Еше будучи малышом, я не дичился чужих людей. Но медали здорово меня смутили: должно быть, это важный человек, который может причинить крупные неприятности.
Тут он совершил большой промах, и из моего сердца мгновенно улетучился страх. Иван Иванович улыбнулся и только после этого строго спросил: умею ли я бить стекла, марать чернилами печки и стругать ножиком парты. Вздохнув, я ответил, что не умею. Тогда он впустил меня в класс и предупредил: если я попробую все это делать, то он оторвет уши и мне, и моему дедушке, и бабушке, и всей моей родне.
Так я вступил в аничковскую школу.Чвортек обошел класс, чуть ли не из каждого окошка поглядел на улицу. Потом лениво взял в сенях засохшую метлу на такой длинной палке, что, стоя посредине комнаты, мог достать ею все углы. Как только он коснулся метлой пола, поднялись целые облака пыли. Я недоумевал, почему он не побрызгает пол водой, но побоялся спросить, решив, что в школе так нужно.
По рассказам, школа представлялась мне чем-то вроде благоухающей рощи. Оказывается, я горько ошибся... Воздух был здесь тяжелый, пахло прелыми лаптями и заплесневелой капустой.Придя немного в себя, я начал осматриваться. На стенах, испещренных чернильными пятнами, висели две потрепанные карты. В одном углу было вбито с десяток гвоздей. Я понял: там ученики вешают свои шапки и пальто.
В классе стояло два ряда грубо сколоченных парт, на каждую из них могло усесться человек семь или даже восемь. Вначале я никак не мог понять, в какой цвет они окрашены. Приглядевшись, я растерялся: парты были покрыты слоем грязи — видно, за все время существования школы их никто не мыл.
Несмотря на то что я был воспитанником дяди Дависа, никогда не склонявшегося под ударами судьбы, у меня к горлу подступил клубок. Но вдруг я увидел нечто такое, что укрепило мои силы и вдохнуло в меня мужество.
В углу стоял книжный шкаф. На нем висел огромный замок. Я возликовал: несомненно, за этим тяжелым замком находятся книги и другие учебные принадлежности.Только я размечтался о том, что учитель разрешит мне каждую неделю открывать и закрывать этот шкаф, как послышался замогильный голос Ивана Ивановича: разве такому большому парню не стыдно стоять без дела? Не лучше ли хорошенько поплевать на руки и помочь передвигать парты? Тогда я согреюсь и вообще буду молодцом.
На руки я, правда, не плевал, в этом не было надобности, но через несколько минут дышал как загнанная лошадь, от моих вспотевших волос валил пар. Ну и парты! Мне казалось, что если даже соскрести с них толстый слой грязи — неизвестно, будут ли они легче после этого.
Перед уходом Чвортек наказал мне вести себя в школе, как в церкви.Вскоре в дверь просунулись две мальчишечьи головы. Видно, это были тоже новички. К моему великому удивлению, они поглядели в угол и принялись креститься. Только теперь я увидел в углу покрытую пылью икону и перед ней похожую на чашечку лампадку. Я заметил также, что на одной стене висели портреты двух царей и двух цариц.
Потоптавшись с минуту в дверях, мальчики поглядели на меня с опаской, подошли к шкафу и прислонились к нему. По-видимому, они пришли из отдаленной деревни и устали. Но они были еще боязливее меня и даже не решались присесть. А я уже чувствовал себя старожилом, гордо развалился на скамейке и даже вытянул ноги.
Вскоре начали приходить другие школьники — по одному, по два, по три. Многие были в серых холщовых штанах, служивших и кальсонами и брюками, в таких же холщовых рубашках, синих и клетчатых; лишь на некоторых выделялись ситцевые рубашки, опоясанные цветными поясками с кисточками из красной, желтой и пленой шерсти.
Почти у всех пальтишки зеленовато-серого цвета... Впрочем, едва ли можно было назвать пальтишками грубошерстные куртки без ваты и подкладки. У всех они были поношенные — видно, с плеча старшего брата или отца. Шапки старые, мятые, истрепанные, будто прокопченные в овине. А у кого из счастливчиков Новая —так такая большая, что при желании ее можно было натянуть на уши. Очевидно, куплена «на вырост», на долгие годы.
Но вот в класс с шумом ввалилась ватага ребят, среди которых один выделялся, как дубок в чахлом ольшанике. Он был в сапогах, из-под расстегнутого пальто (это было настоящее пальто) виднелась черная сатиновая рубашка, а вокруг талии — широкий кожаный ремень с медной пряжкой. Будь я постарше, то сразу разглядел бы, что и у него одежда поношенная, сапоги чиненые, а на самой середине шапки расплылось жирное пятно. Но тогда, на общем убогом фоне, костюм этого мальчика казался великолепным.
Как я узнал позже, это был сын кучера из имения Фаньково — Тихон Бобров. Он гордо стоял среди собравшейся детворы, здороваясь то с одним, то с другим. Сразу видно — ученик старшего отделения.
Куда бы ни подошли он и его друзья, там сразу раздавался визг и писк. Вот наступил мой черед.
В своих желтых постолах я выглядел щеголевато, потому что почти все ребята были в лаптях или, в лучшем случае, в чунях'. Этим я привлек внимание Тихона Боброва.
— Эй вы, мелюзга, кто из вас умеет писать? Подымите руки, я доложу учителю.
Я удивился: когда он успел поговорить с учителем? Но раз велят поднять руки, значит, так нужно.Поднялись две руки; вторая принадлежала Яше Хо-дасу, одному из маленьких боязливых мальчиков, которые пришли вслед за мной.
Нас разлучили с Яшей, объяснив, что каждый должен написать на доске фразу и тогда Тихон расскажет учителю, что мы за птицы Но, чтобы мы не списали друг у друга, один из нас должен выйти в сени.
Яша вызвался писать первым. Едва я вышел и начал размышлять над этой странной проверкой знаний, в классе поднялись крик и суматоха.
Через некоторое время меня ввели обратно. Тихон дал маленький кусочек мела, наказал сильно не нажимать, так как если мела не хватит, то будет считаться, что я провалился. Как только я взял мел, Яша закричал:
— Не пиши! Обман!
Я бросил мел и повернулся к Яше, которому несколько ребят пытались зажать ладонями рот. Что же здесь произошло?
Оказывается, Тихон Бобров продиктовал Яше Хода су:
«Что ты мнешься, лей быстрей! Клянусь раз, клянусь два: не в обиде буду я».
Когда Яша дописал эту фразу, ему тут же вылили за ворот кружку холодной воды. Он, видите ли, сам просил и честь честью расписался в этом, а Тихон не из тех, кто не выполняет просьбы!
Меня не спас Яшин предостерегающий возглас. Тихону нужно было опустошить кружку, и он не нашел более удобного места, чем моя голова. А Яша понес наказание за плохое поведение. Тихон где-то раздобыл книгу в твердом переплете, подошел к моему защитнику, сказал ему, что переплет книги очень хорошо пахнет, и предложил понюхать. Яша съежился, не ожидая от этой затеи ничего хорошего. Однако, взглянув в лицо Тихону, не посмел ослушаться и нагнулся. А Тихон провел острым краем книги у него под носом. Нос сразу побагровел Яша вскрикнул от боли, кинулся на обидчика и вцепился ему в волосы. Никто этого не ожидал. Разумеется, Тихон легко мог сам справиться с напавшим на него малышом, но, так как он был в школе вожаком, двое ребят услужливо бросились на помощь. Разведи они драчунов, ни один судья не возразил бы. Но они схватили маленького Яшу за ноги, и он чуть не упал. Я не мог этого допустить. Меня не так легко расшевелить, но если рассержусь — не обуздаешь! Это не раз испытывала на себе озорная, вороватая Толэ, когда Я нас ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107