«Ежели ты еще раз попробуешь бить детей, мы тебя гранатой подорвем!»
— Помолчи, Назар, ты пьян!
Послышалась возня, в шуме ничего нельзя было понять. Наконец поп навел порядок и начал обстоятельную речь. Вот чьей выдержке можно было позавидовать! Хоть и пьян, а хорошо соображал.
— Мы все суть друзья порядка и поэтому протянем руки друг другу. Митрофан Елисеевич, знаешь ли ты, что недавно в Витебске арестовали некоего Тихона Боброва. .. он учился в аничковской школе, у тебя. На Лопа-товской лесопилке самые неблагонадежные, как раз из нашего прихода, — тоже твои ученики. Понимаешь ты это, Митрофан Елисеевич? Пенсии ради понять должен.
Отец Онуфрий гозорил медленно, подчеркивая каждое слово. Учитель молчал.
Тихон арестован! А Соня? Неужели и она? .. Неужели и на нее, как град, сыплется омерзительная ругань?.. Неужели и к ней притронулись отвратительные лапы жандармов? У меня кровь прилила к голове. Крепко стиснул зубы — только не выдать себя ни стоном, ни криком. А из комнаты доносился ненавистный елейный голос: .
— Не думай, Митрофанушка, я не дурак, я даже стрелять научился. Видишь? .. — Последовала пауза. Священник, должно быть, вытащил оружие. — Береженого бог бережет. Ох, не из-за угроз этих бандитов третью неделю никого пальцем не тронул! Не помысли, что я трус. Может быть, я этих сопляков иной раз конфетой угошу, даже по головке поглажу. Будем, Митрофан Елисеевич, мудры, аки змеи, и хитры, аки лисы. Тому нас святое писание учит. Будем почаще разговаривать с ними. «Ну, детки, что пишут с фронта? Не замечали в селе чужих дяденек? Все ли у вас богу молятся? Висит ли портрет царский на стене?» А вот как все грозы отшумят и тучи разойдутся, тогда... тогда мы получим пенсии, медали и запоем по-иному: «Прочь с дороги! Шапки долой!»
На прощание поп еще раз напомнил:
— Митрофанушка, не смягчай сердца своего...
Выпущенный из плена, я тихо спросил;
— Митрофан Елисеевич, знаю я того солдата, о котором вы рассказывали?
— Знаете.
— Скажите, как его зовут? Честное слово, я.
— Верю. Это был Афонька Шмуратка. Помните несчастного паренька, которого я исключил из школы за то, что он якобы утащил куль сахару у лавочника Мухо-боя? Уверен был, что это неправда, но — все же исключил,..
Глава XVII
Смерть Юриса Задана. — Молитва на четырех языках. — Церковный староста удирает с кладбища.
Домой я возвратился поздно. Бабушка облегченно вздохнула:
— Слава богу, хоть одного дождались! Мы уж боялись, что оба пропали.
— Кто — оба?
— Деда тоже еще нет.
— Где же он может быть? Давно бы пора вернуться.
— Да пора бы... А ты где пропадал так долго?
— Обошел старых друзей. У Чвортеков был.
— Ну и как живут они?
— Жить живут, да не наедаются досыта.
— Что об этом говорить! Было бы на одном стебле два колоса...
— Бабушка, и тогда второй колос сорвали бы те, у кого власть и деньги...
Опорожнив миску каши, я улегся в постель. Лучину утром нащепали, но мать строго заявила:
— Не позволю портить глаза — пригодятся еще. Завтра схожу за керосином в Богушевск.
— Разве там лавочники честнее?
— Не к лавочнику. Из-под полы у одного человека...
«Из-под полы», — все чаще повторяли везде. Каждый, кто мог что-либо урвать со складов, с товарных поездов, стремился выгодно продать свою добычу.
Ночью я проснулся. В окно светил месяц... На лежанке поблескивали бутылка и пряжка пояса. У противоположной стены раздался шорох.
— Бабушка, куда это ты собралась?
— Тяжело на душе... Пойду, покличу деда. — Он же не пьет.
— Ах, сынок!..—Старушка тяжело вздохнула.— Осенью я частенько так выходила. Как-то раз дед твой чуть не остался в луже напротив Андрушка, не выйди я его поискать.
— Но ведь, бабушка, он теперь совсем не...
— Кто знает... Может, хватил стаканчик... Старичку много ли надо... захмелеет, что комар.
Я соскочил с кровати, намереваясь идти с ней.
— Куда ты? Из-за одного пьянчужки-озорника всю округу на ноги подымать!
Бабушка еше хлопотала у кровати, когда я, уже одетый, подошел к дзери.
— Захвати спички — может, понадобятся, — посоветовал я.
— Из-за него еще спички тратить! В коробке всего штучки четыре — пусть для печки поберегутся.
Со спичками было плохо Соседи бегали один к другому за «огоньком». Курильщики обзавелись зажигалками.
Мать, проснувшись, строгим голосом сказала:
— Без спичек не ходите. У меня еще штук десять в запасе. В карманы наберите лучинок.
Ночь была светлой. Близ хутора Шуманов виднелся даже собачий след вокруг сада. В одной лощине между придорожными кустами вербняка что-то чернело... Я добежал туда и плюнул, увидев старое ведро.
Шли молча и точно по уговору повернули в сторону швендеровской риги. Бабушка изо всей силы дернула дверь — заперта.
— Иди обратно, парень. Я еще постучусь к Швен-дерам.
— Бабушка, я тебя не оставлю одну.
Дом Швендеров был заперт на железный засов. В Рогайне почти у всех были деревянные запоры. Лишь немногие завели тяжелые железные — пусть приходят любые грабители: дверь развалится, а засов выдержит.
Бабушка сначала постучала посошком. Никто не откликнулся. Тогда она стала грохать кулаком, точно скликая на пожар. Пес, лежавший возле хлева на соломе в опрокинутой кадке, залился ожесточенным лаем.
В окне мелькнуло что-то белое, в переднюю прошмыгнул человек.
— Чего тебе надо? — прозвучал за дверью сердитый голос.
— Дядюшка Швендер, куда ты моего старичка девал? Отдай! — попробовала пошутить бабушка. — Он, бедняга, может быть, в риге и остался... Притомился, залез куда-нибудь в очесы... Давай фонарь и ключи — пойдем посмотрим.
— Еще чего придумаешь... сорока! Дам я тебе ночью ключи! Поищи дурака в другом месте! Пошла спать! Из-за этого бездельника нечего с ума сходить... Жену перепугала... да и я, болтая с тобой, насморк схвачу.
— Дядюшка Швендер, послушай...
— Каждый мало-мальски порядочный человек...— заговорил я.
— Да я и слушать не хочу!—Швендер начал выходить из себя. — Не скулите здесь! Ночью дам я им ключи. .. Как бы не так! Если через минуту не уберетесь, открою форточку, стрелять буду... — Бормоча проклятия, хозяин прошлепал в комнату.
Мы с бабушкой угрюмо молчали. Отворилась форточка... Как разозленная оса, прижавшись к стеклу, заверещала Швендериха:
— Марш отсюда, марш! Этот старый шут нам не нужен. Лен только портить горазд. Подпрыгивает с трепалом, как мартышка! Ни силы, ни ума... Убирайтесь, убирайтесь! Пусть больше к нам и не показывается!
На обратном пути заглянули еще в баню к Андрушке. Нигде ни следа. Может, напросился к кому-нибудь ночевать. ..
Рассветало, небо было чистое; вставало яркое, радостное солнце. Бабушка сердилась:
— Разве можно своих родных так беспокоить? Пора уж хоть от какого похмелья проспаться...
— Где мать?— спросил я, когда вернулись домой.
— Хотела сегодня в Богушевск сходить. Неужели без завтрака ушла... ни слова не сказала... А может, деда на сеновале ищет...
Бабушка замолчала, молчал и я. Трудно сказать, сколько просидели мы, не проронив ни слова. Помню только — послышалось: кто-то топчется в сенях.
Открылась дверь. Вошла мать.Веки ее были красны. Она тяжело опустилась на лавку.
— Иду от Швендеров. — У них все заперто.
— Давно уж утро. Швендеры встали. Бабушка продолжала сидеть молча. Я не выдержал:
— Говори же, говори!
— Наш дедушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Помолчи, Назар, ты пьян!
Послышалась возня, в шуме ничего нельзя было понять. Наконец поп навел порядок и начал обстоятельную речь. Вот чьей выдержке можно было позавидовать! Хоть и пьян, а хорошо соображал.
— Мы все суть друзья порядка и поэтому протянем руки друг другу. Митрофан Елисеевич, знаешь ли ты, что недавно в Витебске арестовали некоего Тихона Боброва. .. он учился в аничковской школе, у тебя. На Лопа-товской лесопилке самые неблагонадежные, как раз из нашего прихода, — тоже твои ученики. Понимаешь ты это, Митрофан Елисеевич? Пенсии ради понять должен.
Отец Онуфрий гозорил медленно, подчеркивая каждое слово. Учитель молчал.
Тихон арестован! А Соня? Неужели и она? .. Неужели и на нее, как град, сыплется омерзительная ругань?.. Неужели и к ней притронулись отвратительные лапы жандармов? У меня кровь прилила к голове. Крепко стиснул зубы — только не выдать себя ни стоном, ни криком. А из комнаты доносился ненавистный елейный голос: .
— Не думай, Митрофанушка, я не дурак, я даже стрелять научился. Видишь? .. — Последовала пауза. Священник, должно быть, вытащил оружие. — Береженого бог бережет. Ох, не из-за угроз этих бандитов третью неделю никого пальцем не тронул! Не помысли, что я трус. Может быть, я этих сопляков иной раз конфетой угошу, даже по головке поглажу. Будем, Митрофан Елисеевич, мудры, аки змеи, и хитры, аки лисы. Тому нас святое писание учит. Будем почаще разговаривать с ними. «Ну, детки, что пишут с фронта? Не замечали в селе чужих дяденек? Все ли у вас богу молятся? Висит ли портрет царский на стене?» А вот как все грозы отшумят и тучи разойдутся, тогда... тогда мы получим пенсии, медали и запоем по-иному: «Прочь с дороги! Шапки долой!»
На прощание поп еще раз напомнил:
— Митрофанушка, не смягчай сердца своего...
Выпущенный из плена, я тихо спросил;
— Митрофан Елисеевич, знаю я того солдата, о котором вы рассказывали?
— Знаете.
— Скажите, как его зовут? Честное слово, я.
— Верю. Это был Афонька Шмуратка. Помните несчастного паренька, которого я исключил из школы за то, что он якобы утащил куль сахару у лавочника Мухо-боя? Уверен был, что это неправда, но — все же исключил,..
Глава XVII
Смерть Юриса Задана. — Молитва на четырех языках. — Церковный староста удирает с кладбища.
Домой я возвратился поздно. Бабушка облегченно вздохнула:
— Слава богу, хоть одного дождались! Мы уж боялись, что оба пропали.
— Кто — оба?
— Деда тоже еще нет.
— Где же он может быть? Давно бы пора вернуться.
— Да пора бы... А ты где пропадал так долго?
— Обошел старых друзей. У Чвортеков был.
— Ну и как живут они?
— Жить живут, да не наедаются досыта.
— Что об этом говорить! Было бы на одном стебле два колоса...
— Бабушка, и тогда второй колос сорвали бы те, у кого власть и деньги...
Опорожнив миску каши, я улегся в постель. Лучину утром нащепали, но мать строго заявила:
— Не позволю портить глаза — пригодятся еще. Завтра схожу за керосином в Богушевск.
— Разве там лавочники честнее?
— Не к лавочнику. Из-под полы у одного человека...
«Из-под полы», — все чаще повторяли везде. Каждый, кто мог что-либо урвать со складов, с товарных поездов, стремился выгодно продать свою добычу.
Ночью я проснулся. В окно светил месяц... На лежанке поблескивали бутылка и пряжка пояса. У противоположной стены раздался шорох.
— Бабушка, куда это ты собралась?
— Тяжело на душе... Пойду, покличу деда. — Он же не пьет.
— Ах, сынок!..—Старушка тяжело вздохнула.— Осенью я частенько так выходила. Как-то раз дед твой чуть не остался в луже напротив Андрушка, не выйди я его поискать.
— Но ведь, бабушка, он теперь совсем не...
— Кто знает... Может, хватил стаканчик... Старичку много ли надо... захмелеет, что комар.
Я соскочил с кровати, намереваясь идти с ней.
— Куда ты? Из-за одного пьянчужки-озорника всю округу на ноги подымать!
Бабушка еше хлопотала у кровати, когда я, уже одетый, подошел к дзери.
— Захвати спички — может, понадобятся, — посоветовал я.
— Из-за него еще спички тратить! В коробке всего штучки четыре — пусть для печки поберегутся.
Со спичками было плохо Соседи бегали один к другому за «огоньком». Курильщики обзавелись зажигалками.
Мать, проснувшись, строгим голосом сказала:
— Без спичек не ходите. У меня еще штук десять в запасе. В карманы наберите лучинок.
Ночь была светлой. Близ хутора Шуманов виднелся даже собачий след вокруг сада. В одной лощине между придорожными кустами вербняка что-то чернело... Я добежал туда и плюнул, увидев старое ведро.
Шли молча и точно по уговору повернули в сторону швендеровской риги. Бабушка изо всей силы дернула дверь — заперта.
— Иди обратно, парень. Я еще постучусь к Швен-дерам.
— Бабушка, я тебя не оставлю одну.
Дом Швендеров был заперт на железный засов. В Рогайне почти у всех были деревянные запоры. Лишь немногие завели тяжелые железные — пусть приходят любые грабители: дверь развалится, а засов выдержит.
Бабушка сначала постучала посошком. Никто не откликнулся. Тогда она стала грохать кулаком, точно скликая на пожар. Пес, лежавший возле хлева на соломе в опрокинутой кадке, залился ожесточенным лаем.
В окне мелькнуло что-то белое, в переднюю прошмыгнул человек.
— Чего тебе надо? — прозвучал за дверью сердитый голос.
— Дядюшка Швендер, куда ты моего старичка девал? Отдай! — попробовала пошутить бабушка. — Он, бедняга, может быть, в риге и остался... Притомился, залез куда-нибудь в очесы... Давай фонарь и ключи — пойдем посмотрим.
— Еще чего придумаешь... сорока! Дам я тебе ночью ключи! Поищи дурака в другом месте! Пошла спать! Из-за этого бездельника нечего с ума сходить... Жену перепугала... да и я, болтая с тобой, насморк схвачу.
— Дядюшка Швендер, послушай...
— Каждый мало-мальски порядочный человек...— заговорил я.
— Да я и слушать не хочу!—Швендер начал выходить из себя. — Не скулите здесь! Ночью дам я им ключи. .. Как бы не так! Если через минуту не уберетесь, открою форточку, стрелять буду... — Бормоча проклятия, хозяин прошлепал в комнату.
Мы с бабушкой угрюмо молчали. Отворилась форточка... Как разозленная оса, прижавшись к стеклу, заверещала Швендериха:
— Марш отсюда, марш! Этот старый шут нам не нужен. Лен только портить горазд. Подпрыгивает с трепалом, как мартышка! Ни силы, ни ума... Убирайтесь, убирайтесь! Пусть больше к нам и не показывается!
На обратном пути заглянули еще в баню к Андрушке. Нигде ни следа. Может, напросился к кому-нибудь ночевать. ..
Рассветало, небо было чистое; вставало яркое, радостное солнце. Бабушка сердилась:
— Разве можно своих родных так беспокоить? Пора уж хоть от какого похмелья проспаться...
— Где мать?— спросил я, когда вернулись домой.
— Хотела сегодня в Богушевск сходить. Неужели без завтрака ушла... ни слова не сказала... А может, деда на сеновале ищет...
Бабушка замолчала, молчал и я. Трудно сказать, сколько просидели мы, не проронив ни слова. Помню только — послышалось: кто-то топчется в сенях.
Открылась дверь. Вошла мать.Веки ее были красны. Она тяжело опустилась на лавку.
— Иду от Швендеров. — У них все заперто.
— Давно уж утро. Швендеры встали. Бабушка продолжала сидеть молча. Я не выдержал:
— Говори же, говори!
— Наш дедушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107