— Хм, Домбровых...
— Да Обольских, дворян.
— Куда дворянам до нас... зольных птиц! А кого-нибудь еще из здешних?
— Встретил бывшего одноклассника по Земской школе Тихона Боброва — сына кучера фаньковского помещика. Но где вам его знать!
— Да, — согласился Михаил Михайлович, — действительно, разве со всеми перезнакомишься...
Мне хотелось выяснить, не фаньковский ли это Дударь. Нет-нет, не из-за простого любопытства или каприза. Я чувствовал, если оправдается моя догадка, на душе сразу станет как-то... теплее.
— Михаил Михайлович, в Фанькове тоже был механик Дударь. Мне о нем Тихон Бобров рассказывал.
Я не терял надежды выведать, не этот ли человек был когда-то для моего ершистого друга тем же. чем для меня дядя Давис. Я не спускал глаз с механика, но он прервал меня и равнодушным тоном сказал:
— Мало ли Дударей на свете! Если всех собрать, целый уезд заселить можно.
Все же, когда я еще раз упомянул Тихона Боброва, механик внимательно посмотрел на меня и словно от нечего делать спросил:
— Чем же он занимается в Витебске? В трактире чай варит?
— Что вы! Станет Тихон Бобров пьяницам чай варить! Нет, работает наборщиком.
Глава VI
Чернильная душа. — Мой дядюшка-полковник. — Первый день самостоятельной работы. — «Дрова не лекарство». — Заповеди Мышкина.
В конторе сидел необыкновенный человек. Казалось, его лицо в детстве расплющил какой-то силач: правую щеку посильнее, левую послабее. Может быть, казалось так оттого, что человек собственноручно остригся, оставив бакенбарды на левой щеке более густые, чем, на правой. Тонкий нос тоже определенно тянулся влево. К тому же на левой щеке торчала безобразная шишка. Вообще человек этот не внушал ни доверия, ни симпатии. Серо-зеленые глаза светились зловеще, как у кошки, которую отогнали от крынки с молоком.
Это был Сидор Поликарпыч Мышкин, который заве-дывал конторой «Братьев Ивановых и компании».
— Здравствуйте, — сказал я.
Мышкин, не поднимая головы от объемистой счетной книги, пробурчал:
— Здррр...
Немного откашлявшись, я решил подождать. Нельзя же мешать занятому человеку! Но прошло минут пять, он как клещ всосался взглядом в одну точку... даже. страницы не перелистывал. Это ободрило меня.
— Я приехал сюда на работу. Сидор Поликарпович наконец поднял злые глаза:
— Приехал на работу? Что же не остался в лесу, чего лезешь в контору? Деревья в .лесу растут.
— Меня прислали работать в конторе.
— Я тебя не звал! — грубо отрезал Мышкин. — Нет, не вы, а господин Крысов... Илья Степанович.
— Ничего не знаю! — Он снова наклонился над книгой, словно в ней заключалась волшебная сила.
Однако видно было, что проклятая чернильная душа уже знает, зачем явился я в Лопатово. С первого взгляда Мышкин возненавидел меня. «Мальчишка, не умеет себя вести! Вошел в контору, здоровается с начальством, как с равным! Пентюх!» — прочел я в его злобных глазах.
Но тут коса нашла на камень. Я не раз читал у Салтыкова-Щедрина о таких чугунных лбах в канцеляриях. Нет, чугунный лоб, проклятая чернильная душа, ты меня кривляться не заставишь! Здесь не заработаю на кусок хлеба —пойду в другое место. А там скоро весна, буду питаться щавелем.
С независимым видом я подошел к одному окну, к другому, снял со стены висевшие на гвозде счеты, повертел и повесил обратно. Потом галантно поклонился:
— Спасибо за отказ. Видите, как мне повезло! Просил своего дядюшку-полковника: «Пошлите в военное училище». А он уперся: «Нет и нет! Езжай к моему старому другу Крысову — там пройдешь на практике весь курс коммерции». А мне коммерция не по душе. Сейчас протелеграфирую со станции дядюшке — пусть посылает в военное училище. Почему он не хочет, чтобы я стал военным? У меня мускулы будто слабые! Подумайте! — Я подошел к Мышкину, потряс рукой перед его кривым носом.,— Подумайте, у меня слабые мускулы! Они небольшие, это правда, но зато твердые. Ну, спасибо, что отвергли мои услуги. Закажите подводу — сейчас же отправлюсь, на станцию...
Я заметил явную растерянность на лице Мышкина. и стал горстями сыпать всякую чушь, плести все, что приходило на ум... Я был взволнован, раздражен, обозлен и, не думая о последствиях, решительно направился к выходу.
Мышкин мгновенно оказался на ногах, и, подходя к двери, произнес:
— Ай-яй, молодой человек, какие мы. гордые, какие мы быстрые! О, вы будете истинным коммерсантом! — Сидор Поликарпович засмеялся, как дрессированный попугай. — Меня,старого, воробья, на мякине не провес
дешь. Нарочно представление разыграл... Как в окно вас увидел, так нарадоваться не мог — какая благородная походка! Манеры у вас такие обходительные...
— Уж будто? — Загадочно усмехнувшись, я покачал головой. — А дядюшка всегда бранит меня за то, что я, дескать, не умею вести себя. Наверное, на пути в Лопа-тово выправился... — Я вернулся к столу и, продолжая играть роль сказал: — Полагаю, мне пора и за работу.
— Что вы... что вы!.. — подскочил Мышкин. — Отдохните! Сходите ко мне на квартиру... там, в поселке. Пахомыч вас отведет.
— Нет, я должен с самого начала приучить себя к строгой дисциплине. Кто знает, сколько времени пробуду в Лопатове. Нужно скорее ознакомиться со всеми хитростями службы.
Разве мог Мышкин усомниться в молодом табель-шике? Нет. Он в первый раз видел подчиненного, который вел себя столь независимо. Сняв с гвоздика счеты, он снисходительно уступил:
— Хорошо. Поупражняем руку. Завтра отправитесь в лес, а сегодня поработаем с конторской книгой. Вдвоем будет полегче.
Мне пришлось диктовать числа, Сидор Поликарпович считал — на костяшках счетов складывал, вычитал, умножал, делил. Все это он делал, словно играючи. Только число названо, стук-стук-стук — сумма готова!
С неподдельным изумлением я воскликнул:
— Сидор Поликарпович, на бумаге мне пришлось бы считать целый день!
Мышкин печально вздохнул.
— Да, это я умею. Но на одних костяшках двухэтажного дома не наживешь!
Вечером начальник пригласил меня к себе:
— Пока приедет Илья Степанович... Вежливо поблагодарив его, я отказался:
— Переночую в бараке...
На другой день я внимательно выслушал указания Мышкина и с саженью и фанерной доской отправился в лес учитывать выработку дровосеков и возчиков.Ночью выпало много снега. Погода после сильного мороза стала мягче. Как медведь, пробирался я по сугробам, вокруг штабелей, спотыкался, падал, проваливался в снег по пояс. Перед тем как записать на доске окончательный результат, по три-четыре раза измерял каждый штабель. Даже в аптеке лекарства не взвешивают с такой тщательностью. Ведь это был первый день моей самостоятельной работы. Меня мучило преувеличенное, болезненное чувство долга. Поэтому я взрывал ногами вокруг штабелей и брусьев широкие борозды в снегу. От меня валил пар, как от горшка с супом на плите. Рабочие о чем-то между собой говорили, переглядывались, улыбались. Какая-то коренастая женщина с широкой спиной сердобольно заметила: «Чай, и не поел, бедняжка». Но я только жадно глстал свежий воздух. Лес захватил меня и отпустил лишь поздно вечером.
Весь день вертелся е саженью вокруг дров и брусьев, как неопытная сестра милосердия с термометром вокруг больного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107