а копнув поглубже, обнаружите, что эти люди
даже никогда и не стремились к действительности приблизиться.
Наоборот, идеи мешают им увидеть реальный мир и собственную
жизнь. Жизнь - это, прежде всего хаос, в котором ты затерян.
Люди чувствуют это, но боятся стать лицом к лицу со страшной
действительностью, пытаются покрыть ее завесой фантазии, и тогда
все выглядит очень ясно и логично. Их мало беспокоит, что идеи
могут быть неверны, ведь это просто -окопы, где они спасаются
от жизни, или пугала, чтобы ее отгонять.
Ясная голова у тех, кто стряхнул эти фантастичные <идеи>; и
взглянул жизни в лицо, и понял, что все в ней очень сомнительно,
и растерялся. И так как это истинная правда, так как жить -
значит <чувствовать себя потерянным>, тот, кто это приемлет,
уже начинает находить себя, обретать подлинную реальность; он
стоит на твердой почве. Инстинктивно, как потерпевший корабле-
крушение, он будет высматривать, за что бы ухватиться; и этот
взгляд на жизнь, трагический, суровый, но истинный - ведь дело
идет о спасении - поможет ему упорядочить жизнь. Единствен-
ные подлинные идеи - идеи тонущего. Все остальное - риторика,
поза, низменный фарс. Кто и впрямь не чувствует себя потерян-
ным, тот теряет себя окончательно, то есть никогда себя не най-
дет, никогда не придет к действительности.
Это относится ко всем отраслям жизни, даже к науке, хотя
наука сама по себе есть бегство от жизни. (Большинство ученых
посвятило себя ей, страшась встретиться с жизнью. Это не свет-
лые головы; поэтому они так беспомощны в конкретных ситуа-
циях.) Ценность наших научных идей зависит от того, насколько
мы растерялись пород проблемой, насколько мы постигли ее про-
блематичность, насколько мы усвоили, что чужие мнения, методы,
рецепты не могут нам помочь. Кто открывает новую научную
истину, должен сперва отказаться почти от всего, чему он учился;
РУКИ у него в крови - он убил множество общих мест.
Политика гораздо реальней пауки, так как она складывается
из неповторимых ситуаций, в которые человек попадает незави-
симо от своей воли. Поэтому она и позволяет нам отличить свет-
лые головы от тех, кто мыслит шаблонно.
Никто по умел лучше, чем Цезарь, схватывать самую суть
реальность в час смятения, в один из самых хаотических перио-
дов, какие переживало человечество. И как бы для того, чтобы
подчеркнуть его единственность, судьба поставила рядом с ним
Цицерона, образцового <интеллектуала>, который только и делал,
что все запутывал.
Политический аппарат Рима был расслаблен избытком удачи.
Город на Тибре, владыка Италии, Испании, Северной Африки, клас-
сического и эллинистического Востока, был близок к краху. Обще-
ственные учреждения были муниципальными, неотделимыми от го-
рода, подобно дриадам, которые увянут, если оставят свое дерево.
Прочность и процветание демократий - какого бы типа и сте-
пени-развития они ни были - зависят от ничтожной технической
детали: от процедуры выборов. Все остальное второстепенно.
Если процедура поставлена правильно, если ее результаты верны,
все хорошо; если нет - страна гибнет, как бы отлично ни было все
остальное. В начале 1 века до Р.Х. Рим всемогущ, богат, у него
нет врагов. Тем не менее он на, краю гибели, ибо упрямо держит-
ся нелепой избирательной системы. Система эта нелепа, когда
лжива. Голосование производилось в Риме. Граждане, жившие в
провинции, не могли в нем участвовать, не говоря уже о тех, кто
был рассеян по всему <римскому миру>. Так как выборы были
невозможны, приходилось их фальсифицировать, и кандидаты на-
нимали банды - из ветеранов армии, из цирковых атлетов, - кото-
рые брались вскрыть урны.
Без поддержки добросовестных выборов демократические
учреждения повисают в воздухе; в воздухе повисают слова. <Рес-
публика была только словом>, - сказал Цезарь. Ни одна магист-
ратура не обладала властью. Генералы <правой> и <левой> - Ма-
рии и Суллы - устанавливали попеременно диктатуры, не приво-
дившие ни к чему. Цезарь никогда не излагал своей политики -
он ее делал. Его политикой был он сам, Цезарь, а не учебник
цезаризма, какой из нее сделали впоследствии. Если мы хотим
попять его политику, нам надо перечислить его деяния. Тайна
раскрывается в самом знаменитом из его подвигов - завоевании
Галлии. Чтобы это сделать, Цезарь должен был восстать против
тогдашней власти. Почему?
Власть была в руках республиканцев, то есть консерваторов,
верных городу-государству. Их политика сводилась к двум ос-
новным положениям. Во-первых: расстройство общественной
жизни Рима - результат его чрезмерной экспансии. Город не мо-
жет править столь многими народами. Каждое повое завоевание
- это преступление против республики. Во-вторых: чтобы избе-
жать разложения государственных учреждений, нужен <принцепс>
(князь, государь).
Под этим словом тогдашний римлянин - в противоположность
сегодняшнему человеку - понимал обычного гражданина, которо-
му высшая власть вручала управление аппаратом республиканс-
ких учреждений. Цицерон в своей книге <О республике> и Сал-
люстий в своих воспоминаниях о Цесаре резюмируют мысли этих
политиков, требуя учредить должность или
или же .
Цезарь решил иначе, он ясно понимал, что единственное сред-
ство справиться с трудностями, возникшими в результате пре-
жних римских завоеваний, - продолжать эти завоевания, до конца
принять и выполнить назначение исторической судьбы. Прежде
всего он считал необходимым покорить новые народы Запада,
которые в недалеком будущем угрожали стать более опасными,
чем разложившиеся народы Востока. Таким образом, Цезарь счи-
тает нужным радикально романизировать варварские племена
Западной Европы.
Шпенглер утверждал, что греко-римский мир был неспособен
постигнуть время, рассматривать свое бытие как нечто протяжен-
ное во времени; он жил лишь <точкообразно>, настоящим момен-
том. Я склонен думать, что этот диагноз ошибочен или по край-
ней мере смешивает две вещи. Античный человек страдает пора-
зительной слепотой в отношении будущего. Он просто его не
видит, как дальтоник не видит красного цвета. Зато он укоренен
в прошлом. Прежде чем принять решение, он отступает назад, он
ищет в прошлом прообраз сегодняшней ситуации; и погружается
в прошлое, как водолаз в скафандре, чтобы потом, найдя там
ответ, применить его к разрешению современных проблем. По-
этому вся его деятельная жизнь некоторым образом - воскреше-
ние прошлого. Таков архаический человек, и такими были почти
все древние. Это не полная нечувствительность ко времени, а
несовершенное его восприятие - будущего нет, прошлое преуве-
личено. Мы, современные европейцы, наоборот, ориентированы на
будущее; для нас определяет не то, что было до, а то, что придет
после. Поэтому нам и кажется, что античность не знает времени.
Эту манию - подходить к настоящему с меркой прошлого -
унаследовали от старых времен современные филологи. Фило-
лог тоже слеп к будущему. Он смотрит только назад; для каждо-
го явления современности он ищет прецедента, который на изящ-
ном языке эклоги называет <источником>. Я говорю об этом, так
как уже древние биографы Цезаря сами не смогли понять его
величия, внушив себе, что он просто хотел подражать Александру
Македонскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
даже никогда и не стремились к действительности приблизиться.
Наоборот, идеи мешают им увидеть реальный мир и собственную
жизнь. Жизнь - это, прежде всего хаос, в котором ты затерян.
Люди чувствуют это, но боятся стать лицом к лицу со страшной
действительностью, пытаются покрыть ее завесой фантазии, и тогда
все выглядит очень ясно и логично. Их мало беспокоит, что идеи
могут быть неверны, ведь это просто -окопы, где они спасаются
от жизни, или пугала, чтобы ее отгонять.
Ясная голова у тех, кто стряхнул эти фантастичные <идеи>; и
взглянул жизни в лицо, и понял, что все в ней очень сомнительно,
и растерялся. И так как это истинная правда, так как жить -
значит <чувствовать себя потерянным>, тот, кто это приемлет,
уже начинает находить себя, обретать подлинную реальность; он
стоит на твердой почве. Инстинктивно, как потерпевший корабле-
крушение, он будет высматривать, за что бы ухватиться; и этот
взгляд на жизнь, трагический, суровый, но истинный - ведь дело
идет о спасении - поможет ему упорядочить жизнь. Единствен-
ные подлинные идеи - идеи тонущего. Все остальное - риторика,
поза, низменный фарс. Кто и впрямь не чувствует себя потерян-
ным, тот теряет себя окончательно, то есть никогда себя не най-
дет, никогда не придет к действительности.
Это относится ко всем отраслям жизни, даже к науке, хотя
наука сама по себе есть бегство от жизни. (Большинство ученых
посвятило себя ей, страшась встретиться с жизнью. Это не свет-
лые головы; поэтому они так беспомощны в конкретных ситуа-
циях.) Ценность наших научных идей зависит от того, насколько
мы растерялись пород проблемой, насколько мы постигли ее про-
блематичность, насколько мы усвоили, что чужие мнения, методы,
рецепты не могут нам помочь. Кто открывает новую научную
истину, должен сперва отказаться почти от всего, чему он учился;
РУКИ у него в крови - он убил множество общих мест.
Политика гораздо реальней пауки, так как она складывается
из неповторимых ситуаций, в которые человек попадает незави-
симо от своей воли. Поэтому она и позволяет нам отличить свет-
лые головы от тех, кто мыслит шаблонно.
Никто по умел лучше, чем Цезарь, схватывать самую суть
реальность в час смятения, в один из самых хаотических перио-
дов, какие переживало человечество. И как бы для того, чтобы
подчеркнуть его единственность, судьба поставила рядом с ним
Цицерона, образцового <интеллектуала>, который только и делал,
что все запутывал.
Политический аппарат Рима был расслаблен избытком удачи.
Город на Тибре, владыка Италии, Испании, Северной Африки, клас-
сического и эллинистического Востока, был близок к краху. Обще-
ственные учреждения были муниципальными, неотделимыми от го-
рода, подобно дриадам, которые увянут, если оставят свое дерево.
Прочность и процветание демократий - какого бы типа и сте-
пени-развития они ни были - зависят от ничтожной технической
детали: от процедуры выборов. Все остальное второстепенно.
Если процедура поставлена правильно, если ее результаты верны,
все хорошо; если нет - страна гибнет, как бы отлично ни было все
остальное. В начале 1 века до Р.Х. Рим всемогущ, богат, у него
нет врагов. Тем не менее он на, краю гибели, ибо упрямо держит-
ся нелепой избирательной системы. Система эта нелепа, когда
лжива. Голосование производилось в Риме. Граждане, жившие в
провинции, не могли в нем участвовать, не говоря уже о тех, кто
был рассеян по всему <римскому миру>. Так как выборы были
невозможны, приходилось их фальсифицировать, и кандидаты на-
нимали банды - из ветеранов армии, из цирковых атлетов, - кото-
рые брались вскрыть урны.
Без поддержки добросовестных выборов демократические
учреждения повисают в воздухе; в воздухе повисают слова. <Рес-
публика была только словом>, - сказал Цезарь. Ни одна магист-
ратура не обладала властью. Генералы <правой> и <левой> - Ма-
рии и Суллы - устанавливали попеременно диктатуры, не приво-
дившие ни к чему. Цезарь никогда не излагал своей политики -
он ее делал. Его политикой был он сам, Цезарь, а не учебник
цезаризма, какой из нее сделали впоследствии. Если мы хотим
попять его политику, нам надо перечислить его деяния. Тайна
раскрывается в самом знаменитом из его подвигов - завоевании
Галлии. Чтобы это сделать, Цезарь должен был восстать против
тогдашней власти. Почему?
Власть была в руках республиканцев, то есть консерваторов,
верных городу-государству. Их политика сводилась к двум ос-
новным положениям. Во-первых: расстройство общественной
жизни Рима - результат его чрезмерной экспансии. Город не мо-
жет править столь многими народами. Каждое повое завоевание
- это преступление против республики. Во-вторых: чтобы избе-
жать разложения государственных учреждений, нужен <принцепс>
(князь, государь).
Под этим словом тогдашний римлянин - в противоположность
сегодняшнему человеку - понимал обычного гражданина, которо-
му высшая власть вручала управление аппаратом республиканс-
ких учреждений. Цицерон в своей книге <О республике> и Сал-
люстий в своих воспоминаниях о Цесаре резюмируют мысли этих
политиков, требуя учредить должность
Цезарь решил иначе, он ясно понимал, что единственное сред-
ство справиться с трудностями, возникшими в результате пре-
жних римских завоеваний, - продолжать эти завоевания, до конца
принять и выполнить назначение исторической судьбы. Прежде
всего он считал необходимым покорить новые народы Запада,
которые в недалеком будущем угрожали стать более опасными,
чем разложившиеся народы Востока. Таким образом, Цезарь счи-
тает нужным радикально романизировать варварские племена
Западной Европы.
Шпенглер утверждал, что греко-римский мир был неспособен
постигнуть время, рассматривать свое бытие как нечто протяжен-
ное во времени; он жил лишь <точкообразно>, настоящим момен-
том. Я склонен думать, что этот диагноз ошибочен или по край-
ней мере смешивает две вещи. Античный человек страдает пора-
зительной слепотой в отношении будущего. Он просто его не
видит, как дальтоник не видит красного цвета. Зато он укоренен
в прошлом. Прежде чем принять решение, он отступает назад, он
ищет в прошлом прообраз сегодняшней ситуации; и погружается
в прошлое, как водолаз в скафандре, чтобы потом, найдя там
ответ, применить его к разрешению современных проблем. По-
этому вся его деятельная жизнь некоторым образом - воскреше-
ние прошлого. Таков архаический человек, и такими были почти
все древние. Это не полная нечувствительность ко времени, а
несовершенное его восприятие - будущего нет, прошлое преуве-
личено. Мы, современные европейцы, наоборот, ориентированы на
будущее; для нас определяет не то, что было до, а то, что придет
после. Поэтому нам и кажется, что античность не знает времени.
Эту манию - подходить к настоящему с меркой прошлого -
унаследовали от старых времен современные филологи. Фило-
лог тоже слеп к будущему. Он смотрит только назад; для каждо-
го явления современности он ищет прецедента, который на изящ-
ном языке эклоги называет <источником>. Я говорю об этом, так
как уже древние биографы Цезаря сами не смогли понять его
величия, внушив себе, что он просто хотел подражать Александру
Македонскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188