Он нехотя согласился, но добавил, что придется еще что-нибудь выжать из моего отца; он, мол, не знал, что я такой слабосильный. А так как печи топить нельзя доверить такой букашке, то Иван Иванович поручил мне подметать класс. Тут уж я не мог отказаться. Подмести пол — это, конечно, пустяк. А вот тяжелые парты, сделанные будто для медведей, отнимали у меня последние силенки. Часто не без основания казалось: пожалуй, легче отмахать весь путь от школы до дому.
Недели через две я стал умнее и упростил работу. Подметал сени, все углы и небольшое пространство вокруг стола учителя, а парты не двигал. И в самом деле, пол у нас — что твоя пашня, кто там заметит мои проделки! Только раз в неделю передвигал все парты, и тогда грязи и мусору набиралось ведра три.
Иногда, правда, закрадывалось сомнение: не стыдно ли обманывать? Но тут же успокаивался: не нанимался же я убирать школу! Мне нужно учиться и учиться. Кроме того, сам Иван Иванович подметал не лучше, а может быть, и хуже. Учитель иногда ворчал, что скоро в школе можно будет коноплю сеять. Но Чвортек, приложив руку к шапке, рапортовал по-военному:
— Ваше благородие, что поделаешь с такими сорванцами? Поставьте, ваше благородие, в каждый угол по сторожу — все равно не поможет.
Учитель, улыбаясь от удовольствия, что Чвортек назвал его «вашим благородием», соглашался. Да, иногда обезьяну легче выдрессировать, чем таких шалопаев. И, вздохнув, печально добавлял:
— А я вот, Иван Иванович, из этой деревенщины должен сделать людей.
Чем ближе мы знакомились яруг с другом, тем больше Чвортек давал мне работы. Частенько приходилось нянчить двухлетнюю Нину, бегать в лавку, рубить хворост. Сначала я безропотно все выполнял, но потом смекнул, что в этом мало хорошего: в конце концов стану и нянькой и дровосеком, но только не школьником. Пришлось быть более изворотливым: тотчас же после уроков я убегал заниматься к товарищам или притворялся, что плохо понимаю по-русски, и выполнял поручения Чвортека шиворот-навыворот. Так, однажды в плохую погоду, когда мела метель, он послал меня чуть не на другой конец Аничкова к куму за табаком. Но я вместо табака попросил собаку, сказав, что Иван Иванович, должно быть, с самого утра пойдет на охоту, и вернулся домой с большим мохнатым псом... Несмотря на это, мы с Чвортеком ладили. В подобных случаях он, упершись руками в бока и выпятив грудь с медалями, хохотал:
— Такого озорника и в Японии не сыщешь!
Глава XIV
Смешение языков. — В доме Мухобоч. — «Пан и вор».
Хотя в доме Ивана Ивановича у меня не было недостатка в работе, я все же быстро пошел вперед в учении. Особенно успевал по арифметике. Многие товарищи говорили, что из меня может выйти хороший торговец селедками, кренделями и другими бакалейными товарами. По их мнению, стать торговцем — большая удача. Митрофан Елисеевич любил задавать всякие головоломные задачи. Иногда он еле успевал прочесть условие, как я уже поднимал руку... Как-то на уроке арифметики Митрофан Елисеевич даже сравнил меня с Андрюшей Добролюбовым из третьего отделения. Что могло быть похвальнее! Учитель всегда ставил его в пример. И по заслугам. Не было случая, чтобы Андрюша не ответил
урока или сделал ошибку в диктанте. Зато и жилось ему в школе хорошо. Учитель ни разу, пожалуй, не тронул Андрюшу Добролюбова. Единственного...
Писал я все еще с ошибками, но читал и пересказывал лучше всех учеников второго отделения. Учитель, укоряя других, говорил:
— Посмотрите на Букашку: латыш, а скоро будет говорить по-русски лучше, чем вы — русские! Вас никак не отучишь от мужицкой речи.
Учитель не признавал белорусов. Он считал их русскими, а белорусского языка, говорил он, вообще не существует: это испорченный простонародный, мужицкий язык, на котором не подобает разговаривать более или менее порядочному человеку.
Но, что бы ни говорил учитель, для моих товарищей это был родной язык. Им приходилось еще трудней, чем мне. Я не знал многих, даже самых простых русских слов, но если уж что-нибудь заучивал, то это навсегда оставалось в памяти. А они путали слова обоих языков.
Едва я достиг первых успехов в учении и меня реже стали драть за уши, как коварный враг снова подстерег меня.
Альфонс Шуман уже давно жил в Аничкове у местного лавочника Мухобоя. Признаться, после ужасного «сгибания в колесо» я совсем забыл о нем. Должно быть, у учителя с Альфонсом были свои расчеты: он его никогда не трепал за уши и почти не вызывал к доске. Иногда мне казалось, что я в школе единственный латыш, так как с мальчиками Зильвестров я тоже не дружил. Они учились в третьем отделении и считали себя взрослыми.
И вот однажды после уроков подошел улыбающийся Альфонс Шуман и пригласил к себе. Хозяева, мол, уходят вечером в гости и поздно вернутся. Они разрешили Альфонсу позвать таких ребят, которые ничего не разобьют и не украдут. Им, хозяевам, спокойнее сидеть в гостях, когда они знают, что дом хорошо стерегут.
Я долго ломал голову: идти или не идти? При воспоминании о прошлом поднималось какое-то странное беспокойство. Но как отказаться когда человек тебя приглашает и, видно, хочет мириться!
Меня задержали домашние дела и долгие сомнения,поэтому я подошел к дому Мухобоя с большим опозданием. Когда я отворил двойные двери и переступил порог комнаты, где горела лампа, душа ушла в пятки, и мне тут же захотелось пуститься наутек: за столом рядом с Альфонсом сидели Афонька Шмуратка и Тихон Бобров. Но во мне заговорила гордость: убить меня они вряд ли убьют, а все остальное как-нибудь перенесу.
Афонька, несмотря на свою медвежью силу, не очень-то беспокоил—умом он не блистал. А вот Тихон Бобров— зубастый, отчаянный и горячий — смущал меня. Там, где он появлялся, сейчас же поднимался смех, шум, начиналась драка. Странный это был паренек. Охотнее всего он нападал на сильных, хотя сам и не мог похвастать силенками. Трудно бывало разобрать, кто его друг, кто враг; смотришь — только что он шел рядом и разговаривал с одним, а через минуту он уже с ним на ножах.
В комнате, где жил и делал уроки Альфонс, я увидел такие вещи, что пришлось только удивляться, как это он до сих пор еще не стал учителем.
Большая, светлая лампа на позолоченной подставке; она светила ярче солнца. В середине комнаты стоял стол на крепких ножках, а на столе книги и тетради Альфонса. Только его книги и тетради! На подоконниках— цветочные горшки. Вот бы где учиться да учиться!..
Едва я успел все рассмотреть, как Афонька предложил:
— Ребята, сыграем в «пана и вора»!
У меня екнуло сердце: ну вот, началось. Хотя бы подождал, пока Букашка согреется.Мне не нравилась эта игра — почти всегда дело кончалось дракой. А если сейчас начнется потасовка, в чем я не сомневался, то ясно — на мою долю выпадут все наказания: и законные и незаконные.
Игра была очень простая. Каждый, встряхнув в пригоршне четыре расщепленных палочки, бросал их на стол. Кому как.везло: у кого все четыре падали плоской стороной вверх, тот становился паном. Остальные—кто судьей, кто стражником, а кому совсем не везло — вором.
Когда все получали свой «чин», пан сообщал судье,
что вор украл у него какую-нибудь вещь — например, нож. Судья присуждал, сколько ударов должен получить вор и каких: «с перцем», «горячих», «теплых», «холодных». .. И тогда стражник бил вора ремнем по протянутой ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Недели через две я стал умнее и упростил работу. Подметал сени, все углы и небольшое пространство вокруг стола учителя, а парты не двигал. И в самом деле, пол у нас — что твоя пашня, кто там заметит мои проделки! Только раз в неделю передвигал все парты, и тогда грязи и мусору набиралось ведра три.
Иногда, правда, закрадывалось сомнение: не стыдно ли обманывать? Но тут же успокаивался: не нанимался же я убирать школу! Мне нужно учиться и учиться. Кроме того, сам Иван Иванович подметал не лучше, а может быть, и хуже. Учитель иногда ворчал, что скоро в школе можно будет коноплю сеять. Но Чвортек, приложив руку к шапке, рапортовал по-военному:
— Ваше благородие, что поделаешь с такими сорванцами? Поставьте, ваше благородие, в каждый угол по сторожу — все равно не поможет.
Учитель, улыбаясь от удовольствия, что Чвортек назвал его «вашим благородием», соглашался. Да, иногда обезьяну легче выдрессировать, чем таких шалопаев. И, вздохнув, печально добавлял:
— А я вот, Иван Иванович, из этой деревенщины должен сделать людей.
Чем ближе мы знакомились яруг с другом, тем больше Чвортек давал мне работы. Частенько приходилось нянчить двухлетнюю Нину, бегать в лавку, рубить хворост. Сначала я безропотно все выполнял, но потом смекнул, что в этом мало хорошего: в конце концов стану и нянькой и дровосеком, но только не школьником. Пришлось быть более изворотливым: тотчас же после уроков я убегал заниматься к товарищам или притворялся, что плохо понимаю по-русски, и выполнял поручения Чвортека шиворот-навыворот. Так, однажды в плохую погоду, когда мела метель, он послал меня чуть не на другой конец Аничкова к куму за табаком. Но я вместо табака попросил собаку, сказав, что Иван Иванович, должно быть, с самого утра пойдет на охоту, и вернулся домой с большим мохнатым псом... Несмотря на это, мы с Чвортеком ладили. В подобных случаях он, упершись руками в бока и выпятив грудь с медалями, хохотал:
— Такого озорника и в Японии не сыщешь!
Глава XIV
Смешение языков. — В доме Мухобоч. — «Пан и вор».
Хотя в доме Ивана Ивановича у меня не было недостатка в работе, я все же быстро пошел вперед в учении. Особенно успевал по арифметике. Многие товарищи говорили, что из меня может выйти хороший торговец селедками, кренделями и другими бакалейными товарами. По их мнению, стать торговцем — большая удача. Митрофан Елисеевич любил задавать всякие головоломные задачи. Иногда он еле успевал прочесть условие, как я уже поднимал руку... Как-то на уроке арифметики Митрофан Елисеевич даже сравнил меня с Андрюшей Добролюбовым из третьего отделения. Что могло быть похвальнее! Учитель всегда ставил его в пример. И по заслугам. Не было случая, чтобы Андрюша не ответил
урока или сделал ошибку в диктанте. Зато и жилось ему в школе хорошо. Учитель ни разу, пожалуй, не тронул Андрюшу Добролюбова. Единственного...
Писал я все еще с ошибками, но читал и пересказывал лучше всех учеников второго отделения. Учитель, укоряя других, говорил:
— Посмотрите на Букашку: латыш, а скоро будет говорить по-русски лучше, чем вы — русские! Вас никак не отучишь от мужицкой речи.
Учитель не признавал белорусов. Он считал их русскими, а белорусского языка, говорил он, вообще не существует: это испорченный простонародный, мужицкий язык, на котором не подобает разговаривать более или менее порядочному человеку.
Но, что бы ни говорил учитель, для моих товарищей это был родной язык. Им приходилось еще трудней, чем мне. Я не знал многих, даже самых простых русских слов, но если уж что-нибудь заучивал, то это навсегда оставалось в памяти. А они путали слова обоих языков.
Едва я достиг первых успехов в учении и меня реже стали драть за уши, как коварный враг снова подстерег меня.
Альфонс Шуман уже давно жил в Аничкове у местного лавочника Мухобоя. Признаться, после ужасного «сгибания в колесо» я совсем забыл о нем. Должно быть, у учителя с Альфонсом были свои расчеты: он его никогда не трепал за уши и почти не вызывал к доске. Иногда мне казалось, что я в школе единственный латыш, так как с мальчиками Зильвестров я тоже не дружил. Они учились в третьем отделении и считали себя взрослыми.
И вот однажды после уроков подошел улыбающийся Альфонс Шуман и пригласил к себе. Хозяева, мол, уходят вечером в гости и поздно вернутся. Они разрешили Альфонсу позвать таких ребят, которые ничего не разобьют и не украдут. Им, хозяевам, спокойнее сидеть в гостях, когда они знают, что дом хорошо стерегут.
Я долго ломал голову: идти или не идти? При воспоминании о прошлом поднималось какое-то странное беспокойство. Но как отказаться когда человек тебя приглашает и, видно, хочет мириться!
Меня задержали домашние дела и долгие сомнения,поэтому я подошел к дому Мухобоя с большим опозданием. Когда я отворил двойные двери и переступил порог комнаты, где горела лампа, душа ушла в пятки, и мне тут же захотелось пуститься наутек: за столом рядом с Альфонсом сидели Афонька Шмуратка и Тихон Бобров. Но во мне заговорила гордость: убить меня они вряд ли убьют, а все остальное как-нибудь перенесу.
Афонька, несмотря на свою медвежью силу, не очень-то беспокоил—умом он не блистал. А вот Тихон Бобров— зубастый, отчаянный и горячий — смущал меня. Там, где он появлялся, сейчас же поднимался смех, шум, начиналась драка. Странный это был паренек. Охотнее всего он нападал на сильных, хотя сам и не мог похвастать силенками. Трудно бывало разобрать, кто его друг, кто враг; смотришь — только что он шел рядом и разговаривал с одним, а через минуту он уже с ним на ножах.
В комнате, где жил и делал уроки Альфонс, я увидел такие вещи, что пришлось только удивляться, как это он до сих пор еще не стал учителем.
Большая, светлая лампа на позолоченной подставке; она светила ярче солнца. В середине комнаты стоял стол на крепких ножках, а на столе книги и тетради Альфонса. Только его книги и тетради! На подоконниках— цветочные горшки. Вот бы где учиться да учиться!..
Едва я успел все рассмотреть, как Афонька предложил:
— Ребята, сыграем в «пана и вора»!
У меня екнуло сердце: ну вот, началось. Хотя бы подождал, пока Букашка согреется.Мне не нравилась эта игра — почти всегда дело кончалось дракой. А если сейчас начнется потасовка, в чем я не сомневался, то ясно — на мою долю выпадут все наказания: и законные и незаконные.
Игра была очень простая. Каждый, встряхнув в пригоршне четыре расщепленных палочки, бросал их на стол. Кому как.везло: у кого все четыре падали плоской стороной вверх, тот становился паном. Остальные—кто судьей, кто стражником, а кому совсем не везло — вором.
Когда все получали свой «чин», пан сообщал судье,
что вор украл у него какую-нибудь вещь — например, нож. Судья присуждал, сколько ударов должен получить вор и каких: «с перцем», «горячих», «теплых», «холодных». .. И тогда стражник бил вора ремнем по протянутой ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107