»
Зато башмаки выглядели великолепно: все заплаты размягчились от сала. Я спрятал драгоценный подарок на чердаке рядом со своими сундучками. Бабушка, принося на пастбище завтрак, все норовила погладить меня по голове. Мне, такому взрослому, эти ласки были не очень-то по душе. Поэтому я вскакивал и говорил:
«Еще на один день ближе к школе!»
Но бабушка охлаждала мой пыл: меня из дому и проводить-то не с чем. Даже кусочек сахару не всегда найдется. А ведь что умному, что дураку — одинаково есть хочется.
Тогда я попытался сам завоевать свое счастье.
Однажды дедушка принес с болота какие-то мелкие веточки и, ухмыляясь, дал их мне:
— Пожуй — будет чудо.
Пожевал одну веточку и хотел было выплюнуть, но дедушка остановил меня:
— Не бойся, ничего дурного не приключится, жив останешься.
И верно, произошло чудо. Вначале было горько, даже очень горько; потом вдруг я ощутил какой-то странный сладковатый вкус.
Это был паслен. Домашние лечились им от кашля. Тут я подумал: а что, если из него сварить сахар? Как знать... быть может, люди не догадываются, что в этом чудесном паслене есть сахар? Если ежедневно варить хоть по фунту, то я скоро разбогатею и смогу купить много книг и календарей, а самое главное — выписать газету, чтобы отцу не работать на Шуманов. Я уже давно приметил: когда отцу полегче, он совсем не сердитый и даже не прочь пошутить.
Провозился больше недели — все варил сахар. Обжег пальцы, нос каждый вечер был черным от сажи. А тут еще сестренка Зента повадилась бегать ко мне. Я ее даже за косички раза два дернул: марш домой! Куда там! Пристает, как смола: «Что ты варишь? Бормочу: «Секрет!» Дома она и ляпнула по простоте душевной: «Роб варит секрет!» Но ее никто не понял... И все-таки, как я ни старался, с сахаром ничего не вышло. Скрепя сердце пришлось отказаться от своей затеи.
У меня оставалось еще много веточек паслена, я связал их в пучки, высушил под стрехой, разрезал на небольшие кусочки, в спичку величиной, и успокаивал себя:
«Ничего, еще пригодятся!»
Приходилось заботиться и о других вещах, которые могут понадобиться в школе. До начала занятий оставалось еще много времени, но я каждый день надоедал бабушке:
«Сшей мне торбу для книг. Ну, сшей же, бабушка!..»
С неделю жужжал у нее над ухом, как комар. Бабушка уверяла, что даже во сне слышит мое жужжание.
Нелегко было ее убедить, что без торбы несподручно даже скот пасти и Зиедаля — так звали нашу корову — может от этого потерять молоко.
Пенал я видывал только издалека. Раздобыть его оказалось еще труднее, чем торбу. Не всегда же надоедать взрослым — вечно занятому отцу и дедушке! Пришлось попробовать сделать пенал собственными руками. А это не так-то просто. Маленькая ручная пила все время цеплялась за мои штанишки и ни за что не хотела впиваться в дерево. Однако, попотев над пятью-шестью дощечками, я сделал вместительный ящичек, в который можно было положить не только карандаш и ручку, но также нож, ложку и еще кое-что. Ящичек был не бог весть каким красивым: один конец шире, другой уже и весом фунта в полтора, но и такой сгодился бы, если бы только крышка удалась. А с крышкой не ладилось: смастерил несколько штук, но ни одна не лезла в пазы. Пробовал обстругать, сделать поуже — тогда оставались щели, через которые мог выпасть самый толстый карандаш. Делать нечего, пришлось обратиться к старому Егору.
Егор батрачил у Шуманов. Но как повидать его? Я не смел ходить к Шуманам. У них была злая собака, и к тому же Альфонс Шуман, большой и толстый мальчишка, бывало, как увидит меня, тут же высунет язык. И вот я несколько дней пас скот у межи, отделявшей пашу землю от земли Шуманов, хотя Зиедаля и Толэ — так звали нашу телку — всё норовили пробраться туда, где побольше травы. Раза два мне дома выговаривали, что Зиедаля стала давать меньше молока. Отец даже начал сомневаться в моем до сих пор неоспоримом пастушьем таланте. Я стоял на своем: нужно пасти в этих местах, пока Шуманы не убрали пшеницу; иначе их скотина сожрет траву по обеим сторонам межи.
А Егор все не показывался. Мои замыслы рушились. Я был уже близок к отчаянию, когда наконец заметил долгожданного старика. Он тащил домой прутья, срезанные в лесочке.
Мы обменялись несколькими словами о том, где лучше трава, скоро ли можно гнать скотину домой, потом я заговорил о деле. Егор пообещал мне помочь. Но он был страстным курильщиком и намекнул, чтобы я принес ему какую-нибудь книгу на цигарки: все равно рано или поздно их сгрызут крысы. Я был гораздо лучшего мнения о прочности наших сундучков, но больше нечем было расплачиваться. А что за ученик без пенала? Может быть, таких даже и в класс не пускают...
Всю ночь я бредил, часто просыпался. Мысленно перебирал все старые календари, но не находил такого, которым не жалко пожертвовать. На следующее утро я все же взял один из них, благоговейно заучил наизусть название: «Курземский календарь 1897 года» — и отдал его Егору. «Ясное цело,— говорил я про себя, — как только кончу учение и вырасту большой, обязательно куплю точно такой же и положу его обратно, так что отец никогда не узнаёт о моем проступке».
Егор действительно сделал красивый пенал, даже слишком красивый.
Я готовился к школе, и голова моя постоянно была набита важными вопросами. Неудивительно поэтому, что однажды на пастбище я заметит дядю Дависа, только когда он подошел вплотную. Не придумав ничего лучшего, я раза два перекувырнулся в его честь.
Дядя Давис сел на землю и прислонился к стволу ясеня, как будто его голова не держалась на плечах. Затем он приказал:
— Почитай!
У меня в кармане постоянно было что-нибудь для чтения. Я присел рядом с дядей и начал читать. Речь моя текла, как ручеек, фразы неслись одна за другой, как рассыпанные по волнам листья. Но только начал я распаляться, как дядя с большим трудом остановил меня, встал и, смотря куда-то вдаль, проронил:
— Слышал сейчас, как читает Альфонс Шуман, и нарочно подошел к тебе.
Я помрачнел: понятно, по сравнению с Альфонсом выгляжу, как простой цеп рядом с молотилкой. Поэтому у меня захватило дух, когда дядя Давис сказал, что Альфонс не читал, а давился, будто поперхнулся костью. А ведь он проучился в школе два года и пойдет в третье отделение. Я же читаю, как настоящий студент.
— Постой-ка, нельзя ли определить тебя во второе отделение... Что тебе делать с теми, кто начинает учиться читать?
Дядя ушел. Я вытащил из-за пазухи маленькую синюю жестяную дудку, на которой играл, когда никто не слышал. Меня охватила неописуемая радость, точно я уже сижу во втором отделении. Удивленные овцы столпились вокруг меня, а я все играл и играл... Мое занятие прервал дедушка, крикнув издали, что оба поросенка забрались в картофель.
Понятно, я не мог удержаться, чтобы за обедом не сообщить домашним о своей .радости. Но они с поразительным равнодушием смотрели в свои миски, а отец махнул рукой, точно отгоняя назойливую муху:
— Ты умеешь читать по-латышски, а в школе нужно по-русски.
Лучше бы вылил он мне на голову ушат холодной полы! Куда годилось мое умение читать по-латышски, если мы жили в России, где все должны читать по-русски!
— Дай мальчику русскую азбуку! — поспешила мне на помощь бабушка.
— А где ее взять?
— Попроси у Шуманов — может быть, Альфонсу больше не нужна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Зато башмаки выглядели великолепно: все заплаты размягчились от сала. Я спрятал драгоценный подарок на чердаке рядом со своими сундучками. Бабушка, принося на пастбище завтрак, все норовила погладить меня по голове. Мне, такому взрослому, эти ласки были не очень-то по душе. Поэтому я вскакивал и говорил:
«Еще на один день ближе к школе!»
Но бабушка охлаждала мой пыл: меня из дому и проводить-то не с чем. Даже кусочек сахару не всегда найдется. А ведь что умному, что дураку — одинаково есть хочется.
Тогда я попытался сам завоевать свое счастье.
Однажды дедушка принес с болота какие-то мелкие веточки и, ухмыляясь, дал их мне:
— Пожуй — будет чудо.
Пожевал одну веточку и хотел было выплюнуть, но дедушка остановил меня:
— Не бойся, ничего дурного не приключится, жив останешься.
И верно, произошло чудо. Вначале было горько, даже очень горько; потом вдруг я ощутил какой-то странный сладковатый вкус.
Это был паслен. Домашние лечились им от кашля. Тут я подумал: а что, если из него сварить сахар? Как знать... быть может, люди не догадываются, что в этом чудесном паслене есть сахар? Если ежедневно варить хоть по фунту, то я скоро разбогатею и смогу купить много книг и календарей, а самое главное — выписать газету, чтобы отцу не работать на Шуманов. Я уже давно приметил: когда отцу полегче, он совсем не сердитый и даже не прочь пошутить.
Провозился больше недели — все варил сахар. Обжег пальцы, нос каждый вечер был черным от сажи. А тут еще сестренка Зента повадилась бегать ко мне. Я ее даже за косички раза два дернул: марш домой! Куда там! Пристает, как смола: «Что ты варишь? Бормочу: «Секрет!» Дома она и ляпнула по простоте душевной: «Роб варит секрет!» Но ее никто не понял... И все-таки, как я ни старался, с сахаром ничего не вышло. Скрепя сердце пришлось отказаться от своей затеи.
У меня оставалось еще много веточек паслена, я связал их в пучки, высушил под стрехой, разрезал на небольшие кусочки, в спичку величиной, и успокаивал себя:
«Ничего, еще пригодятся!»
Приходилось заботиться и о других вещах, которые могут понадобиться в школе. До начала занятий оставалось еще много времени, но я каждый день надоедал бабушке:
«Сшей мне торбу для книг. Ну, сшей же, бабушка!..»
С неделю жужжал у нее над ухом, как комар. Бабушка уверяла, что даже во сне слышит мое жужжание.
Нелегко было ее убедить, что без торбы несподручно даже скот пасти и Зиедаля — так звали нашу корову — может от этого потерять молоко.
Пенал я видывал только издалека. Раздобыть его оказалось еще труднее, чем торбу. Не всегда же надоедать взрослым — вечно занятому отцу и дедушке! Пришлось попробовать сделать пенал собственными руками. А это не так-то просто. Маленькая ручная пила все время цеплялась за мои штанишки и ни за что не хотела впиваться в дерево. Однако, попотев над пятью-шестью дощечками, я сделал вместительный ящичек, в который можно было положить не только карандаш и ручку, но также нож, ложку и еще кое-что. Ящичек был не бог весть каким красивым: один конец шире, другой уже и весом фунта в полтора, но и такой сгодился бы, если бы только крышка удалась. А с крышкой не ладилось: смастерил несколько штук, но ни одна не лезла в пазы. Пробовал обстругать, сделать поуже — тогда оставались щели, через которые мог выпасть самый толстый карандаш. Делать нечего, пришлось обратиться к старому Егору.
Егор батрачил у Шуманов. Но как повидать его? Я не смел ходить к Шуманам. У них была злая собака, и к тому же Альфонс Шуман, большой и толстый мальчишка, бывало, как увидит меня, тут же высунет язык. И вот я несколько дней пас скот у межи, отделявшей пашу землю от земли Шуманов, хотя Зиедаля и Толэ — так звали нашу телку — всё норовили пробраться туда, где побольше травы. Раза два мне дома выговаривали, что Зиедаля стала давать меньше молока. Отец даже начал сомневаться в моем до сих пор неоспоримом пастушьем таланте. Я стоял на своем: нужно пасти в этих местах, пока Шуманы не убрали пшеницу; иначе их скотина сожрет траву по обеим сторонам межи.
А Егор все не показывался. Мои замыслы рушились. Я был уже близок к отчаянию, когда наконец заметил долгожданного старика. Он тащил домой прутья, срезанные в лесочке.
Мы обменялись несколькими словами о том, где лучше трава, скоро ли можно гнать скотину домой, потом я заговорил о деле. Егор пообещал мне помочь. Но он был страстным курильщиком и намекнул, чтобы я принес ему какую-нибудь книгу на цигарки: все равно рано или поздно их сгрызут крысы. Я был гораздо лучшего мнения о прочности наших сундучков, но больше нечем было расплачиваться. А что за ученик без пенала? Может быть, таких даже и в класс не пускают...
Всю ночь я бредил, часто просыпался. Мысленно перебирал все старые календари, но не находил такого, которым не жалко пожертвовать. На следующее утро я все же взял один из них, благоговейно заучил наизусть название: «Курземский календарь 1897 года» — и отдал его Егору. «Ясное цело,— говорил я про себя, — как только кончу учение и вырасту большой, обязательно куплю точно такой же и положу его обратно, так что отец никогда не узнаёт о моем проступке».
Егор действительно сделал красивый пенал, даже слишком красивый.
Я готовился к школе, и голова моя постоянно была набита важными вопросами. Неудивительно поэтому, что однажды на пастбище я заметит дядю Дависа, только когда он подошел вплотную. Не придумав ничего лучшего, я раза два перекувырнулся в его честь.
Дядя Давис сел на землю и прислонился к стволу ясеня, как будто его голова не держалась на плечах. Затем он приказал:
— Почитай!
У меня в кармане постоянно было что-нибудь для чтения. Я присел рядом с дядей и начал читать. Речь моя текла, как ручеек, фразы неслись одна за другой, как рассыпанные по волнам листья. Но только начал я распаляться, как дядя с большим трудом остановил меня, встал и, смотря куда-то вдаль, проронил:
— Слышал сейчас, как читает Альфонс Шуман, и нарочно подошел к тебе.
Я помрачнел: понятно, по сравнению с Альфонсом выгляжу, как простой цеп рядом с молотилкой. Поэтому у меня захватило дух, когда дядя Давис сказал, что Альфонс не читал, а давился, будто поперхнулся костью. А ведь он проучился в школе два года и пойдет в третье отделение. Я же читаю, как настоящий студент.
— Постой-ка, нельзя ли определить тебя во второе отделение... Что тебе делать с теми, кто начинает учиться читать?
Дядя ушел. Я вытащил из-за пазухи маленькую синюю жестяную дудку, на которой играл, когда никто не слышал. Меня охватила неописуемая радость, точно я уже сижу во втором отделении. Удивленные овцы столпились вокруг меня, а я все играл и играл... Мое занятие прервал дедушка, крикнув издали, что оба поросенка забрались в картофель.
Понятно, я не мог удержаться, чтобы за обедом не сообщить домашним о своей .радости. Но они с поразительным равнодушием смотрели в свои миски, а отец махнул рукой, точно отгоняя назойливую муху:
— Ты умеешь читать по-латышски, а в школе нужно по-русски.
Лучше бы вылил он мне на голову ушат холодной полы! Куда годилось мое умение читать по-латышски, если мы жили в России, где все должны читать по-русски!
— Дай мальчику русскую азбуку! — поспешила мне на помощь бабушка.
— А где ее взять?
— Попроси у Шуманов — может быть, Альфонсу больше не нужна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107