После этого случая я аккуратно запирал в сундучок все тетради. Но от несчастья, нет гарантий. Перед моими глазами поплыли желтые и зеленые круги: что стряслось с тетрадями?
Крысы и мыши были моими вечными врагами, особенно в квартире портного Ипполитова. Спасая от них свои съестные припасы, я все мешочки вешал на гвозди. И вот эти чертовы мыши прогрызли дно в сундучке И перепортили все собранные за четверть тетради!
Как странно, что мне не повезло как раз в географии и арифметике. В этих предметах я чувствовал себя особенно сильным. Но если Сергей Николаевич был чутким и добрым, то от Барбовича — учителя арифметики — я не мог ждать ничего хорошего. Его мало интересовало, есть ли у гимназиста глубокие знания. Он обычно задавал каждому вызванному к доске три вопроса или задачу. Если гимназист решал, бойко постукивая мелом подоске, получал пятерку. Если решал не столь бойко — четыре или четыре с плюсом. Если запинался — три. То же при проверке тетрадей: они должны были выглядеть так, точно их только что купили в магазине. Но сам ли гимназист решал задачи, списал ли с чужой тетради или кто-нибудь другой сделал ему за небольшую мзду — это Барбовича не интересовало. Главное — внешний вид.
Но именно в этом надо мной тяготело проклятие. Разве одноклассники имели представление о бедах, которые подстерегали меня со всех сторон? У них были хорошие сумки для книг, не боявшиеся ни дождевых капель, ни снежинок. Мне же приходилось заботливо прятать книги и тетради под пальто; единственное, что я мог сделать, — обернуть их в старые газеты, да и те раздобывал не без труда. У господских детей никто не накрывал тетрадями горшки с супом. На их тетради не покушались крысы и мыши.
Разумеется, гимназисты вроде Толи Радкевича не очень-то заботились о книгах и тетрадях. Они довольствовались тройками и не считались с особенностями характера Барбовича. Но мне нужны были пятерки, чтобы «дамский комитет» раскошелился.И вот я стоял, остолбенев, перед сундучком. Какой толк от того, что я лучше всех решаю задачи? Если сдам такие тетради — получу единицу. По устному — пять, по письменному — единица; в результате — три за четверть. Нет-нет, только не это! Придется вес переписать. Тетради, на которых будет стоять моя фамилия, должны быть такими, словно их только что доставили с фабрики.
Сел за столик и взялся за перо. Счастье еще, что Сергей Николаевич отпустил меня с уроков — все-таки немного отдохнул. Я писал весь вечер п еще далеко за полночь. Хорошо, что в этот вечер к портному не пришел никто из собутыльников. Зато поздно ночью, шатаясь, вернулся домой он сам и, повалившись на кровать, тут же захрапел.
Я проработал почти всю ночь и, совершенно одурев, сделал ошибки в двух местах. Эти страницы пришлось вынуть — не вырвать, а именно вынуть, и па их место вложить новые из другой тетради. Кто мог поручиться, что Барбович не пересчитает страницы? А в каждой те» тради 16 листов — 32 страницы, так как они специально куплены в магазине Дрейцера.
Воспитанники гимназии Неруша должны были покупать тетради только у Дрейцера—так распорядился директор. Для немецкого языка — в розовых обложках, для французского — в серых, для арифметики и алгеб1 ры — в синих и т. д., и все со специальными этикетками, на которых напечатана фамилия Неруша. Гимназисты ехидничали, что торговец книгами и письменными принадлежностями Дрейцер подарил нашему директору пегую охотничью собаку, и тот решил его за это отблагодарить.
Кто знает, в охотничьей ли собаке тут дело, но.гимназисты Неруша приносили Дрейцеру прибыль.
Под утро я заснул и спал очень тревожно. Мне снились мыши, крысы, тигры и крокодилы.
Когда пришел в гимназию, кружилась голова и по» ташнивало. Дождавшись урока арифметики, попросил Барбовича отпустить меня домой. Он, минуту подумав, спросил:
— Вы живете у родителей или снимаете комнату?
Услышав, что снимаю комнату, учитель пожал пле-чами:
— В таком случае, кто поручится, что вы сейчас пойдете именно домой? Если принесете удостоверение от врача — тогда, пожалуйста, идите.
Какой врач выдаст мне даром удостоверение? Я начал корчить всяческие гримасы и несколько раз застонал. Тогда он наконец отпустил меня, сказав:
— Запомните, что это очень подозрительно, когда гимназист уходит с уроков. Если бы вы совсем не пришли с самого утра, то ваша болезнь была бы куда правдоподобней.
На этом неприятности не кончились. Я отправился домой по улице, где редко показывались извозчики. Поэтому спокойно переходил через дорогу, не оглядываясь по сторонам. Вдруг из какого-то переулка вылетела карета, запряженная парой лошадей. Я едва отскочил— колесо кареты успело задеть носок моего левого ботинка. Тьфу ты, нечистая сила! Это дочь самого губернатора, которая учится в женской гимназии императрицы Марии и, должно быть, сейчас едет в гимназию. Я уже слыхал об этой барышне из высшего общества. Она часто нарочно мчится по переулкам, пугая рассеянных прохожих. Однажды оглоблей ее саней задело маленького гимназиста — тот свалился как сноп, но кучер соскочил с козел и закричал городовому: гимназист хотел напугать губернаторских лошадей, чтобы дочь губернатора разбилась! Пострадавший малыш попал в кондуит и получил по поведению четыре. Не раз гимназисты, увидев губернаторских лошадей, цедили сквозь зубы:
«Ведьма едет!»
Я проходил мимо Могилевского рынка. Там каждый предлагал свой товар: кто — поросят, овец, гусей, кто — сено, овес, лен, а кто — дрова, картофель, яблоки... Стоял такой шум, что в ушах звенело. Внезапно услыхал за спиной:
— Букашка!
Быстро обернулся — вот так радость! Алеша Зайцев! Он все еще работал у Шуманов не то пастухом, не то батраком: жалованье как у пастуха, а работы как у батрака.
Когда первая радость прошла, Алеша угостил меня изюмом и хвалился: хозяин в городе подобрел. По Дороге у Алеши два раза распряглась лошадь. Шуман бранился, грозил отстегать такого возницу вожжами. А в Витебске все же дал гривенник на лакомства. Алеша собрался было купить конфеты, но спохватился: много ли купишь — две-три штуки, и всё. И вот взял изюм — да такой мелкий, что надолго хватит.
Бедный Алеша! Мне вдруг стало невыразимо жаль его. Я обнял своего дорогого друга, как родного брата, которого годами не видал.— Господин гимназист, фи! Как не стыдно! Нашли с кем нежничать! — неожиданно пропищал женский
голос.Я увидел какую-то важную даму в меховой шубе. Возможно, это была одна из главных персон «дамского комитета».
От этого писклявого голоса у меня по всему телу, как волны, прокатились и холод и жар. Алеша покраснел, отскочил в сторону — вот-вот он исчезнет в толпе... Я двинулся за ним.
— Что слышно о школе, о ребятах? О Митрофане Елисеевиче?
— Эх, браток, живу я как в арестантских ротах! В праздники и не думай отлучиться. Ну, говорят, Ми-трофан Елисеевич редко таскает за вихры... Наверное, жениться собирается. Теперь и я мог бы учиться...
— Так учись!
— Кишка тонка! — Видя, что я не понял ответа, Алеша рассмеялся. — Только ангелы живут воздухом, мы же без хлебушка ни шагу... А хлебушко растет на чужих полях! — поучал он меня, как старик несмышленого ребенка.
Глава XIII
Наставления Пузыкина. — О тонких манерах и прошениях.
О присуждении стипендии сказал мне делопроизводитель гимназии Пузыкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107