Лондон - Берлин -
Вена - Париж, а во времени - только в XIX веке. Это доказывает,
что экспериментальная наука - одно из самых невероятных чудес
истории. Пастухов, воинов, жрецов и колдунов было достаточно
всегда и везде. Но экспериментальные науки требуют, по-види-
мому, совершенно исключительной конъюнктуры. Уже один этот
простой факт должен был бы навести нас на мысль о непрочнос-
ти, летучести научного вдохновения**. Блажен, кто верует, что
если бы Европа исчезла, североамериканцы смогли бы продол-
жать науку!
Стоило бы рассмотреть этот вопрос подробнее и уточнить в
деталях исторические предпосылки, необходимые для развития
. * Строго говоря, либеральная демократия и техника так неразрыв-
но связаны между собою, что одна немыслима без другой. Нужно было
бы найти специальное слово, более широкое понятие, обнимающее и ту, и
другую. Это слово было бы подлинной характеристикой XIX века. '
** Нс будем углубляться в этот вопрос. Большинство ученых сами
до сих пор не имеют ни малейшего представления о том серьезном и
опасном кризисе, который переживает сейчас их наука.
экспериментальной науки и техники. Но человеку массы это не
поможет - он не слушает доводов разума и учится только на
собственном опыте, на собственной шкуре.
Вот, например, наблюдение, которое не позволяет обольщаться
убедительностью доводов для человека массы: разве не глупо,
что в наше время простой, заурядный человек не преклоняется
сам, без внушений со стороны, перед физикой, химией, биологией?
Посмотрите на положение науки: в то время, как прочие отрасли
культуры - политика, искусство, социальные нормы, даже мораль -
явно стали сомнительными, одна область все больше, все убеди-
тельней для массы проявляет изумительную, бесспорную силу -
науки эмпирические. Каждый день они дают что-то повое, и ря-
довой человек может этим пользоваться. Каждый день появля-
ются медикаменты, прививки, приборы и т.д. Каждому ясно, что
если научная энергия и вдохновение не ослабеют, если число
фабрик и лабораторий увеличится, то и жизнь автоматически улуч-
шится, богатство, удобства, благополучие удвоятся или утроятся.
Можно ли представить себе более могучую и убедительную про-
паганду науки? Почему же массы не выказывают никакого инте-
реса и симпатии, не хотят давать деньги на поощрение и развитие
наук? Наоборот, послевоенное время поставило ученого в поло-
жение парии - не философов, а именно физиков, химиков, биоло-
гов. Философия не нуждается в покровительстве, внимании и
симпатиях масс. Она свято хранит свою совершенную бесполез-
ность*, че^ и освобождает себя от необходимости считаться с
человеком массы, она знает, что по своей природе проблематична
и весело принимает свою свободную судьбу, как птица Божия, не
требуя ни от кого заботы, не напрашиваясь и не защищаясь. Если
кому-нибудь она случайно поможет, она радуется просто из чело-
веколюбия. По это не ее цель, она к этому не стремится, этого не
ищет. Да и как бы она могла претендовать, чтобы ее принимали
всерьез, если она сама начинает с сомнения в своем существова-
нии, если она живот лишь постольку, поскольку сама с собой
борется, сама себя отрицает? Оставим же философию в покое,
это особая статья.
Но экспериментальные науки нуждаются в массе так же, как и
масса нуждается в них - иначе грозит гибель. Наша планета уже
не может прокормить сегодняшнее население без помощи физики
и химии.
* См.: Аристотель. Метафизика 893а, 10.
243
Какими доводами можно убедить людей, если их не убеждает
автомобиль, в котором они разъезжают, или инъекции, которые
утешают их боль? Тут огромное несоответствие между очевид-
ными благами, которые наука каждый день дарит массам, и пол-
ным отсутствием внимания, какое массы проявляют к науке. Боль-
ше нельзя обманывать себя надеждами: от тех, кто так себя ведет,
можно ожидать лишь одною - варварства. В особенности, если -
как мы увидим далее - невнимание к науке, как тиковой, проявля-
ется ярче всего среди самих практиков науки - врачей, инжене-
ров и т.д., которые большей частью относятся к своей профессии,
как к автомобилю или аспирину, не ощущая никакой внутренней
связи с судьбой науки и цивилизации.
Есть и другие симптомы надвигающегося варварства - уже
активные, действенные, а не только пассивные - очень явные и
весьма тяжелые. Для меня несоответствие между благами, кото-
рые рядовой человек получает от науки, и невниманием, которым
он ей отвечает, кажется самым ровным симптомом из всех*. Я
могу понять эту неблагодарность, лишь вспомнив, что в Централь-
ной Африке негры тоже ездят в автомобилях и глотают аспирин.
И я выдвигаю гипотезу: по отношению к той сложной цивилиза-
ции, в которой он рожден, европеец, входящий сейчас в силу, -
просто дикарь, варвар, поднимающийся из недр современного че-
ловечества. Вот оно, <вертикальное вторжение варварства>.
X. Примитивизм и история
Природа всегда при нас. Она сама себя питает и обновляет. В
лесах, среди природы, мы смело можем быть дикарями. Мы мо-
жем и навсегда остаться дикарями без всякого риска, кроме раз-
ве прибытия других людей, не диких. В принципе пребывание
народов в вечной первобытности вполне возможно, такие народы
есть. Брейсиг назвал их <народами вечного рассвета> - они пре-
бывают в замороженных сумерках, для них никогда не взойдет
"олнце.
* Особенно поразительным представляется мне следующее: в то
время как все остальные стороны жизни - политика, закон, искусство,
мораль, религия переживают кризисы, временные банкротства, одна лишь
наука не стала банкротом. Наоборот она каждый день дает вам больше,
чем мы от нее ожидали. В этом у нее нет конкурентов. Для среднего
человека непростительно этого не замечать.
Это бывает в природном мире, но невозможно в мире
цивилизованном, вроде нашего. Цивилизация не дана нам гото-
вой, сама себя не поддержит. Она искусственна и требует худож-
ника, мастера.
Если вы хотите пользоваться благами цивилизации, но не
позаботитесь о ней, вы жестоко ошибетесь, мигом окажетесь без
всякой цивилизации. Один промах - и все исчезнет, как дым,
словно сдернули завесу, скрывавшую нагую природу, и она по-
явилась снова, девственная, как лес. Лес всегда первобытен, и
наоборот: все первобытное - как лес.
Романтиков всегда привлекало насилие низших существ и сил
природы над человеком, над белым женским телом. Они изобра-
жали Леду с лебедем, Пасифаю с быком, Аптиопу с козлом. Они
находили топкое наслаждение в созерцании руин, где выгесанные
руками человека четкие формы томятся в объятиях диких ползу-
чих растений. Когда истинный романтик видит здание, он прежде
всего ищет на карнизах и крышах пятна плюща и клочья мха.
Они возвещают, что в конце концов - все тлен; что над создани-
ями рук человеческих снова нарастет дремучий лес.
Было бы неумно смеяться над романтиком. Прав и он. За
этими образами, за их безгрешной чувственностью кроется вели-
кая и вечная проблема отношений между цивилизацией и тем, что
лежит позади нее, - Природой, между Логосом и хаосом. Мы
вернемся к этому по другому поводу, когда я буду отстаивать
романтизм.
Сейчас передо мною обратная задача. Речь идет о том, чтобы
сдержать напор первобытного леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
Вена - Париж, а во времени - только в XIX веке. Это доказывает,
что экспериментальная наука - одно из самых невероятных чудес
истории. Пастухов, воинов, жрецов и колдунов было достаточно
всегда и везде. Но экспериментальные науки требуют, по-види-
мому, совершенно исключительной конъюнктуры. Уже один этот
простой факт должен был бы навести нас на мысль о непрочнос-
ти, летучести научного вдохновения**. Блажен, кто верует, что
если бы Европа исчезла, североамериканцы смогли бы продол-
жать науку!
Стоило бы рассмотреть этот вопрос подробнее и уточнить в
деталях исторические предпосылки, необходимые для развития
. * Строго говоря, либеральная демократия и техника так неразрыв-
но связаны между собою, что одна немыслима без другой. Нужно было
бы найти специальное слово, более широкое понятие, обнимающее и ту, и
другую. Это слово было бы подлинной характеристикой XIX века. '
** Нс будем углубляться в этот вопрос. Большинство ученых сами
до сих пор не имеют ни малейшего представления о том серьезном и
опасном кризисе, который переживает сейчас их наука.
экспериментальной науки и техники. Но человеку массы это не
поможет - он не слушает доводов разума и учится только на
собственном опыте, на собственной шкуре.
Вот, например, наблюдение, которое не позволяет обольщаться
убедительностью доводов для человека массы: разве не глупо,
что в наше время простой, заурядный человек не преклоняется
сам, без внушений со стороны, перед физикой, химией, биологией?
Посмотрите на положение науки: в то время, как прочие отрасли
культуры - политика, искусство, социальные нормы, даже мораль -
явно стали сомнительными, одна область все больше, все убеди-
тельней для массы проявляет изумительную, бесспорную силу -
науки эмпирические. Каждый день они дают что-то повое, и ря-
довой человек может этим пользоваться. Каждый день появля-
ются медикаменты, прививки, приборы и т.д. Каждому ясно, что
если научная энергия и вдохновение не ослабеют, если число
фабрик и лабораторий увеличится, то и жизнь автоматически улуч-
шится, богатство, удобства, благополучие удвоятся или утроятся.
Можно ли представить себе более могучую и убедительную про-
паганду науки? Почему же массы не выказывают никакого инте-
реса и симпатии, не хотят давать деньги на поощрение и развитие
наук? Наоборот, послевоенное время поставило ученого в поло-
жение парии - не философов, а именно физиков, химиков, биоло-
гов. Философия не нуждается в покровительстве, внимании и
симпатиях масс. Она свято хранит свою совершенную бесполез-
ность*, че^ и освобождает себя от необходимости считаться с
человеком массы, она знает, что по своей природе проблематична
и весело принимает свою свободную судьбу, как птица Божия, не
требуя ни от кого заботы, не напрашиваясь и не защищаясь. Если
кому-нибудь она случайно поможет, она радуется просто из чело-
веколюбия. По это не ее цель, она к этому не стремится, этого не
ищет. Да и как бы она могла претендовать, чтобы ее принимали
всерьез, если она сама начинает с сомнения в своем существова-
нии, если она живот лишь постольку, поскольку сама с собой
борется, сама себя отрицает? Оставим же философию в покое,
это особая статья.
Но экспериментальные науки нуждаются в массе так же, как и
масса нуждается в них - иначе грозит гибель. Наша планета уже
не может прокормить сегодняшнее население без помощи физики
и химии.
* См.: Аристотель. Метафизика 893а, 10.
243
Какими доводами можно убедить людей, если их не убеждает
автомобиль, в котором они разъезжают, или инъекции, которые
утешают их боль? Тут огромное несоответствие между очевид-
ными благами, которые наука каждый день дарит массам, и пол-
ным отсутствием внимания, какое массы проявляют к науке. Боль-
ше нельзя обманывать себя надеждами: от тех, кто так себя ведет,
можно ожидать лишь одною - варварства. В особенности, если -
как мы увидим далее - невнимание к науке, как тиковой, проявля-
ется ярче всего среди самих практиков науки - врачей, инжене-
ров и т.д., которые большей частью относятся к своей профессии,
как к автомобилю или аспирину, не ощущая никакой внутренней
связи с судьбой науки и цивилизации.
Есть и другие симптомы надвигающегося варварства - уже
активные, действенные, а не только пассивные - очень явные и
весьма тяжелые. Для меня несоответствие между благами, кото-
рые рядовой человек получает от науки, и невниманием, которым
он ей отвечает, кажется самым ровным симптомом из всех*. Я
могу понять эту неблагодарность, лишь вспомнив, что в Централь-
ной Африке негры тоже ездят в автомобилях и глотают аспирин.
И я выдвигаю гипотезу: по отношению к той сложной цивилиза-
ции, в которой он рожден, европеец, входящий сейчас в силу, -
просто дикарь, варвар, поднимающийся из недр современного че-
ловечества. Вот оно, <вертикальное вторжение варварства>.
X. Примитивизм и история
Природа всегда при нас. Она сама себя питает и обновляет. В
лесах, среди природы, мы смело можем быть дикарями. Мы мо-
жем и навсегда остаться дикарями без всякого риска, кроме раз-
ве прибытия других людей, не диких. В принципе пребывание
народов в вечной первобытности вполне возможно, такие народы
есть. Брейсиг назвал их <народами вечного рассвета> - они пре-
бывают в замороженных сумерках, для них никогда не взойдет
"олнце.
* Особенно поразительным представляется мне следующее: в то
время как все остальные стороны жизни - политика, закон, искусство,
мораль, религия переживают кризисы, временные банкротства, одна лишь
наука не стала банкротом. Наоборот она каждый день дает вам больше,
чем мы от нее ожидали. В этом у нее нет конкурентов. Для среднего
человека непростительно этого не замечать.
Это бывает в природном мире, но невозможно в мире
цивилизованном, вроде нашего. Цивилизация не дана нам гото-
вой, сама себя не поддержит. Она искусственна и требует худож-
ника, мастера.
Если вы хотите пользоваться благами цивилизации, но не
позаботитесь о ней, вы жестоко ошибетесь, мигом окажетесь без
всякой цивилизации. Один промах - и все исчезнет, как дым,
словно сдернули завесу, скрывавшую нагую природу, и она по-
явилась снова, девственная, как лес. Лес всегда первобытен, и
наоборот: все первобытное - как лес.
Романтиков всегда привлекало насилие низших существ и сил
природы над человеком, над белым женским телом. Они изобра-
жали Леду с лебедем, Пасифаю с быком, Аптиопу с козлом. Они
находили топкое наслаждение в созерцании руин, где выгесанные
руками человека четкие формы томятся в объятиях диких ползу-
чих растений. Когда истинный романтик видит здание, он прежде
всего ищет на карнизах и крышах пятна плюща и клочья мха.
Они возвещают, что в конце концов - все тлен; что над создани-
ями рук человеческих снова нарастет дремучий лес.
Было бы неумно смеяться над романтиком. Прав и он. За
этими образами, за их безгрешной чувственностью кроется вели-
кая и вечная проблема отношений между цивилизацией и тем, что
лежит позади нее, - Природой, между Логосом и хаосом. Мы
вернемся к этому по другому поводу, когда я буду отстаивать
романтизм.
Сейчас передо мною обратная задача. Речь идет о том, чтобы
сдержать напор первобытного леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188