Суть в ином - мы можем делать только одно,
а именно то, что должны делать; можем быть только тем, чем
должны быть. Единственный выход - это не делать того, что мы
должны делать. Но это еще не значит, что мы свободны делать
* Что представляет собою семья в отношении общества, то, в боль-
шем масштабе, представляет отдельная нация в отношении всех осталь-
ных наций. Один из самых ярких и подавляющих признаков новой
<эпохи самодовольства>, как мы увидим,- поведение некоторых наций,
которые <делают то. что хочется> в международном масштабе. В своей
наивности они называют это <национализмом>. Мне претит слепое
преклонение перед интернационализмом; однако выходки эти я нахо-
жу смешными и нелепыми.
все прочес. В этом случае мы обладаем лишь отрицательной сво-
бодой воли (nountas). Мы вольны уклониться от истинного на-
значения, но тогда мы, как узники, провалимся в подземелье на-
шей судьбы. Я не могу показать этого каждому отдельному чита-
телю на его собственной судьбе, она мне неизвестна; но я могу
показать это на тех ее элементах, которые общи всем. Например,
в наши дни каждый европеец уверен (и эта его уверенность
крепче всех его <идей> и <мнений>), что надо быть либералом.
Неважно, какая именно форма либерализма подразумевается. Я
говорю лишь о том, что сегодня самый реакционный европеец в
глубине души признает: то, что волновало Европу прошлого сто-
летия и получило название либерализма, - нечто подлинное, имма-
нентное западному человеку, неотделимое от него, хочет он этого
или нет.
Даже если бы было доказано, что все конкретные попытки
осуществить завет политической свободы ошибочны и обречены
на неудачу, все же по существу, по идее этот завет не скомпроме-
тирован и остается в силе. Это конечное убеждение остается и у
коммунистов, и у фашистов, на какие бы уловки они ни пускались,
чтобы убедить самих себя в обратном. Оно остается и у католика,
который продолжает твердо верить в <силлабус>. Все они <зна-
ют>, что, несмотря на справедливую критику либерализма, его
внутренняя правда неуязвима, ибо это правда не теоретическая,
не научная, не рассудочная; она совсем другой природы и ей
принадлежит решающее слово: это правда судьбы. Теоретичес-
кие истины не только спорны, но все их значение и сила именно в
том, что они - предмет спора. Они вытекают из спора, живут,
лишь пока он ведется, и созданы исключительно для него. Но
судьба нашей жизни - чем нам стать и чем нам не быть - дискус-
* ^-- "
сии не подлежит, она принимается пли отвергается. Если мы ее
принимаем, наше бытие подлинно; если отвергаем, тем самым мы
отрицаем и искажаем самих себя *. Наша судьба не в том, чтобы
делать то, что нам угодно: скорей мы угадаем ее волю, приняв на
себя, как должное, то, к чему у нас нет сейчас влечения.
* Снижение, деградация жизни - вот судьба того, кто отказывается
быть тем, чем он быть призван. Его подлинное естество, однако, нс уми-
рает; оно становится тенью, призраком, который постоянно напоминает
ему о его значении, заставляет его чувствовать свою вину и показывает
его падение. Он - выживший самоубийца.
А <человек самодовольный> знает, что определенных вещей
не может быть, и тем не менее - вернее, именно поэтому - ведет
себя так, словно уверен в обратном. Так фашист ополчается про-
тив политической свободы именно потому, что он знает: подавить
ее надолго невозможно, она неотъемлема от самой сущности ев-
ропейской жизни и вернется, как только это будет нужно, в час
серьезного кризиса. Все, что делает человек массы, он делает не
совсем всерьез, <шутя>. Все, что он делает, он делает неискренне,
<не навсегда>, как балованный сынок. Поспешность, с которой он
при каждом случае принимает трагическую, роковую позу, разоб-
лачает его. Он играет в трагедию именно потому, что не верит в
реальность подлинной трагедии, которая действительно разыгры-
вается на сцене цивилизованного мира.
Хороши мы были бы, если бы нам пришлось принимать за
чистую монету все то, что люди сами говорят о себе. Если кто
либо утверждает, что дважды два - пять, и нет оснований считать
его сумасшедшим, мы можем быть уверены, что он сам этому не
верит, как бы он ни кричал, или даже если он готов был за это
умереть.
Вихрь всеобщего, всепроникающего шутовства веет по Евро-
пе. Почти все позы - маскарадны и лживы. Все усилия направле-
ны к одному ускользнуть от подлинной судьбы, не замечать ее, не
слышать со призыва, уклониться от встречи с тем, что должно
быть. Люди живут шутя, и чем трагичнее маска, тем большого
шута она прикрывает. Шутовство появляется там, где жизнь не
стоит на неизбежности, которой надо держаться во что бы то ни
стало, до конца. Человек массы не хочет оставаться на твердой,
недвижной почве судьбы, он предпочитает существовать фиктив-
но, висеть в воздухе. Потому-то никогда еще столько жизней не
было вырвано с корнем из почвы, из своей судьбы, и не неслось
бы неведомо куда, словно перекати-поле. Мы живем в эпоху <дви-
жений>, <течений>, <веяний>. Почти никто не противится тем
поверхиостным вихрям, которые возникают в искусстве, в фило-
софии, в политике, в социальной жизни. Потому риторика и про-
цветает, как никогда. Сюрреалист полагает, что он превзошел
всю историю словесности, когда написал (опускаю слово, которое
писать не стоит) там, где прежде писали <жасмин, лебеди, ним-
фы>. Конечно, он лишь ввел другую словесность, до сих пор
скрытую в клозетах.
Быть может, мы лучше поймем современный мир, если подчер-
кнем в нем то, что - несмотря на всю его оригинальность - роднит
его с прошлым. В третьем веке до Р.Х., в эпоху расцвета Среди-
земноморской культуры, появились циники. Диоген в грязных
сандалиях вступил на ковры Аристиппа. Циники кишели на всех
углах и на высоких постах. Что же они делали? Саботировали
цивилизацию того времени. Они были нигилистами эллинизма,
они не творили и не трудились. Их роль сводилась к разложе-
нию, вернее - к попытке все разложить, так как они не достигли и
этой цели. Циник, паразит цивилизации, занят тем, что отрицает ее
именно ротому, что убежден в ее прочности. Что стал бы делать
он в селении дикарей, где каждый спокойно и серьезно ведет
себя именно так, как циник ведет себя из озорства? Что делать
фашисту, если ему не перед кем ругать свободу, или сюрреалисту,
если он не ругает искусство?
Иного поведения и нельзя ожидать от людей, родившихся в
хорошо организованном мире, в котором они замечают только
блага но не опасности. Окружение портит их, цивилизация - их
дом, семья, они - <маменькины сынки>, им незачем выходить из
храма, где потакают их капризам, выслушивать советы старших,
тем более - соприкасаться с таинственной глубиной судьбы.
XII. Варварство <специализации>
Как я уже сказал, цивилизация XIX века автоматически со-
здала тип человека массы. Я хотел бы дополнить общую форму-
лу анализом этого процесса, показав его на частном случае. В
конкретной форме мои тезис выиграет в убедительности.
Цивилизация XIX века, утверждал я, слагается из двух круп-
ных элементов либеральной демократии и техники. Займемся сей-
час последней. Современная техника возникла из сочетания ка-
питализма с опытными науками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
а именно то, что должны делать; можем быть только тем, чем
должны быть. Единственный выход - это не делать того, что мы
должны делать. Но это еще не значит, что мы свободны делать
* Что представляет собою семья в отношении общества, то, в боль-
шем масштабе, представляет отдельная нация в отношении всех осталь-
ных наций. Один из самых ярких и подавляющих признаков новой
<эпохи самодовольства>, как мы увидим,- поведение некоторых наций,
которые <делают то. что хочется> в международном масштабе. В своей
наивности они называют это <национализмом>. Мне претит слепое
преклонение перед интернационализмом; однако выходки эти я нахо-
жу смешными и нелепыми.
все прочес. В этом случае мы обладаем лишь отрицательной сво-
бодой воли (nountas). Мы вольны уклониться от истинного на-
значения, но тогда мы, как узники, провалимся в подземелье на-
шей судьбы. Я не могу показать этого каждому отдельному чита-
телю на его собственной судьбе, она мне неизвестна; но я могу
показать это на тех ее элементах, которые общи всем. Например,
в наши дни каждый европеец уверен (и эта его уверенность
крепче всех его <идей> и <мнений>), что надо быть либералом.
Неважно, какая именно форма либерализма подразумевается. Я
говорю лишь о том, что сегодня самый реакционный европеец в
глубине души признает: то, что волновало Европу прошлого сто-
летия и получило название либерализма, - нечто подлинное, имма-
нентное западному человеку, неотделимое от него, хочет он этого
или нет.
Даже если бы было доказано, что все конкретные попытки
осуществить завет политической свободы ошибочны и обречены
на неудачу, все же по существу, по идее этот завет не скомпроме-
тирован и остается в силе. Это конечное убеждение остается и у
коммунистов, и у фашистов, на какие бы уловки они ни пускались,
чтобы убедить самих себя в обратном. Оно остается и у католика,
который продолжает твердо верить в <силлабус>. Все они <зна-
ют>, что, несмотря на справедливую критику либерализма, его
внутренняя правда неуязвима, ибо это правда не теоретическая,
не научная, не рассудочная; она совсем другой природы и ей
принадлежит решающее слово: это правда судьбы. Теоретичес-
кие истины не только спорны, но все их значение и сила именно в
том, что они - предмет спора. Они вытекают из спора, живут,
лишь пока он ведется, и созданы исключительно для него. Но
судьба нашей жизни - чем нам стать и чем нам не быть - дискус-
* ^-- "
сии не подлежит, она принимается пли отвергается. Если мы ее
принимаем, наше бытие подлинно; если отвергаем, тем самым мы
отрицаем и искажаем самих себя *. Наша судьба не в том, чтобы
делать то, что нам угодно: скорей мы угадаем ее волю, приняв на
себя, как должное, то, к чему у нас нет сейчас влечения.
* Снижение, деградация жизни - вот судьба того, кто отказывается
быть тем, чем он быть призван. Его подлинное естество, однако, нс уми-
рает; оно становится тенью, призраком, который постоянно напоминает
ему о его значении, заставляет его чувствовать свою вину и показывает
его падение. Он - выживший самоубийца.
А <человек самодовольный> знает, что определенных вещей
не может быть, и тем не менее - вернее, именно поэтому - ведет
себя так, словно уверен в обратном. Так фашист ополчается про-
тив политической свободы именно потому, что он знает: подавить
ее надолго невозможно, она неотъемлема от самой сущности ев-
ропейской жизни и вернется, как только это будет нужно, в час
серьезного кризиса. Все, что делает человек массы, он делает не
совсем всерьез, <шутя>. Все, что он делает, он делает неискренне,
<не навсегда>, как балованный сынок. Поспешность, с которой он
при каждом случае принимает трагическую, роковую позу, разоб-
лачает его. Он играет в трагедию именно потому, что не верит в
реальность подлинной трагедии, которая действительно разыгры-
вается на сцене цивилизованного мира.
Хороши мы были бы, если бы нам пришлось принимать за
чистую монету все то, что люди сами говорят о себе. Если кто
либо утверждает, что дважды два - пять, и нет оснований считать
его сумасшедшим, мы можем быть уверены, что он сам этому не
верит, как бы он ни кричал, или даже если он готов был за это
умереть.
Вихрь всеобщего, всепроникающего шутовства веет по Евро-
пе. Почти все позы - маскарадны и лживы. Все усилия направле-
ны к одному ускользнуть от подлинной судьбы, не замечать ее, не
слышать со призыва, уклониться от встречи с тем, что должно
быть. Люди живут шутя, и чем трагичнее маска, тем большого
шута она прикрывает. Шутовство появляется там, где жизнь не
стоит на неизбежности, которой надо держаться во что бы то ни
стало, до конца. Человек массы не хочет оставаться на твердой,
недвижной почве судьбы, он предпочитает существовать фиктив-
но, висеть в воздухе. Потому-то никогда еще столько жизней не
было вырвано с корнем из почвы, из своей судьбы, и не неслось
бы неведомо куда, словно перекати-поле. Мы живем в эпоху <дви-
жений>, <течений>, <веяний>. Почти никто не противится тем
поверхиостным вихрям, которые возникают в искусстве, в фило-
софии, в политике, в социальной жизни. Потому риторика и про-
цветает, как никогда. Сюрреалист полагает, что он превзошел
всю историю словесности, когда написал (опускаю слово, которое
писать не стоит) там, где прежде писали <жасмин, лебеди, ним-
фы>. Конечно, он лишь ввел другую словесность, до сих пор
скрытую в клозетах.
Быть может, мы лучше поймем современный мир, если подчер-
кнем в нем то, что - несмотря на всю его оригинальность - роднит
его с прошлым. В третьем веке до Р.Х., в эпоху расцвета Среди-
земноморской культуры, появились циники. Диоген в грязных
сандалиях вступил на ковры Аристиппа. Циники кишели на всех
углах и на высоких постах. Что же они делали? Саботировали
цивилизацию того времени. Они были нигилистами эллинизма,
они не творили и не трудились. Их роль сводилась к разложе-
нию, вернее - к попытке все разложить, так как они не достигли и
этой цели. Циник, паразит цивилизации, занят тем, что отрицает ее
именно ротому, что убежден в ее прочности. Что стал бы делать
он в селении дикарей, где каждый спокойно и серьезно ведет
себя именно так, как циник ведет себя из озорства? Что делать
фашисту, если ему не перед кем ругать свободу, или сюрреалисту,
если он не ругает искусство?
Иного поведения и нельзя ожидать от людей, родившихся в
хорошо организованном мире, в котором они замечают только
блага но не опасности. Окружение портит их, цивилизация - их
дом, семья, они - <маменькины сынки>, им незачем выходить из
храма, где потакают их капризам, выслушивать советы старших,
тем более - соприкасаться с таинственной глубиной судьбы.
XII. Варварство <специализации>
Как я уже сказал, цивилизация XIX века автоматически со-
здала тип человека массы. Я хотел бы дополнить общую форму-
лу анализом этого процесса, показав его на частном случае. В
конкретной форме мои тезис выиграет в убедительности.
Цивилизация XIX века, утверждал я, слагается из двух круп-
ных элементов либеральной демократии и техники. Займемся сей-
час последней. Современная техника возникла из сочетания ка-
питализма с опытными науками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188