В штабах сидели бездарные генералы, шпионы и предатели. Солдаты в окопах часто оставались без ружей... И вот эта армия на Юго-западном фронте нанесла такой удар австрийцам и немцам... Взяты Луцк, Броды... Русская армия дошла до отрогов Карпат...
У меня закружилась голова. Когда я оторвался от газет, в ушах шумело, перед глазами прыгали искорки. Я повторял еще и еще раз:
— Это все сделали солдаты, только солдаты... На Юго-западном фронте мой отец!.. Что с ним?.. Что с ним?
Придя в себя, я оглянулся. Уже смеркалось. Где же коряга? Все-таки Зента утащила ее домой, а я этого не заметил. Хоть пень и высохший, но большой.
Долго у нас никто не мог заснуть. Даже Зента, которая обычно, возвратясь из города, бросалась в кровать и сразу засыпала. Только бы дождаться письма от отца... Наконец бабушка, встав с постели, погладила по голове девочку:
— Дитятко, отец вернется...
Девочка скоро заснула; только бабушке не спалось. Короткая летняя ночь показалась нам длинной, как пыльное шоссе.
Спозаранку я пошел с косой на короткой рукоятке и маленькими граблями убирать рожь. Ржи было немного. .. два небольших клочка, засеянных еще дедом. Бабушка пыталась отговорить меня:
— Подождем, пусть рожь наливается.
— Ждать нечего, — ответил я. — Был бы хорошим косцом, а то, пока приспособлюсь, как раз время и подойдет.
Работа не клеилась. Я остановился, вытер лицо рукавом— пот лил градом. Что такое? Не везет, да и все тут! Проклятые стебли — тянутся, заплетаются. Надо спросить бабушку, в чем здесь секрет. Может, коса не так насажена... может, размахивать не умею...
Приходил Шуман — узнать, что слышно на фронте. Я рассказал. Но заговорить о своих неудачах, попросить совета у кулака не хотел. Нет, только не это!..
— Бог в помощь!
— Добрый день, матушка Залит! — радостно воскликнул я.
Да, это была Альвина Залит.
— Ну, как дела?
— Плохо, матушка Залит, как у барана в саду! Куда мордой ни ткнешься — везде шипы да колючки.
— Дай-ка мне косу. Посмотрим!
Не возразив ни слова, я протянул ей косу и грабельки. Альвина по-мужски поплевала на руки и двинулась вперед широкими шагами.
«Шшш... шшш...» —зашипела коса, и срезанные стебли спокойно валились под прямым углом к несжатой ржи. Вскоре образовался ровный прокос.
— Матушка Залит,—сказал я, взяв косу, — представьте себе, что я в первый раз вышел косить рожь: поучите меня!
Альвина посмотрела, как я работаю, и сказала:
— Не сгибайся в дугу. Нагибаться-то надо, но не так сильно, как березка под ветром на холме. И руки у тебя не гибкие, размахиваешь ими, как семафор, — вверх, вниз. Нажимай больше на пятку косы! Грабельки пускай свободнее и не так высоко...
Запыхавшись, подбежала Зента:
— Роб! Иди скорее домой!
— Что такое? Дом горит?
— Там тебя дожидается черный человек. Пришел и сидит... Бабушка покормила его, сказала, чтобы уходил. А он ни с места, сидит и все крестится, все крестится...
— Крестится?
— Это, должно быть, тот самый монах, что и ко мне заходил. Я закричала: «Нам здесь молельщиков не надо!» — сердито рассказывала Залит.— Как закричала, так черный убрался. С виду больной, слабый, а глаза, точно у волка, горят, на ругань не отвечает — знай, крестится да крестится. Сходи-ка домой, Роберт! Этот монах может бабушку напугать. Обратно не спеши — я пройду несколько рядков.
Бабушка неважно говорила по-русски. Ей не отделаться от монаха. Да и вообще я не мог терпеть духовного сословия, монахов — в особенности.
— Где этот черный ворон, еще не ушел? — спросил я у бабушки, которая мыла в кухне глиняную посуду.
— Нет. Сидит у печки и все крестится. Я распахнул дверь в комнату:
— Послушайте, в этом доме вам не дадут ни корочки. Убирайтесь в болото, там вас ожидают такие же вороны!
Монах устало поднял голову. Я застыл в изумлении:
— Михаил Михайлович...
— Тесс... Роберт, я вас еле нашел.
Осторожно взял я нежданного гостя за руку, бледную и изможденную.
— Что с вами?
— Только что вырвался из ловушки. Меня ранили саблей... Надо отлежаться где-нибудь в укромном месте... Но — тсс!.. Вы меня поняли?
В кухне, словно колокольчик, зазвенел голос Зенты. Приложив палец к губам и прошептав: «Еще чуточку терпения!» — я выскочил из комнаты.
— Зенточка, сбегай на поле и скажи матушке Залит, чтобы она меня не ждала — пусть бросает косить. Я немного провожу этого папашу: он словно не в своем уме... заблудился...
Сестренка убежала. Я не терял ни минуты. Без помощи бабушки не обойтись. Но, если бабушка даст честное слово, скорее в гроб ляжет, чем подведет.
— Бабушка, пойди сюда, я тебе что-то скажу!.. Когда Зента вернулась, Михаил Михайлович Дударь
был уже устроен в кустах за погребом. Девочка получила новое приказание — на этот раз от бабушки:
— Зенточка, я давно уже смотрю: что за пара рукавиц осталась у нас после похорон деда? Сбегай-ка к Зильвестрам, узнай, не их ли рукавицы. Если не их, добеги до Клотиней. А уж если никто своими не признает,— что делать, неси обратно. Осмотрев рукавицы, девочка удивленно подняла брови:
— Бабушка, ты сама их вязала! Я тогда еще в школу не ходила.
— Нет, внучка, те были почти такие же, да не совсем. Разве не знаю я свой узор! И синяя шерсть у меня была посветлее... Сходи, сходи...
В следующую минуту резвый посланец уже мчался так, что только косы прыгали, как заячьи уши. Дударь, оказавшись в безопасном месте, сразу впал в беспамятство. Его можно было поворачивать с боку набок, как младенца. Пока бабушка рассматривала нежданного гостя, я наговорил ей с три короба: этот человек, мол, в трудную минуту кормил меня, отогревал, одевал...
В то время нелегко было найти врача, поэтому в каждом доме в Рогайне был в запасе хинин, раствор карбог ловой кислоты и лекарство от глистов. Найдя место, где удар сабли рассек плечо Дударя, которого я назвал Петровичем, бабушка распорядилась:
— Не трещи-ка, лучше воды вскипяти! В клети в коричневом сундуке у меня чистые льняные тряпочки... Да нет, я сама, ты не найдешь... Поищи ножницы! — Она говорила коротко и строго.
Через час больной был приведен в порядок. Бабушка ухитрилась даже надеть на него, одеревенелого, белую рубаху. Осторожно подобрав кровавые лохмотья, она приказала:
— Пока печь не остыла, сожги все до последней ниточки!
Тщательно вымыв руки, бабушка поднялась на чердак; там под стрехой она хранила пакетики, связки и пучки высушенных листьев, трав, кореньев и цветов. Недаром рогайнцы поговаривали: «Заланиха —что твой доктор».
Пока бабушка рылась в своем лекарственном складе, я снова начал расхваливать лежавшего в кустах человека. Наконец старушка не вытерпела:
— Что ты стараешься, я не настолько глупа! Таких видывала... Это бунтовщик!
От удивления я растерялся и только спросил:
— Когда ты их видела? В Пятом году?
— В Пятом году у нас было тихо. А вот позднее на лядовском складе — тогда там была лесопильня —поселились три рижанина. Чуть спаслись. У одного — Длинным Гансом его звали — плечо было прострелено... Больше месяца с ним провозилась.
— Сколько мне тогда было лет?
— Кто упомнит... — Но, бабушка... Старушка пробормотала:
— В тот раз... Что у нас было в то лето? Жучки всю капусту поели... Домнин муж—помнишь, он страдал падучей — утонул в реке возле церкви... И осенью еще орехов было много!
— А, припоминаю! Мне тогда было...
— ... наверное, лет семь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
У меня закружилась голова. Когда я оторвался от газет, в ушах шумело, перед глазами прыгали искорки. Я повторял еще и еще раз:
— Это все сделали солдаты, только солдаты... На Юго-западном фронте мой отец!.. Что с ним?.. Что с ним?
Придя в себя, я оглянулся. Уже смеркалось. Где же коряга? Все-таки Зента утащила ее домой, а я этого не заметил. Хоть пень и высохший, но большой.
Долго у нас никто не мог заснуть. Даже Зента, которая обычно, возвратясь из города, бросалась в кровать и сразу засыпала. Только бы дождаться письма от отца... Наконец бабушка, встав с постели, погладила по голове девочку:
— Дитятко, отец вернется...
Девочка скоро заснула; только бабушке не спалось. Короткая летняя ночь показалась нам длинной, как пыльное шоссе.
Спозаранку я пошел с косой на короткой рукоятке и маленькими граблями убирать рожь. Ржи было немного. .. два небольших клочка, засеянных еще дедом. Бабушка пыталась отговорить меня:
— Подождем, пусть рожь наливается.
— Ждать нечего, — ответил я. — Был бы хорошим косцом, а то, пока приспособлюсь, как раз время и подойдет.
Работа не клеилась. Я остановился, вытер лицо рукавом— пот лил градом. Что такое? Не везет, да и все тут! Проклятые стебли — тянутся, заплетаются. Надо спросить бабушку, в чем здесь секрет. Может, коса не так насажена... может, размахивать не умею...
Приходил Шуман — узнать, что слышно на фронте. Я рассказал. Но заговорить о своих неудачах, попросить совета у кулака не хотел. Нет, только не это!..
— Бог в помощь!
— Добрый день, матушка Залит! — радостно воскликнул я.
Да, это была Альвина Залит.
— Ну, как дела?
— Плохо, матушка Залит, как у барана в саду! Куда мордой ни ткнешься — везде шипы да колючки.
— Дай-ка мне косу. Посмотрим!
Не возразив ни слова, я протянул ей косу и грабельки. Альвина по-мужски поплевала на руки и двинулась вперед широкими шагами.
«Шшш... шшш...» —зашипела коса, и срезанные стебли спокойно валились под прямым углом к несжатой ржи. Вскоре образовался ровный прокос.
— Матушка Залит,—сказал я, взяв косу, — представьте себе, что я в первый раз вышел косить рожь: поучите меня!
Альвина посмотрела, как я работаю, и сказала:
— Не сгибайся в дугу. Нагибаться-то надо, но не так сильно, как березка под ветром на холме. И руки у тебя не гибкие, размахиваешь ими, как семафор, — вверх, вниз. Нажимай больше на пятку косы! Грабельки пускай свободнее и не так высоко...
Запыхавшись, подбежала Зента:
— Роб! Иди скорее домой!
— Что такое? Дом горит?
— Там тебя дожидается черный человек. Пришел и сидит... Бабушка покормила его, сказала, чтобы уходил. А он ни с места, сидит и все крестится, все крестится...
— Крестится?
— Это, должно быть, тот самый монах, что и ко мне заходил. Я закричала: «Нам здесь молельщиков не надо!» — сердито рассказывала Залит.— Как закричала, так черный убрался. С виду больной, слабый, а глаза, точно у волка, горят, на ругань не отвечает — знай, крестится да крестится. Сходи-ка домой, Роберт! Этот монах может бабушку напугать. Обратно не спеши — я пройду несколько рядков.
Бабушка неважно говорила по-русски. Ей не отделаться от монаха. Да и вообще я не мог терпеть духовного сословия, монахов — в особенности.
— Где этот черный ворон, еще не ушел? — спросил я у бабушки, которая мыла в кухне глиняную посуду.
— Нет. Сидит у печки и все крестится. Я распахнул дверь в комнату:
— Послушайте, в этом доме вам не дадут ни корочки. Убирайтесь в болото, там вас ожидают такие же вороны!
Монах устало поднял голову. Я застыл в изумлении:
— Михаил Михайлович...
— Тесс... Роберт, я вас еле нашел.
Осторожно взял я нежданного гостя за руку, бледную и изможденную.
— Что с вами?
— Только что вырвался из ловушки. Меня ранили саблей... Надо отлежаться где-нибудь в укромном месте... Но — тсс!.. Вы меня поняли?
В кухне, словно колокольчик, зазвенел голос Зенты. Приложив палец к губам и прошептав: «Еще чуточку терпения!» — я выскочил из комнаты.
— Зенточка, сбегай на поле и скажи матушке Залит, чтобы она меня не ждала — пусть бросает косить. Я немного провожу этого папашу: он словно не в своем уме... заблудился...
Сестренка убежала. Я не терял ни минуты. Без помощи бабушки не обойтись. Но, если бабушка даст честное слово, скорее в гроб ляжет, чем подведет.
— Бабушка, пойди сюда, я тебе что-то скажу!.. Когда Зента вернулась, Михаил Михайлович Дударь
был уже устроен в кустах за погребом. Девочка получила новое приказание — на этот раз от бабушки:
— Зенточка, я давно уже смотрю: что за пара рукавиц осталась у нас после похорон деда? Сбегай-ка к Зильвестрам, узнай, не их ли рукавицы. Если не их, добеги до Клотиней. А уж если никто своими не признает,— что делать, неси обратно. Осмотрев рукавицы, девочка удивленно подняла брови:
— Бабушка, ты сама их вязала! Я тогда еще в школу не ходила.
— Нет, внучка, те были почти такие же, да не совсем. Разве не знаю я свой узор! И синяя шерсть у меня была посветлее... Сходи, сходи...
В следующую минуту резвый посланец уже мчался так, что только косы прыгали, как заячьи уши. Дударь, оказавшись в безопасном месте, сразу впал в беспамятство. Его можно было поворачивать с боку набок, как младенца. Пока бабушка рассматривала нежданного гостя, я наговорил ей с три короба: этот человек, мол, в трудную минуту кормил меня, отогревал, одевал...
В то время нелегко было найти врача, поэтому в каждом доме в Рогайне был в запасе хинин, раствор карбог ловой кислоты и лекарство от глистов. Найдя место, где удар сабли рассек плечо Дударя, которого я назвал Петровичем, бабушка распорядилась:
— Не трещи-ка, лучше воды вскипяти! В клети в коричневом сундуке у меня чистые льняные тряпочки... Да нет, я сама, ты не найдешь... Поищи ножницы! — Она говорила коротко и строго.
Через час больной был приведен в порядок. Бабушка ухитрилась даже надеть на него, одеревенелого, белую рубаху. Осторожно подобрав кровавые лохмотья, она приказала:
— Пока печь не остыла, сожги все до последней ниточки!
Тщательно вымыв руки, бабушка поднялась на чердак; там под стрехой она хранила пакетики, связки и пучки высушенных листьев, трав, кореньев и цветов. Недаром рогайнцы поговаривали: «Заланиха —что твой доктор».
Пока бабушка рылась в своем лекарственном складе, я снова начал расхваливать лежавшего в кустах человека. Наконец старушка не вытерпела:
— Что ты стараешься, я не настолько глупа! Таких видывала... Это бунтовщик!
От удивления я растерялся и только спросил:
— Когда ты их видела? В Пятом году?
— В Пятом году у нас было тихо. А вот позднее на лядовском складе — тогда там была лесопильня —поселились три рижанина. Чуть спаслись. У одного — Длинным Гансом его звали — плечо было прострелено... Больше месяца с ним провозилась.
— Сколько мне тогда было лет?
— Кто упомнит... — Но, бабушка... Старушка пробормотала:
— В тот раз... Что у нас было в то лето? Жучки всю капусту поели... Домнин муж—помнишь, он страдал падучей — утонул в реке возле церкви... И осенью еще орехов было много!
— А, припоминаю! Мне тогда было...
— ... наверное, лет семь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107