Гимназисты относились к нему пренебрежительно, а старшеклассники с ним почти не здоровались. В прежние годы он пытался играть роль воспитателя: на переменах, шаркая ногами, шнырял по
залам и коридорам, высматривал и вынюхивал всякие незаконности. В то время з седьмом классе учились удалые парни, и они решили, что если уж канцелярский писарь начнет совать свой нос в гимназические дела, то им плохо придется. Раза два в темноте спустили его с лестницы, да так, что он еле убрался, волоча ноги, прихрамывая и кряхтя. Потом в квартире, где он жил, выбили рогатками все стекла и так отлупили его двух сынков, что хоть беги из Витебска.
В мое время Пузыкин не слонялся возле классов, поняв, что роль доносчика ему не по плечу. В конце концов Пузыкин убедился, что в стенах гимназии он тоже низшее существо, и целыми днями сидел в своей канцелярии, скрипя пером по бумаге.
И вот этот Пузыкин, вызвав меня в канцелярию, сообщил большую радость... Я поблагодарил, хотел поклониться и уйти. Но, должно быть, у Пузыкина в этот день было мало работы или в нем проснулся непризнанный педагог и воспитатель. Как бы там ни было, он начал меня поучать.
Почему я так спешу? Никогда не вредно поговорить со старшими интеллигентными людьми. Он уже давно обратил внимание —мне не хватает тонких манер: сразу видно, стипендиат «Комитета помощи нуждающимся ученикам». Мою неловкость и неуклюжесть когда-нибудь могут истолковать как неуважение и грубость — такого мнения надо остерегаться. Пузыкин подергал меня за ремень: куда это годится — совсем не затянут! И, как я ни беден, все же должен отложить несколько копеек на помаду для волос. Умею ли я изящно кланяться? Тут Пузыкин отставил ногу немного в сторону и браво щелкнул каблуками. Если какая-нибудь благодетельница позовет меня к себе, я должен сделать точь-в-точь как он сейчас. Целовать руку еще рано — во всяком случае, пока не переведут в пятый класс, а уж потом — обязательно.
Таким образом, до целования рук благородным дамам оставалось почти два года, но тем не менее Пузыкин поторопился показать мне и это, словно опасаясь, что до того времени он умрет или Иван Романович Неруш его уволит. Еще звонче стукнув каблуками, делопроизводитель схватил со стола промокательную бума-
гу — она должна была изображать дамскую руку — и, блаженно зажмурив глаза, нагнулся к бумаге, причем сложил губы сердечком. Видно, он не надеялся, что я с первого раза овладею этой наукой, и посоветовал: лучше всего изредка задерживаться у двери учительской гардеробной и там присматриваться. Па всех учителей не стоит обращать внимания — многие из них сами не большие знатоки хороших манер, и редко кто имеет обыкновение целовать дамам руку. Но он, Пузыкин, а также уважаемый Исай Исаевич Остроухов — настоящие художники в обхождении с дамами.
Пузыкин вдруг переменил тему разговора: он вообще удивлен, что мне присудили стипендию — мое прошение написано неверно. Тут я не утерпел: как так неверно? Мне его писал сам Сергей Николаевич Уральский. Делопроизводитель захихикал: да, правда, ни одной ошибки не было. Но каков дух этого прошения? Нет-нет, впредь я не должен так рисковать. Если я дам ему рубль, он напишет такое прошение, что все дамы заплачут! А короткими и сухо написанными прошениями трудно добиться успеха. Он, Пузыкин, напишет с цитатами из Пушкина и Лермонтова, с воодушевлением и так выразительно, что у всех дам растают сердца и они еще долго будут говорить о прошении Залана.
Пузыкин был прав. Позже я слышал и от дяди Да-виса, что Вера Константиновна Чибур-Золотоухина сказала: прошение его племянника было слишком высокомерно — таким ключом трудно отомкнуть мягкие сердца.
Глава XIV
В гостях у Каулиней. — Гоголь. — Первый раз в кинематографе. — Люди незнакомого мне мира. — Оля.
Наконец мне удалось свободнее вздохнуть: домашние, прислали несколько рублей.Так-так, теперь я богач... Могу не только глазеть в окна магазинов, по даже войти... Впрочем, на кой черт мне магазины с роскошными вывесками и витринами! Но кто помешает потоптаться в лавочках, торгующих мелочью?
Вдруг как обухом хватило по голове: ты же давно, не был у Каулиней! Позор! А в гости с пустыми руками не ходят.
В воскресенье я двинулся к домику на окраине...
Тетя Лиене воскликнула:
— Ты что, ошалел? Притащил с собой целый воз...
— Ну и воз... Две булки с изюмом и краковская колбаса.
Тетя молча опустилась на стул. Мне скова попало от нее. Оказывается, я не смею тратить деньги на такие лакомства. Даже для дяди Дависа. Потом она спросила сдавленным голосом:
— А ты покупал себе в Витебске белый хлеб? — Не ожидая ответа, она вздохнула и примирительно покачала головой: — Что ж, пожалуй, тот день очень счастливый, когда неимущий угощает неимущего.
У меня защемило сердце. Ни с того ни с сего неожиданно брякнул:
— А на вишневку пожалел денег...
- Дурачина! — Тетя обняла меня за плечи. —Что на свете вкуснее кофе? Ничего! Да только и кофе нам приходится пить с оглядкой.
Я хотел было проститься. Тут уж тетя рассердилась:
— Как же ты уйдешь, не повидав сестренок и Дависа? Оставайся — полюбуешься, как они будут за обе щеки уписывать твой гостинец.
Через час мы весело болтали за столом. В чашках благоухал горячий кофе. На следующий день я отправился в большой магазин Екаба Фрейвальда, где, как я слышал от дяди, бывают книги на латышском языке. Я почти не знал латышской литературы, за исключением стихов Вейденбаума. У отца с незапамятных времен хранилась толстая тетрадь, куда он переписывал песенки, среди которых были и некоторые стихотворения Вейденбаума. Да в календарях случалось встретить несколько отрывков из Блаумана и Порука. Вот и все прочитанные мною произведения латышских писателей.
Зашел в магазин. Приказчик выложил передо мной стопку календарей, несколько тоненьких детских книжек и лубочные издания книг об английских и американских сыщиках.
- Неужели у вас нет: чего-нибудь получше?
Приказчик вежливо объяснил:
— Мы не можем вкладывать большие средства в книги. Господин Фрейвальд, идя навстречу соотечественникам, выписывает лишь то, без чего латыш не может обойтись, как без хлеба и воды. Вы же знаете: латыши любят календари...
Я вышел из магазина с пустыми руками. Зачем мне календари — ими полны заветные сундучки в Рогайне.
У букиниста я достал собрание сочинений Гоголя. Книга была толстая, но с потрепанными углами и пожелтевшими страницами. Зато она стоила всего восемьдесят копеек. Я осторожно стер со страниц многочисленные надписи чернилами и карандашом. Тщательно приклеил оторвавшиеся страницы и стал обладателем хорошей и красивой книги. Затем пошел в кинематограф — впервые в жизни — и купил самый дешевый билет за десять копеек. Большие яркие афиши соблазняли меня всю осень. Да разве мало было в городе всяких искушений! Однако на это требовались деньги.
В Витебске в то время было три кинематографа; но только один кз них —«Иллюзион» — гимназисты имели право посещать без разрешения классного руководителя. Гимназисты втихомолку посмеивались; хозяин «Иллюзиона» подарил жене директора красивую шляпу — отсюда такое распоряжение.
Я уже знал неписаное правило ничему открыто не удивляться, все принимать с равнодушным или даже скучающим видом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
залам и коридорам, высматривал и вынюхивал всякие незаконности. В то время з седьмом классе учились удалые парни, и они решили, что если уж канцелярский писарь начнет совать свой нос в гимназические дела, то им плохо придется. Раза два в темноте спустили его с лестницы, да так, что он еле убрался, волоча ноги, прихрамывая и кряхтя. Потом в квартире, где он жил, выбили рогатками все стекла и так отлупили его двух сынков, что хоть беги из Витебска.
В мое время Пузыкин не слонялся возле классов, поняв, что роль доносчика ему не по плечу. В конце концов Пузыкин убедился, что в стенах гимназии он тоже низшее существо, и целыми днями сидел в своей канцелярии, скрипя пером по бумаге.
И вот этот Пузыкин, вызвав меня в канцелярию, сообщил большую радость... Я поблагодарил, хотел поклониться и уйти. Но, должно быть, у Пузыкина в этот день было мало работы или в нем проснулся непризнанный педагог и воспитатель. Как бы там ни было, он начал меня поучать.
Почему я так спешу? Никогда не вредно поговорить со старшими интеллигентными людьми. Он уже давно обратил внимание —мне не хватает тонких манер: сразу видно, стипендиат «Комитета помощи нуждающимся ученикам». Мою неловкость и неуклюжесть когда-нибудь могут истолковать как неуважение и грубость — такого мнения надо остерегаться. Пузыкин подергал меня за ремень: куда это годится — совсем не затянут! И, как я ни беден, все же должен отложить несколько копеек на помаду для волос. Умею ли я изящно кланяться? Тут Пузыкин отставил ногу немного в сторону и браво щелкнул каблуками. Если какая-нибудь благодетельница позовет меня к себе, я должен сделать точь-в-точь как он сейчас. Целовать руку еще рано — во всяком случае, пока не переведут в пятый класс, а уж потом — обязательно.
Таким образом, до целования рук благородным дамам оставалось почти два года, но тем не менее Пузыкин поторопился показать мне и это, словно опасаясь, что до того времени он умрет или Иван Романович Неруш его уволит. Еще звонче стукнув каблуками, делопроизводитель схватил со стола промокательную бума-
гу — она должна была изображать дамскую руку — и, блаженно зажмурив глаза, нагнулся к бумаге, причем сложил губы сердечком. Видно, он не надеялся, что я с первого раза овладею этой наукой, и посоветовал: лучше всего изредка задерживаться у двери учительской гардеробной и там присматриваться. Па всех учителей не стоит обращать внимания — многие из них сами не большие знатоки хороших манер, и редко кто имеет обыкновение целовать дамам руку. Но он, Пузыкин, а также уважаемый Исай Исаевич Остроухов — настоящие художники в обхождении с дамами.
Пузыкин вдруг переменил тему разговора: он вообще удивлен, что мне присудили стипендию — мое прошение написано неверно. Тут я не утерпел: как так неверно? Мне его писал сам Сергей Николаевич Уральский. Делопроизводитель захихикал: да, правда, ни одной ошибки не было. Но каков дух этого прошения? Нет-нет, впредь я не должен так рисковать. Если я дам ему рубль, он напишет такое прошение, что все дамы заплачут! А короткими и сухо написанными прошениями трудно добиться успеха. Он, Пузыкин, напишет с цитатами из Пушкина и Лермонтова, с воодушевлением и так выразительно, что у всех дам растают сердца и они еще долго будут говорить о прошении Залана.
Пузыкин был прав. Позже я слышал и от дяди Да-виса, что Вера Константиновна Чибур-Золотоухина сказала: прошение его племянника было слишком высокомерно — таким ключом трудно отомкнуть мягкие сердца.
Глава XIV
В гостях у Каулиней. — Гоголь. — Первый раз в кинематографе. — Люди незнакомого мне мира. — Оля.
Наконец мне удалось свободнее вздохнуть: домашние, прислали несколько рублей.Так-так, теперь я богач... Могу не только глазеть в окна магазинов, по даже войти... Впрочем, на кой черт мне магазины с роскошными вывесками и витринами! Но кто помешает потоптаться в лавочках, торгующих мелочью?
Вдруг как обухом хватило по голове: ты же давно, не был у Каулиней! Позор! А в гости с пустыми руками не ходят.
В воскресенье я двинулся к домику на окраине...
Тетя Лиене воскликнула:
— Ты что, ошалел? Притащил с собой целый воз...
— Ну и воз... Две булки с изюмом и краковская колбаса.
Тетя молча опустилась на стул. Мне скова попало от нее. Оказывается, я не смею тратить деньги на такие лакомства. Даже для дяди Дависа. Потом она спросила сдавленным голосом:
— А ты покупал себе в Витебске белый хлеб? — Не ожидая ответа, она вздохнула и примирительно покачала головой: — Что ж, пожалуй, тот день очень счастливый, когда неимущий угощает неимущего.
У меня защемило сердце. Ни с того ни с сего неожиданно брякнул:
— А на вишневку пожалел денег...
- Дурачина! — Тетя обняла меня за плечи. —Что на свете вкуснее кофе? Ничего! Да только и кофе нам приходится пить с оглядкой.
Я хотел было проститься. Тут уж тетя рассердилась:
— Как же ты уйдешь, не повидав сестренок и Дависа? Оставайся — полюбуешься, как они будут за обе щеки уписывать твой гостинец.
Через час мы весело болтали за столом. В чашках благоухал горячий кофе. На следующий день я отправился в большой магазин Екаба Фрейвальда, где, как я слышал от дяди, бывают книги на латышском языке. Я почти не знал латышской литературы, за исключением стихов Вейденбаума. У отца с незапамятных времен хранилась толстая тетрадь, куда он переписывал песенки, среди которых были и некоторые стихотворения Вейденбаума. Да в календарях случалось встретить несколько отрывков из Блаумана и Порука. Вот и все прочитанные мною произведения латышских писателей.
Зашел в магазин. Приказчик выложил передо мной стопку календарей, несколько тоненьких детских книжек и лубочные издания книг об английских и американских сыщиках.
- Неужели у вас нет: чего-нибудь получше?
Приказчик вежливо объяснил:
— Мы не можем вкладывать большие средства в книги. Господин Фрейвальд, идя навстречу соотечественникам, выписывает лишь то, без чего латыш не может обойтись, как без хлеба и воды. Вы же знаете: латыши любят календари...
Я вышел из магазина с пустыми руками. Зачем мне календари — ими полны заветные сундучки в Рогайне.
У букиниста я достал собрание сочинений Гоголя. Книга была толстая, но с потрепанными углами и пожелтевшими страницами. Зато она стоила всего восемьдесят копеек. Я осторожно стер со страниц многочисленные надписи чернилами и карандашом. Тщательно приклеил оторвавшиеся страницы и стал обладателем хорошей и красивой книги. Затем пошел в кинематограф — впервые в жизни — и купил самый дешевый билет за десять копеек. Большие яркие афиши соблазняли меня всю осень. Да разве мало было в городе всяких искушений! Однако на это требовались деньги.
В Витебске в то время было три кинематографа; но только один кз них —«Иллюзион» — гимназисты имели право посещать без разрешения классного руководителя. Гимназисты втихомолку посмеивались; хозяин «Иллюзиона» подарил жене директора красивую шляпу — отсюда такое распоряжение.
Я уже знал неписаное правило ничему открыто не удивляться, все принимать с равнодушным или даже скучающим видом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107