А поэт, одаренный талантом, в юности пишет в дамских альбомах, а затем —в толстых журналах и альманахах.
Не такой представлялась мне беседа с ценителем поэзии. Хотелось поговорить подробно о некоторых стихотворениях. Да куда там! Все же я спросил:
— А «Человека с топором» прочли?
Это была поэма о безземельном крестьянине Климе. С топором исходил Клим всю землю, рубил деревья, колол дрова, строил дома... весь век для других. Топор был для Клима всем — собеседником, другом, братом, кормильцем... Вот у Клима уже глаза слезятся, руки и ноги трясутся. Верный топор оказывает ему последнюю услугу — срубает для него нищенскую клюку.
— Чушь... профанация искусства,— сквозь зубы процедил Анашкин.
На этом кончилась наша беседа. Я не посмел и заикнуться, какое стихотворение подходит в Олин альбом.
Анашкин высокомерно откланялся.
Спустя неделю-полторы Радкевич потянул меня в темный угол:
— Зря ты полез со своими стихами к Анашкину...
Я вздрогнул, в горле запершило. С трудом прошептал:
— Он проболтался? Насмехается? А я просил его молчать...
Толя вздохнул:
— Нет, Анашкину не до насмешек. Мне кажется, он даже немного завидует...
— Чего же ты на меня тоску наводишь?
— Был я у них. Разговорились. Оказывается, отец Анашкина читал твою поэму «Человек с топором».
— Ну и что же!.. — Я храбрился. --- Краем уха слыхал, что его отец — культурный старикан.
— Слушай: сей седовласый муж как хватит кулаком о стол и пошел по твоему адресу: «Сонетов ищет! Гони его! Видно, этот тип хотел еще добавить, как мужик Клим идет на помещиков с топором, только побоялся сказать открыто. Мерзавец!..»
Толя Радкевич закончил наш разговор грустным шепотом:
— Впредь остерегайся богатых свиней, причастных к культуре.
Глава XXVIII
«Заплатите мне рубль!» — Открытия. — Обувь, как у клоуна.
Как-то зазвал меня к себе наш делопроизводитель Пузыкин. Таинственно улыбаясь, он спросил, приготовил ли я плату за учение.
— Какую? — удивился я. — Разве меня в этом году не освободят от платы, как обычно? Ведь я хорошо учусь, и по поведению пятерка.
Вдруг Пузыкин показал мне кулак и совсем по-гимназически сказал:
— Силепциум!
Как, и ему известна клятва гимназистов? Я ответил:
— Силенциум!
— Заплатите рубль, и я открою вам большую тайну.
В кармане трехрублевка — накануне с большим трудом получил ее у одного адвоката за обучение его сына математике.
Пузыкин спокойно сунул в карман мою трехрублевку и отсчитал Два рубля сдачи: один — кредиткой, второй — мелочью.
— Силенциум! Боюсь, что вы больше не получите стипендии, так как ваш покровитель околел.
— Что вы!—обозлился я.—Еще позавчера я встретил Веру Константиновну Чибур-Золотоухину на улице и поклонился ей.
— Не притворяйтесь таким наивным. Околела пегая собачонка Бобик, которую однажды ваш дядя вытащил из ямы. В высших сферах гимназии от меня нет никаких тайн. Должно быть, ни вы, ни ваш дядя не знает о сделке, происходившей два года назад. На вашу стипендию претендовал еще один мальчик... Я думаю, он был не глупее вас. У уважаемой госпожи Мармеладовой тогда служила кухарка, умевшая великолепно варить кисель. У этой кухарки был сын... Силенциум! Вот Мар-меладова и хотела отвоевать стипендию для сына своей кухарки. К сожалению, госпожа Мармеладова была очень скупа, потому стипендию присудили любимцу Веры Константиновны. Но вот собачонке конец... Она околела еще в январе прошлого года, и теперь ее косточки покоятся под яблоней в саду дачи.
Я старался быть спокойным:
— Помилуйте, как же я получил стипендию во второй половине прошлого года?
— Ну, тогда еще были живы воспоминания о милом песике. После смерти он некоторое время был хозяйке еще милее, чем живой. Я хорошо помню: Чибур-Золото-ухина очень хотела, чтобы комитет помощи присудил вам, кроме платы за учение, еще несколько десятков рублей на жизнь.
— Ну что ж! — Я принужденно засмеялся. — Значит, в эту зиму получу не только деньги на учение, но и лишних несколько десятков рублей...
— Силенциум! — Пузыкин поднял палец. — Но у нее есть Фифи... Такой маленький щеночек с веселыми глазками и розовыми лапками. Он вытеснил покойного Боба из сердца своей госпожи. Жаль, что ваш дядя не может вытащить Фифи из какого-нибудь стока...
Я молчал: что тут скажешь?
Вдруг Пузыкин снова заговорил таинственно:
Дайте мне полтинник — я открою вам еще что-то.
Я бросил на стол три серебряные монеты.
— Трижды силенциум... Я вам открою большую государственную тайну. Знаете, от попечителя Вилен-ского учебного округа получен циркуляр...
— Разве Вильно не занято немцами?
— Не иронизируйте. Вот именно потому, что Вильно заняли немцы, наш попечитель был вынужден со всей канцелярией перебраться в Минск. Итак, получен циркуляр строго следить, чтобы стипендии не присуждались таким, кто со временем может оказаться врагом отечества. Например, детям фабричных рабочих — ни в коем случае. Ну, а вы как немец... Боюсь, как бы вас не зачислили в число врагов отечества.
— Я — немец? Чудеса! Я же настоящий латыш! Послушайте, мой отец на фронте в Галиции...
И я взволнованно начал объяснять: латышские батальоны героически сражаются на берегах Даугавы... латышскую землю опустошила война... На улицах Витебска на каждом шагу можно встретить беженцев из Латвии...
Пузыкин насупился. И немцы и латыши по вероисповеданию лютеране. Разве «дамский комитет» будет углубляться во все подробности географии...
Стало так горько, я замолчал.
— Силенциум!—Делопроизводитель, казалось, о чем-то думал. — Дайте мне еще полтинник.
Я высыпал на стол всю мелочь.
— Было бы очень хорошо, если бы вы посещали уроки православного священника. Я тогда постарался бы вас прославить в высших гимназических сферах как большого патриота...
Я вскочил возмущенный:
— Верните мне обратно мои деньги!
— Хорошо, хорошо, я вижу, что вам это не по вкусу. Ничего, пусть деньги останутся у меня. Я напишу вам прошение... Потом добавите мне еще один рубль. Но я постараюсь все изобразить как на картинке. Нет ли у вашего отца георгиевского креста?
— Не знаю... Вот уже много педель от отца нет писем. Может быть, заслужил деревянный крест.
— Э, кто там будет проверять! Напишу, что у отца два георгиевских креста и две медали.
Спустя три недели после разговора с Пузыкиным я получил извещение, что «дамский комитет» все-таки присудил мне пятьдесят рублей, так что предстоит достать самому пятнадцать рублей.
Где их взять? Кто мне их даст?Я снова ходил по улицам, глядя на всех злыми, голодными глазами, строил, разные планы, из которых ни один не был осуществлен.
Падал мокрый снежок; я шел, глубоко втянув голову в воротник; шел не глядя, только чтобы идти, так как не мог иначе справиться с мрачным настроением. Тут меня кто-то схватил за плечи и встряхнул. Дядя Давис! Я окинул его пытливым взглядом: у него на одной ноге был сапог, на другой калоша.
— Дядя Давис, — удивился я, — в твою черную бороду вплелись серебряные нити!
Дядя засмеялся:
— Если только несколько нитей — так это пустяки. Она могла совсем поседеть.
Тут я узнал, что он накануне вернулся с фронта, с рытья траншей, куда его так неожиданно отправили.
— Мое бегство — это пустяки!—усмехнулся дядя.— Измучили они меня, дьяволы, ни за что ни про что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Не такой представлялась мне беседа с ценителем поэзии. Хотелось поговорить подробно о некоторых стихотворениях. Да куда там! Все же я спросил:
— А «Человека с топором» прочли?
Это была поэма о безземельном крестьянине Климе. С топором исходил Клим всю землю, рубил деревья, колол дрова, строил дома... весь век для других. Топор был для Клима всем — собеседником, другом, братом, кормильцем... Вот у Клима уже глаза слезятся, руки и ноги трясутся. Верный топор оказывает ему последнюю услугу — срубает для него нищенскую клюку.
— Чушь... профанация искусства,— сквозь зубы процедил Анашкин.
На этом кончилась наша беседа. Я не посмел и заикнуться, какое стихотворение подходит в Олин альбом.
Анашкин высокомерно откланялся.
Спустя неделю-полторы Радкевич потянул меня в темный угол:
— Зря ты полез со своими стихами к Анашкину...
Я вздрогнул, в горле запершило. С трудом прошептал:
— Он проболтался? Насмехается? А я просил его молчать...
Толя вздохнул:
— Нет, Анашкину не до насмешек. Мне кажется, он даже немного завидует...
— Чего же ты на меня тоску наводишь?
— Был я у них. Разговорились. Оказывается, отец Анашкина читал твою поэму «Человек с топором».
— Ну и что же!.. — Я храбрился. --- Краем уха слыхал, что его отец — культурный старикан.
— Слушай: сей седовласый муж как хватит кулаком о стол и пошел по твоему адресу: «Сонетов ищет! Гони его! Видно, этот тип хотел еще добавить, как мужик Клим идет на помещиков с топором, только побоялся сказать открыто. Мерзавец!..»
Толя Радкевич закончил наш разговор грустным шепотом:
— Впредь остерегайся богатых свиней, причастных к культуре.
Глава XXVIII
«Заплатите мне рубль!» — Открытия. — Обувь, как у клоуна.
Как-то зазвал меня к себе наш делопроизводитель Пузыкин. Таинственно улыбаясь, он спросил, приготовил ли я плату за учение.
— Какую? — удивился я. — Разве меня в этом году не освободят от платы, как обычно? Ведь я хорошо учусь, и по поведению пятерка.
Вдруг Пузыкин показал мне кулак и совсем по-гимназически сказал:
— Силепциум!
Как, и ему известна клятва гимназистов? Я ответил:
— Силенциум!
— Заплатите рубль, и я открою вам большую тайну.
В кармане трехрублевка — накануне с большим трудом получил ее у одного адвоката за обучение его сына математике.
Пузыкин спокойно сунул в карман мою трехрублевку и отсчитал Два рубля сдачи: один — кредиткой, второй — мелочью.
— Силенциум! Боюсь, что вы больше не получите стипендии, так как ваш покровитель околел.
— Что вы!—обозлился я.—Еще позавчера я встретил Веру Константиновну Чибур-Золотоухину на улице и поклонился ей.
— Не притворяйтесь таким наивным. Околела пегая собачонка Бобик, которую однажды ваш дядя вытащил из ямы. В высших сферах гимназии от меня нет никаких тайн. Должно быть, ни вы, ни ваш дядя не знает о сделке, происходившей два года назад. На вашу стипендию претендовал еще один мальчик... Я думаю, он был не глупее вас. У уважаемой госпожи Мармеладовой тогда служила кухарка, умевшая великолепно варить кисель. У этой кухарки был сын... Силенциум! Вот Мар-меладова и хотела отвоевать стипендию для сына своей кухарки. К сожалению, госпожа Мармеладова была очень скупа, потому стипендию присудили любимцу Веры Константиновны. Но вот собачонке конец... Она околела еще в январе прошлого года, и теперь ее косточки покоятся под яблоней в саду дачи.
Я старался быть спокойным:
— Помилуйте, как же я получил стипендию во второй половине прошлого года?
— Ну, тогда еще были живы воспоминания о милом песике. После смерти он некоторое время был хозяйке еще милее, чем живой. Я хорошо помню: Чибур-Золото-ухина очень хотела, чтобы комитет помощи присудил вам, кроме платы за учение, еще несколько десятков рублей на жизнь.
— Ну что ж! — Я принужденно засмеялся. — Значит, в эту зиму получу не только деньги на учение, но и лишних несколько десятков рублей...
— Силенциум! — Пузыкин поднял палец. — Но у нее есть Фифи... Такой маленький щеночек с веселыми глазками и розовыми лапками. Он вытеснил покойного Боба из сердца своей госпожи. Жаль, что ваш дядя не может вытащить Фифи из какого-нибудь стока...
Я молчал: что тут скажешь?
Вдруг Пузыкин снова заговорил таинственно:
Дайте мне полтинник — я открою вам еще что-то.
Я бросил на стол три серебряные монеты.
— Трижды силенциум... Я вам открою большую государственную тайну. Знаете, от попечителя Вилен-ского учебного округа получен циркуляр...
— Разве Вильно не занято немцами?
— Не иронизируйте. Вот именно потому, что Вильно заняли немцы, наш попечитель был вынужден со всей канцелярией перебраться в Минск. Итак, получен циркуляр строго следить, чтобы стипендии не присуждались таким, кто со временем может оказаться врагом отечества. Например, детям фабричных рабочих — ни в коем случае. Ну, а вы как немец... Боюсь, как бы вас не зачислили в число врагов отечества.
— Я — немец? Чудеса! Я же настоящий латыш! Послушайте, мой отец на фронте в Галиции...
И я взволнованно начал объяснять: латышские батальоны героически сражаются на берегах Даугавы... латышскую землю опустошила война... На улицах Витебска на каждом шагу можно встретить беженцев из Латвии...
Пузыкин насупился. И немцы и латыши по вероисповеданию лютеране. Разве «дамский комитет» будет углубляться во все подробности географии...
Стало так горько, я замолчал.
— Силенциум!—Делопроизводитель, казалось, о чем-то думал. — Дайте мне еще полтинник.
Я высыпал на стол всю мелочь.
— Было бы очень хорошо, если бы вы посещали уроки православного священника. Я тогда постарался бы вас прославить в высших гимназических сферах как большого патриота...
Я вскочил возмущенный:
— Верните мне обратно мои деньги!
— Хорошо, хорошо, я вижу, что вам это не по вкусу. Ничего, пусть деньги останутся у меня. Я напишу вам прошение... Потом добавите мне еще один рубль. Но я постараюсь все изобразить как на картинке. Нет ли у вашего отца георгиевского креста?
— Не знаю... Вот уже много педель от отца нет писем. Может быть, заслужил деревянный крест.
— Э, кто там будет проверять! Напишу, что у отца два георгиевских креста и две медали.
Спустя три недели после разговора с Пузыкиным я получил извещение, что «дамский комитет» все-таки присудил мне пятьдесят рублей, так что предстоит достать самому пятнадцать рублей.
Где их взять? Кто мне их даст?Я снова ходил по улицам, глядя на всех злыми, голодными глазами, строил, разные планы, из которых ни один не был осуществлен.
Падал мокрый снежок; я шел, глубоко втянув голову в воротник; шел не глядя, только чтобы идти, так как не мог иначе справиться с мрачным настроением. Тут меня кто-то схватил за плечи и встряхнул. Дядя Давис! Я окинул его пытливым взглядом: у него на одной ноге был сапог, на другой калоша.
— Дядя Давис, — удивился я, — в твою черную бороду вплелись серебряные нити!
Дядя засмеялся:
— Если только несколько нитей — так это пустяки. Она могла совсем поседеть.
Тут я узнал, что он накануне вернулся с фронта, с рытья траншей, куда его так неожиданно отправили.
— Мое бегство — это пустяки!—усмехнулся дядя.— Измучили они меня, дьяволы, ни за что ни про что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107