— Если кто-нибудь из соседей поедет в Витебск — попрошу купить А с Шуманами не хочу связываться: опять заставят отрабатывать!
Дня три я не отставал от отца.Что делать? Неужели из-за какой-то несчастной азбуки придется целую зиму сидеть на одной скамье с начинающими? Случайно встретившись с дядей Дави-сом, я пожаловался ему на новое несчастье. Он задумчиво уставился себе под ноги:
— Вот видишь, братец, мы с тобой совсем забыли про русский язык...
И вдруг он так вскинул голову, что я невольно вздрогнул.
— А как с таблицей умножения? Знаешь?
Цифры я знал: знал, сколько нулей в тысяче, в миллионе и даже в миллиарде. Но умножать по-настоящему, так, чтобы ответить учителю, не умел, не был еще настолько учен.
На следующий день дядя прислал мне обложку от старой тетради, на ней была напечатана таблица умножения. Я читал столбик за столбиком, закрывал глаза и пробовал про себя повторять. День был прохладный. Зиедаля и Толэ больше лежали, чем паслись. Но серый
барашек Микуцис все норовил пробраться куда не следует. Чтобы заставить его образумиться, я встал перед ним и грозно спросил:
— Сколько будет восемью восемь?
Микуцис не знал, не знала и его мать — рыжеватая овца Барбаля. А я знал. И, закрыв ладонью угол обложки, где были напечатаны эти «восемью восемь», гордо ответил:
— Шестьдесят четыре.
Я почти испугался, когда добрался до последник чисел: десятью десять — сто. Мне доводилось слышать, что некоторые учат таблицу умножения месяцами и все не могут выучить. А я выучил ее за полдня. Сам себе не веря, я начал после обеда еще раз повторять таблицу умножения, но в этом не было необходимости.
Однажды вечером отец завернул к Шуманам и, придя домой, коротко сообщил:
— Разве они сохранят азбуку? Говорят, скормили сверчкам.
— Что же теперь делать?
— Получишь в школе.
Я привык уже к невзгодам — и большим и маленьким, а вот с этой никак не мог примириться. Как обойтись без азбуки? Опять погнал скот к хутору Шуманов в надежде встретить своего друга Егора. Он русский и, наверное, придумает, как достать азбуку. Должно быть, Егор понял, что нужен мне, и через некоторое время, увидев меня издали, подошел.
Нет, он не мог раздобыть азбуку; сам никогда не учился, и, если даже сверчки в хозяйском доме не тронули ее, он все равно не знал, какая она из себя.
— А нельзя научиться читать по листкам стенного календаря? — спросил Егор.—Хозяйский сын каждый день срывает их, и они валяются без дела, пока я не подберу себе на цигарки. Только смотри, чтобы хозяева не узнали, а то еще завопят, что Егор крадет их добро.
Должно быть, мало кто учился читать так, как я тогда, летом 1910 года Я сообразил, что слово, написанное крупными буквами посредине листка, обозначает день недели. Посмотрел в латышский календарь и нашел 29 июля — пятница. Значит, в русском под этим числом тоже «пятница». Затем следовали, «суббота»
И «воскресенье»... Я боялся спросить отца: пришлось бы Сознаться, каким путем добыты листки календаря, а ведь я дал Егору честное слово никому ничего не рассказывать. Изучив таким образом названия дней, взялся за другие слова. Тяжелая это была работа, и мне уже больше не приходило в голову хвастаться перед Мику-цисом, Барбалей и Толэ, что узнал новую букву. Впрочем, не грех было бы и похвастаться, так как каждую отвоеванную букву я, как клин, загонял в свою память, и она застревала там навсегда. И вот наступил день, когда я мог без запинки прочитать любое слово.
Тот день был для меня настоящим праздником, и я его отметил: нарвал своим подопечным целую охапку сочной травы, растущей по краям канавы, поросятам дал по десятку украдкой вырытых картофелин, а сам полакомился черникой, которую сберегал в лукошке из ольховой коры.
Научиться читать было трудно, а писать еще труднее. И по-латышски письмо не очень-то давалось, хотя у отца было несколько тетрадей, исписанных стихами и песенками, и я иногда их переписывал. Если бы кто-нибудь присылал мне письма, на которые нужно отвечать, я писал бы раз в пять лучше. Но письма из далекой Прибалтики приходили редко, да и то на имя отца, а он никогда не поручал мне отвечать на них.
О письменных принадлежностях я не сокрушался. Карандаш подлиннее подарил мне дядя Давис, другой, покороче, сам нашел. И бумаги собрал немного. Когда отец покупал фунт сахару или крупу, я припрятывал серую и синюю оберточную бумагу и кульки. Но письменные русские буквы? Где их достанешь?
В этом помогла мне бабушка. В работе и в других домашних делах главой был отец, но власти считали главным дедушку, и поэтому различные повестки, налоговые списки и квитанции присылались на его имя. Когда все ложились спать, бабушка открывала коричневую шкатулку, где хранились бумаги с печатью, на которой был изображен царский орел, и давала мне по одной, строго наказывая беречь, чтобы не пропала, а не то придется мне сесть в тюрьму. Не знаю, что тут было виною— страх ли перед тюрьмой или почерк разных писарей, но только я так и не научился правильно писать.
Глава IV
Предупреждение Егора. — Опасный циркуляр. — Масло, заяц и полтинник
Серые облака и резкий ветер возвещали приближение заветного дня, когда в сельских школах начинались занятия. Однажды под вечер ко мне неожиданно подошел Егор:
— Знаешь что, парень: наша хозяйка говорит, что у тебя все равно ничего не выйдет. Не видать, мол, тебе школы, как своих ушей.
— Как это —как своих ушей?
— Да уж так. Видишь ли, нужно заранее записаться. Хозяева посмеиваются: школа не корчма, где каждый пьяница — желанный гость. Скоро начнется учение— кто тогда примет парнишку, который вовремя не записался да к тому же и живет далеко?
В благодарность за это известие я протянул своему старому другу синюю жестяную дудочку. Но Егор не взял дудку. Он вдруг прижал мою голову к своей дырявой сермяге, как-то странно засопел и, уходя, пробормотал:
— Иди ты, дурачок, мне ничего не нужно... Теперь каждый раз, когда мы садились за стол, я, как дятел, долбил свое, надоедая отцу:
«Иди, запиши меня».
Но он спокойно чистил печеный картофель и даже не сердито, а как-то вяло, что было еще хуже, отвечал:
«Для всех хватит места. Не думай, что все так уж бегут в школы»
Однажды, возвращаясь из имения Фаньково, он все же завернул в школу и потом дома сказал:
— Записал тебя, только в первое отделение. Учитель и слышать не хочет ни о каких там вторых отделениях. «Нет, говорит, такого циркуляра, чтобы принимать сразу во второе отделение глупого малыша из домашнего гнезда...»
— Но я же умею читать и писать! — заявил я громко, словно передо мной был не отеи, а учитель.
На другой день мне удалось встретиться с Егором; он очень сочувственно и чуть не со слезами на глазах заявил мне, что ничего не понимает в циркулярах. Тогда я пожаловался бабушке, что у меня голова горит как в огне и не будет ли она так добра — не попасет ли вместо меня часок-другой.
Бабушка в самом деле урвала часок, чтобы я мог отдохнуть. Тайком от домашних я, словно заяц, местами чуть ли не ползком, пробирался по опушке кустарника к хутору дяди Дависа. На мое счастье, он сломал косу, и я нашел его сидящим с трубкой в зубах на копне поздней болотной травы.
— Ага! — сказал он, выслушав мою бессвязную речь, и кивнул головой. — Посмотрим, что это за циркуляр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107