— Ничего, — улыбаясь, утешил кузнец, — пусть падает, не шкаф.
Что бормотал я, что ответила Инта, позднее никак не мог вспомнить.
— Ну, дочка, — спросил Лапинь, — доверим этому, пареньку наши книги?
— Он такой рассеянный... еще все растеряет. Ко мне вернулось самообладание:
— Тогда я побоялся бы и приблизиться к вашей книжной полке.
Лапинь засмеялся; под его черными усами заблестели удивительно здоровые, белые зубы.
— Ну хорошо, книги я ему доверю. А ты, Инта, доверишь переплеты? Видите ли, — объяснил он, — все книги переплетены самой Интой.
— А-а...
— По справедливости, и книги принадлежат ей. Не будь Инты, достались бы немцам...
Вечером в клети, кутаясь в одеяло, кузнец радовался:
— Посплю, как в молодости!
— У Тетеров небось постель была помягче, — осторожно возразил я.
— Постель... Видите ли, если над головой изо дня в день висит тяжелый камень...
Лапинь рассказал о событиях последней недели. Лично он мог бы у Тетеров жить да поживать, даже после войны не возвращаться в Курземе. Тетер куда щедрее прежних хозяев. Конечно, ему от Лапиня своя польза...
— Хм, интересно было бы взглянуть, — вставил я,— как обошелся бы Тетер с двоюродным братцем, будь тот не кузнец, а немощный старец с седой бородой?
Лапинь продолжал рассказывать. Ссора произошла из-за Инты. Сын Тетера Франц подарил девушке губную помаду, пинцет для выщипывания бровей, ножнички и пилки для ногтей. Приезжая из гимназии, он каждый раз убеждал двоюродную сестру не быть деревенской простушкой. .. упаси бог, наделать глупостей! Пусть держится подальше от простых парней. Из-за нее, дескать, офицеры станут стреляться, помещики — терять головы, дельцы — разбрасывать тысячи.
— Удивляюсь только одному: как вы можете об этом спокойно рассказывать! — возмущенно воскликнул я.— Какая невиданная гнусность!
— Видите ли, Франц Тетер — серый барон. Чего можно от него ждать? Разве вы были бы лучше на его месте?
Я вскочил и запальчиво начал:
— Ну, знаете ли...
— Если бы у вашего отца были четыре лошади я двадцать коров...
— И тогда я был бы тем же Робертом Заланом!
— Мало вероятности. Видите ли, будь вы сыном фаньковского помещика...
— Уверяю вас, я был бы таким же, как сейчас. Понятно, лучше одезался бы, мог бы сидеть над книгами с утра до вечера... — Взволнованный ходил я по клети, твердя: — Так или иначе, но подлецом я бы никогда не был!
— Кто знает! — проворчал кузнец. — Может, и нет, а скорее всего, были бы. Недаром говорят: у князя-дармоеда и княжата паразиты, у волков-разбойников и волчата с клыками...
Летели дни. Иногда лошадь удавалось достать Лапи-ням, иногда нам. Глинистые участки засеяли овсом, на песчаных — посадили картошку.
Я не расставался с книгой, даже выходя в поле. Не станешь же гнать лошадей без передышки! Пока лошадь отдыхает, можно и в книгу заглянуть. Хоть далеко не продвинешься, по крайней мере пройденного не забудешь. Книгу, обернутую в старую тетрадную обложку, я засовывал за пояс.
Бабушке такое чрезмерное усердие не нравилось:
— Парень, из-за книг у тебя поясница словно вспухла! Могут подумать — какая-нибудь болезнь. В нашем доме теперь живет красивая девушка, — встряхнись!
— Что мне до девушек, у меня своя дорога, — ворчливо отзывался я.
Однажды вечером, уже лежа в постели, кузнец вспоминал о событиях 1905 года в Сунаксте и в соседних волостях.
Я задал неожиданный вопрос:
— Вот вы пели революционные песни, согнали пастора с церковной кафедры, вступили в отряд «Лесных братьев», вместе с ними разоряли имения баронов и казнили карателей. А теперь? Почему вы теперь спокойно живете в Рогайне?
В ответе Лапиня прозвучало неожиданное смятение:
- Видите ли, Роб, я и сам себя не могу понять... Может, старость...
Попробуй усни после такого разговора! В мозгу сверлит. Лапинь не старик. И разве старость может заставить человека свернуть с избранного пути? Скажем, вот я выбиваюсь из сил: учиться, учиться! Разве я когда-нибудь откажусь от книг? Или когда-нибудь заявлю Соне: «Вы там действуйте, а я подожду»? Нет! М-да... может, я еще невежда... Но, если за что ухвачусь всем сердцем, — не отступлюсь... Пальцы отрубите? Попробуйте. Пальцы-то можно отрубить, но сердце не оторвать от того, что навеки завладело им.
Глава XXI
Меня зовут в Витебск. — Куда девалась борода дяди Дависа?
Зента возвратилась из Богушевска и шутливо-торжественно подала мне письмо:
— Пахнет вкусно! Если там внутри конфеты, оставь и нам с Интой.
Инта передернула плечами, сдерживая смех.Я повертел письмо в руках, осмотрел печать. Вот как! Брошено в почтовый вагон поезда Витебск — Жлобин. Возможно, здесь, в Богушевске. Почерк незнакомый, еще не установившийся, круглый почерк школьника. Может быть, Инта или Зента решили надо мной подшутить?
Распечатал письмо, быстро пробежал скупые строчки: «Если можешь, приезжай. Твой дядя был тяжело болен. Сейчас поправляется. Живет на Караваевской, в доме Маркова, как идти к Двине — в конце улицы направо». Затем шли приветы Заланам и некоторым соседям.
Передо мной проносились картина за картиной. Вот дядя добивается, чтобы малыша-племянника приняли в аничковскую школу, вот он несет мальчика, упавшего в грязь, от сарая ЗудрагоЕ до дома Заланов. Вытаскивает из ямы собачонку Помещицы, и племянник поступает в гимназию... В голове мелькнуло: а зачем зовут меня? Кто знает... Соня же сама не напишет.
Ужинали во дворе под липой. Выслушав мой сбивчивый рассказ о письме, которое, должно быть, написала Альма, бабушка громко крикнула в открытую дверь клети:
— Лапинь, ау!.. Иди сюда!
Кузнец, пощипывая усы, вышел во двор.
— Лапинь, ведь ты собирался в Витебск?
— Да, Зильвестриха давно обещает лошадь. Только вот попутчика нет, а так мсжно хоть завтра.
— Ну и хорошо. Значит, договорились — послезавтра.
— Погоди, бабушка... — возразил было я.
— А чего там годить! Посеять уже все посеяли, убирать еще не скоро. Завтра испечем лепешек, приготовим гостинец. Зента сбегает в Богущевск — мать, наверное, тоже чего-нибудь наскребет. Поедешь с Лапинем — дешевле выйдет, чем поездом.
— Может быть, я не скоро вернусь... — пробормотал я.
— Тем лучше, — улыбнулся кузнец. — Похожу по скобяным лавчонкам, поищу старую железную рухлядь. Телега и без вас будет полна...
В Витебске я нашел дом по указанному в письме адресу и постучал. Никто не отозвался. Постучал еще раз. Тишина. Неужели все ушли? Жди теперь до сумерек, пока возвратятся...
Присел на ступеньки и не заметил, как дверь тихонько приоткрылась. Шаркнул башмак.
В дверях стоял сухонький человек с нависшими бровями, на первый взгляд — очень строгий.
— Извините, здесь живет Давис Каулинь?
— Сейчас спрошу... — Человек повернулся. В узком коридорчике за ним мелькнули девчоночьи косички.
— Кто это там? — спросил женский голос.
— Здесь один паренек спрашивает Дависа Каули-ня... — Человек громко засмеялся: — Разве я виноват, что он не узнает меня?
В самом деле, без бороды дядю трудно было узнать. С бородой он казался моложе и добродушнее. Теперь лицо его стало мрачней; когда он сжимал челюсти, на скулах прыгали желваки. Наконец я опомнился.
— Сама тетя Лиепе едва ли узнала тебя после того, как ты изуродовал себя ножницами и бритвой! — пошутил я.
— Это правда. Потому и прощаю Букашке.
— Жаль все-таки, дядя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107