше.
который я уже приводил, ибо он кажется мне простым и убедит
тельным: бесполезно говорить об <упадке> вообще, не уточняя,*
что именно приходит в упадок. Относится ли этот мрачный при-1
говор ко всей нашей культуре? Что ж, европейская культурах
приходит в упадок? Или в упадке национальные организации^
Европы? Допустим, что так. Но можно ли тогда говорить об^
упадке Запада? Ни в коем случае. Ведь тогда это упадок относи-а
тельный, частичный, захватывающий лишь второстепенные эле-,
менты истории, культуру и нации. Есть только один вид абсолют-.;
ного упадка - убывание жизненной силы; и существует он лишь
тогда, когда мы его ощущаем. Именно поэтому я так подробно
остановился на том, что обычно упускают из виду: как сознает
или ощущает эпоха свою жизненную силу.
Это и привело нас к разговору о <полноте>, <расцвете>, кото-
рые ощущали некоторые эпохи в противоположность Другим,
которые, наоборот, чувствовали снижение, упадок по сравнению с
прошлым <золотым веком>. В заключение я отметил очевидный
факт: характерные черты нашего времени - его странная уверен- ,
ность в том, что оно выше всех предыдущих эпох; его полное 1
пренебрежение ко всему прошлому, непризнание классических и ^
нормативных эпох, ощущение начала новой жизни, превосходя- 1
щей все прежнее и независимой от прошлого.
Я сомневаюсь, чтобы можно было правильно понять наше вре-
мя без твердого усвоения этих типичных черт его, ибо именно в
этом вся проблема. Если бы наш век ощущал себя упадочным, он
считал бы прошлые века выше себя, он уважал бы их, восхищался
ими, почитал бы принципы, ими исповедуемые. Он держался бы
открыто и твердо старых идеалов, хотя сам и не смог бы их
осуществить. На деле мы видим обратное: наш век глубоко уве-
рен в своих творческих способностях, но при этом не знает, что
ему творить. Хозяин всего мира, он не хозяин самому себе. Он
растерян среди изобилия. Обладая большими средствами, боль-
шими знаниями, большей техникой, чем все предыдущие эпохи,
наш век ведет себя, как самый убогий из всех; плывет по течению.
Отсюда эта странная двойственность: всемогущество и неуве-
ренность, уживающиеся в душе поколения. Поневоле вспомнишь
то, что говорили о Филиппе Орлеанском, регенте Франции в
детстве Людовика XV: у него есть все таланты, кроме одного -
умения ими пользоваться.
XIX веку, твердо верившему в прогресс, многое казалось уже
невозможным. Теперь все снова становится возможным, и мы
готовы предвидеть и самое худшее - упадок, варварство, регресс*.
Такое ощущение само по себе неплохой симптом: это значит, что
мы вновь вступаем в ту атмосферу неуверенности, которая прису-
ща всякой подлинной жизни; что мы вновь узнаем тревогу неиз-
вестности, и мучительную и сладостную, которой насыщено каж-
дое мгновение, если мы умеем прожить его сполна. Мы привыкли
избегать этого жуткого трепета, мы старались успокаивать себя,
всеми средствами заглушать в себе предчувствие глубинной тра-
гичности нашей судьбы. Сейчас - впервые за последние три века
мы вдруг растерянно сознаем свою полную неуверенность в
завтрашнем дне. И это отрезвление благотворно для нас.
Тот, кто относится к жизни серьезно и принимает всю полноту
ответственности, ощущает постоянную скрытую опасность и все-
гда настороже. В римских легионах часовой должен был дер-
жать палец на губах, чтобы не задремать. Неплохой жест, он как
бы предписывает полное молчание в тишине ночи, чтобы уловить
малейший звук зарождающегося будущего. Безопасность эпох
расцвета, например XIX века, - оптический обман, иллюзия; она
ведет к тому, что люди не заботятся о будущем, предоставляя все
<механизму вселенной>. И прогрессивный либерализм, и социа-
лизм Маркса предполагают, что их стремления к лучшему буду-
щему осуществятся сами собой, неминуемо, как в астрономии.
Защитившись этой идеей от самих себя, они выпустили из рук
управление историей, забыли о бдительности, утратили живость и
силу. И вот жизнь ускользнула из их рук, стала непокорной,
своевольной и несется, никем не управляемая, неведомо куда.
Прикрывшись маской благого будущего, <прогрессист> о буду-
щем не заботится - он уверен, что оно не таит ни сюрпризов, ни
тайн, ни существенных изменений, ни скачков в сторону. Убеж-
денный, что мир пойдет по прямой, без поворотов, без возврата
назад, он откладывает всякое попечение о будущем и целиком
погружен в утвержденное настоящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188