А этот человек и его жена посмеивались:
— Ничего, отдохнешь сегодня у нас! Кто тебя отпу? стит, раз так обессилел, что уснул на куче мокрого и холодного хвороста!
Но меня не легко было уговорить. После долгих пререканий они обещали снять мой мешок только после того, как я напьюсь чаю с малиновым вареньем.Наконец чай вскипел, хотя мне показалось, что он кипятился часа два. Когда я напился чаю, с меня градом покатил пот, и хозяйка строго заявила, что потному на колоде смерти не миновать. Она посоветовала лечь в постель.
Скрепя сердце пришлось согласиться, и я, не раздел ваясь, растянулся на лавке. Проснувшись, чуть не заплакал: за окном было темно...
Я совсем пал духом и попытался было палкой снять со стены мешок. Но тут вошел хозяин и сказал: теперь;
спешить уже незачем. Я попробовал возразить, что не буду знать уроков и учитель оттаскает меня за волосы.
— Не оттаскает! Букашка — лучший ученик во втором отделении.
В недоумении взглянул я на хозяина:
— Кто вам сказал?
— Соня.
— Какая Соня?
— Соня Платонова. Мы с матерью, — он показал на свою жену, — знаем, что там у вас в школе делается, и о тебе слышали много хорошего.
— Что вы? Мы с Соней никогда и не разговаривали.
— От ваших мальчишечьих разговоров девочкам частенько плохо приходится. Ты хоть и не говорил с нею, зато и не обижал. В школе только пять или шесть мальчиков не дергали Соню за косички.
У меня словно завеса упала с глаз. Я совсем не замечал девочек. Да и много ли их было? Соня Платонова, еще две в первом отделении и во втором — единственная Акулина Козлова. Я действительно никогда не разговаривал с ними, даже с Акулиной — ну, разве только разок, когда она спросила меня, как решить задачу.
Мне стало стыдно оттого, что до сих пор считал себя самым несчастным существом на свете, завидовал сильным и ловким, которым в школе приходится куда легче, чем мне.
А девочки... Ах, эти маленькие девочки! На них, как и на меня, нападали собаки, для них канавы тоже были слишком широки. Когда мы во что-нибудь играли — хотя бы в того же «пана и вора»,—то девочек били сильнее; их дразнили и высмеивали. Особенно им доставалось, когда «жали масло». Усядутся две группы ребят на скамью — и ну кто кого вытеснит! Сидящих в середине, — а в середину обычно попадали девочки, — иногда так сжимали, что те вопили не своим голосом.
И дома им было не лучше. Из пяти деревень в Аничковской школе учились только четыре девочки! А остальные? Остальные относились к школьницам так же плохо, как мальчики. Девочка только еще учится писать «а» и «б», а вчерашние подруги уже бегают следом и дразнят:
«Глянь-ка, глянь, — ученая! Научилась бы нос утирать! ..»
Пока я размышлял, кто-то отворил дверь стремительно и легко, будто, приближаясь к дому, сбросил с плеч тяжелую ношу. Это была Соня. Она вошла совсем не так, как это делал я у себя дома: я входил тихонько, словно боясь чего-то неизвестного.
Конечно, я сразу повернулся к двери спиной и решил весь вечер молчать: ведь не по своей вине я попал сюда и уснул. Но скоро мне пришлось помочь Соне решить задачу, а молча этого никак не сделаешь. Когда же Соня рассказала, что было в школе, мы оба взволновались и разговорились. Оказывается, после уроков принесли кучу досок — будут делать перегородку, чтобы отделить первое отделение от остальных. Мы тщетно ломали голову, для чего это нужно. Наконец стали гадать на спичках, пойдут ли новые перемены на пользу школьникам или во вред. Если чет — на пользу, если нечет — во вред. Вышел нечет — значит, во вред. Но Соня заметила, что одна спичка без головки — ее нельзя считать за настоящую. Остался чет — значит, на пользу.
В этот день я был грустно настроен и не хотел верить, что когда-нибудь ученикам будет хорошо. Пока мы спорили и рассуждали, наступила глубокая ночь: пора было спать.
Наутро Платонов вывел из конюшни свою вороную лошадь —вернее, лошадку, которая выглядела бы среди настоящих лошадей букашкой. Я пробовал возражать, что такой пустяковый мешок, как мой, стыдно даже показать лошади. Но Сонин отец, не спрашивая моего согласия, взвалил мешок ей на спину. Он провожал нас пешком, а мы с Соней по очереди ехали. Правда, мы больше шли пешком, так как все время спорили: «Поезжай ты, а я лучше прогуляюсь».
Глава XVIII
Новая учительница. — Коробочки № 1 и № 2. — Тит курил.
Тонкая перегородка вызывала всеобщий интерес. Мы ощупывали ее и все думали и гадали, зачем она тут поставлена. Некоторые даже кое-что написали на ней.Прошло три дня, и вот в школе появилась новая учительница— Зинаида Ивановна. В этот день выпало так много снегу, что в Аничкове под его тяжестью провалились две крыши.
Я очень обрадовался снегу, но меня опечалило появление новой учительницы. Мне казалось, что двух счастливых событий в один день не бывает, поэтому я болел душой за свою маленькую приятельницу Соню, попавшую в когти Зинаиды Ивановны вместе со всем первым отделением.
Как только окончился, первый урок, мы бросились за перегородку разузнать, сколько человек она поставила на колени, хотя слышно было, что там урок прошел спокойно. Первоклассники радовались тому, что новая учительница часто улыбается и даже смеется. Но мы охладили их пыл: видно, пока она только присматривается.
К концу дня многие из нас почувствовали себя задетыми— в первом отделении никто не был наказан. Мы успокаивали себя надеждой, что настанет время — и первоклассники заплачут.
Зато нам пришлось туго. У Митрофана Елисеевича осталось всего два отделения. Он без конца спрашивал нас, и наказания сыпались, как из бездонного мешка. Я впервые как следует осознал, что из-за грамматических ошибок мои уши постоянно будут красными, а то и синими.
Особенно замучили меня слова с буквой «ять»'. Этот сев» было чем-то таинственным и непостижимым. Я долго мучился, не понимая, чем он отличается от простого «е». Мне казалось, что мои латышские уши не улавливают этой разницы. Я спросил товарищей, замечают ли они ее. Узнав, что те также не слышат разницы, я с грустью решил: все они разговаривают на «мужицком языке» и у них, должно быть, испорчен слух.
Оставался один выход — все странные слова с буквой «ять» попросту зазубрить. Однажды мне удалось выиграть целую кучу новых и старых перьев и выменять на них у Тихона Боброва две очень красивые коробочки из
под папирос. Я разрезал лист бумаги на маленькие кусочки и на каждом написал по одному слову с буквой «ять». Переписал все эти проклятые слова и засунул в коробочку № 1. Куда бы я ни шел, где бы ни сидел, вытаскивал по одной бумажке и все бормотал: «Хлеб» писать через «ять», «хлеб» нужно писать через «ять». Затем бумажку со словом «хлеб» перекладывал в коробочку № 2, а из коробочки № 1 вытаскивал новую.
Это мне очень помогло: скоро я стал большим знатоком слов с буквой «ять», хотя так и не мог уловить разницу между «ять» и «е». Иногда я пробовал слова с «ять» выговаривать по-особому, через нос, но Митро-фан Елисеевич сейчас же нападал на меня: мой нос, мол, так и напрашивается, чтобы его крепко потянули за то, что он коверкает русский язык.
Но, увы, наступил черный день, когда эти «ять» опять ввергли меня в беду. Однажды учителю сказали, что ученик третьего отделения Тит Терешенок весь вечер курил. Тот сначала отрицал, потом признался, что у них гостил его дядя, матрос, приехавший издалека, и дал ему две папиросы, уговаривая отведать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107