Но, как бы то ни было, задание выполнил аккуратно.
По дороге в контору я наблюдал печальную картину. Хромая женщина понукала свою лошаденку:
— Эй, Вороной, не дури! Тащись, тащись! Зарабатывай хлебушек! Дома пять ртов голодных. Коли упадем посреди дороги — кто их накормит? Эх, мало в тебе силы... хлеб — осока, приварок — осока.. Ну. чего стал!.. Вот тебе, скотина, проклятущий черт! — И женщина вытянула прутом по ребрам лошаденки.
Прут не помог, возница взяла другой. Здоровенное бревно не давало ни лошади, ни саням подняться на отвесный пригорок Женщина, покричав еще, начала перебирать мокрую гриву клячи:
— Эх, милый, знаю, воробей на базаре больше зерна ест, чем ты... Что делать! Война! Лошадок на фронте тоже калечат...—Погладив морду лошади, женщина снова схватила прут. — Пошел, дьявол!..
В контору я вернулся в плохом настроении. Сидор Поликарпович еще работал. Бросив шапку, пригладив мокрые волосы, я протянул ему фанерную таблицу. Мышкин взглянул на нее, потрогал рукой безобразную шишку на щеке, потом приподнялся, иронически посмотрел на меня сощуренными глазами:
— Где это вы так вывалялись в снегу... словно от собак спасались?
- Что за беда! В лесу разве дятел в снегу не вываляется.
— Ко мне ни снежинки не пристало бы.
— Сидор Поликарпович, ведь...
— Я бы прошелся по проезжей дороге, как по тротуару, посмотрел в одну, в другую сторону — и все концы в руках.
У меня забилось сердце. Не бахвалится ли он? О нет! Ведь я своими глазами видел, как виртуозно считал Сидор Поликарпович на костяшках счетов, словно на рояле играл. Можно завидовать ему — удивляться нечему. Может, и глазомер у него необыкновенный. Смерит взглядом штабель дров и безошибочно запишет: столько и столько саженей. Знавал же я Менделя, перекупщика скота. Тому стоило взглянуть на корову, чтобы сразу определить ее вес.
— Сидор Поликарпович, мне еще долго придется бродить по снегу с саженью, пока не научусь...
— Хи-хи-хи! — захихикал Мышкии и откинулся в кресле. — По мне, вы можете бродить сколько угодно, только бы все было правильно подсчитано. К сожалению, сегодня вы допустили ошибку, невиданную ошибку!
— Сидор Поликарпович!—Мне стало жарко.— Это невозможно...
— Возьмем возчиков—их сорок человек. А по-вашему, они справились с работой шестидесяти. Как же так?
— Сидор Поликарпович, если вы не верите... завтра перемерьте. Готов биться об заклад!
— Эх, молодой человек! — сочувственно вздохнул Мышкин.— Меня самого в первый день начальник выругал: «Негодяй, почему так поздно? В селе за девками гонял?» А я еще больше устал, чем вы сегодня. Но уже на другой день сообразил, как надо работать.
В изумлении я уставился на Мышкина:
...— На второй день... и без ошибок?
— Это уж кто как сумеет. Ошибиться можно, только надо знать, в чью пользу. Да, молодой человек, я больше не.ощибался, на второй день меня уже в пример ставили.
—Так быстро? Как это вам удалось?
— Да так, просто хотелось мне есть, пить, приодеться, а вы об этом, должно быть, не подумали.
Вытащив носовой платок, Мышкин начал его складывать и вязать концы. Получился «зайчик».
— По вашей табличке, — повторил он, — сегодня в лесу работали не сорок возчиков, а все шестьдесят. Как это получилось? Дрова, мил-человек, не лекарство. Вы, наверное, не саженью мерили, а на весах аптекарских взвешивали.
— Но...
— Подождите. Церковь — самое святое место на земле. Вы покупаете свечечку, чтобы зажечь ее перед иконой господа нашего Иисуса Христа ради спасения своей души.. За.свечку вы заплатили три копейки, а церкви она не стоит и грошика. Чертовская прибыль! Поняли?
— О церкви судить не берусь! — ответил я с возмущением.— Но здесь, в лесу... Во что обуты мужики? В драные онучи и лапти. Во что одеты? В худые поддевки и, тулупы. А дома у них дети, жены, старики... Как же обсчитывать человека, который живет впроголодь?
Мышкин смял «зайчика» и вытер им нос.
— Что вам их жалеть? Мужик, как только лишняя копейка заведется, напьется и норовит благодетелю своему глаза выцарапать. Так-то, молодой человек!
— А честь... а совесть... а грех... — пробормотал я. Мышкин поспешил с ответом. У него, как в катехизисе, было готово толкование к каждой заповеди.
— Если заводчик жить не умеет, если он мягкотелый да боязливый—ему банкротство на роду написано. А банкротство, молодой человек, — это смерть, и пропадет не он один, а дело свое вместе с собой погубит. Глядишь, десятки, сотни, тысячи без работы остались, без кусочка хлеба... Что о мужиках говорить! Подумайте о хозяевах. Фирмы норовят одна на другую петлю надеть. Ежели бы наши хозяева опасались в ход когти пускать, ни нам бы кренделька, ни рабочему супа, а на-, ших господ живо другие обобрали бы... Эхма, молодой человек, вам повезло! Такого хозяина, как Илья Степанович Крысов, хоть министром сажай! — Мышкин заговорщически прошептал:—Для лопатовцев Илья Степанович царь и бог.. Он себя надуть не даст... все под его дудочку пляшут, да еще благодетелем зовут... Благо-детеяемш большой буквы!
Дрожа от негодования, я решительно заявил:
— Нет, Сидор Поликарпович, я не буду воровать у рабочих заработанные ими гроши.
— Ай-яй-яй! — Мышкик развязал «зайчика». — Вы удивительный мастер все преувеличивать. Я не завидую ни вашему дядюшке-полковнику, ни родителям. Что поделаешь... Пока Илья Степанович не явится, поработаете на месте конторщика Гришина.
Глава VII
Разговор на французском языке. — Преступная, тайна. — Царица — первая шпионка. — Ночь в бараке у рабочих..
Уже второй день сидел я в чуланчике возле кабинета инженера. Кабинет был пуст. Когда я спросил у Михаила Михайловича Дударя, кто этот инженер и каков он из себя, механик коротко пояснил:
— Приезжает тут один субъект. Приедет, посмотрит, несут ли куры в Лопатове золотые яйца. Если несут, едет дальше.
Мышкин завалил меня конторскими книгами, списками и другими документами. Успевай только считать, записывать, переписывать
Удивляло меня одно. В те времена в России все ме-рили дюймами, вершками, аршинами, саженями, верстами. .. А тут в некоторых документах счет вели на метры и километры. Странно, что бы это могло означать?
И вот к вечеру в кабинет инженера вошли два человека Из разговора я понял, что длинный, костлявый и необычайно зябкий—это инженер Михно, а второй — грузный, с густыми рыжими бровями и бегающими глазками — граф Воруинский.
Кабинет был не топлен. Вероятно, никто не ждал инженера. Поэтому Михно оставил открытой дверь в мой: натопленный чуланчик. Изредка он заходил ко мне и заглядывал в бумаги. — Господин инженер, вы должны работать аккуратно, как работают немецкие инженеры. — Господин граф, в этой стране дороги так плохи. .. даже пушки Гинденбурга не в состоянии наступать
Оба разговаривали по-французски. Кого им было опасаться —не меня же, худенького паренька, давно не стриженного! Эти господа преспокойно беседовали, не обращая на меня внимания. Инженер Михно немного заикался — это помогало лучше понять смысл их беседы.
Граф Воруинский говорил высоким голосом, напоминая скорее истеричную базарную торговку, чем высокородного графа. Он пробирал Михно, а инженер, будто школьник, только оборонялся, оправдывался, божился, клялся... Вынув из несгораемого шкафа какие-то бумаги, показывал их графу, доказывал, что в других филиалах компании план экспорта перевыполнен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
По дороге в контору я наблюдал печальную картину. Хромая женщина понукала свою лошаденку:
— Эй, Вороной, не дури! Тащись, тащись! Зарабатывай хлебушек! Дома пять ртов голодных. Коли упадем посреди дороги — кто их накормит? Эх, мало в тебе силы... хлеб — осока, приварок — осока.. Ну. чего стал!.. Вот тебе, скотина, проклятущий черт! — И женщина вытянула прутом по ребрам лошаденки.
Прут не помог, возница взяла другой. Здоровенное бревно не давало ни лошади, ни саням подняться на отвесный пригорок Женщина, покричав еще, начала перебирать мокрую гриву клячи:
— Эх, милый, знаю, воробей на базаре больше зерна ест, чем ты... Что делать! Война! Лошадок на фронте тоже калечат...—Погладив морду лошади, женщина снова схватила прут. — Пошел, дьявол!..
В контору я вернулся в плохом настроении. Сидор Поликарпович еще работал. Бросив шапку, пригладив мокрые волосы, я протянул ему фанерную таблицу. Мышкин взглянул на нее, потрогал рукой безобразную шишку на щеке, потом приподнялся, иронически посмотрел на меня сощуренными глазами:
— Где это вы так вывалялись в снегу... словно от собак спасались?
- Что за беда! В лесу разве дятел в снегу не вываляется.
— Ко мне ни снежинки не пристало бы.
— Сидор Поликарпович, ведь...
— Я бы прошелся по проезжей дороге, как по тротуару, посмотрел в одну, в другую сторону — и все концы в руках.
У меня забилось сердце. Не бахвалится ли он? О нет! Ведь я своими глазами видел, как виртуозно считал Сидор Поликарпович на костяшках счетов, словно на рояле играл. Можно завидовать ему — удивляться нечему. Может, и глазомер у него необыкновенный. Смерит взглядом штабель дров и безошибочно запишет: столько и столько саженей. Знавал же я Менделя, перекупщика скота. Тому стоило взглянуть на корову, чтобы сразу определить ее вес.
— Сидор Поликарпович, мне еще долго придется бродить по снегу с саженью, пока не научусь...
— Хи-хи-хи! — захихикал Мышкии и откинулся в кресле. — По мне, вы можете бродить сколько угодно, только бы все было правильно подсчитано. К сожалению, сегодня вы допустили ошибку, невиданную ошибку!
— Сидор Поликарпович!—Мне стало жарко.— Это невозможно...
— Возьмем возчиков—их сорок человек. А по-вашему, они справились с работой шестидесяти. Как же так?
— Сидор Поликарпович, если вы не верите... завтра перемерьте. Готов биться об заклад!
— Эх, молодой человек! — сочувственно вздохнул Мышкин.— Меня самого в первый день начальник выругал: «Негодяй, почему так поздно? В селе за девками гонял?» А я еще больше устал, чем вы сегодня. Но уже на другой день сообразил, как надо работать.
В изумлении я уставился на Мышкина:
...— На второй день... и без ошибок?
— Это уж кто как сумеет. Ошибиться можно, только надо знать, в чью пользу. Да, молодой человек, я больше не.ощибался, на второй день меня уже в пример ставили.
—Так быстро? Как это вам удалось?
— Да так, просто хотелось мне есть, пить, приодеться, а вы об этом, должно быть, не подумали.
Вытащив носовой платок, Мышкин начал его складывать и вязать концы. Получился «зайчик».
— По вашей табличке, — повторил он, — сегодня в лесу работали не сорок возчиков, а все шестьдесят. Как это получилось? Дрова, мил-человек, не лекарство. Вы, наверное, не саженью мерили, а на весах аптекарских взвешивали.
— Но...
— Подождите. Церковь — самое святое место на земле. Вы покупаете свечечку, чтобы зажечь ее перед иконой господа нашего Иисуса Христа ради спасения своей души.. За.свечку вы заплатили три копейки, а церкви она не стоит и грошика. Чертовская прибыль! Поняли?
— О церкви судить не берусь! — ответил я с возмущением.— Но здесь, в лесу... Во что обуты мужики? В драные онучи и лапти. Во что одеты? В худые поддевки и, тулупы. А дома у них дети, жены, старики... Как же обсчитывать человека, который живет впроголодь?
Мышкин смял «зайчика» и вытер им нос.
— Что вам их жалеть? Мужик, как только лишняя копейка заведется, напьется и норовит благодетелю своему глаза выцарапать. Так-то, молодой человек!
— А честь... а совесть... а грех... — пробормотал я. Мышкин поспешил с ответом. У него, как в катехизисе, было готово толкование к каждой заповеди.
— Если заводчик жить не умеет, если он мягкотелый да боязливый—ему банкротство на роду написано. А банкротство, молодой человек, — это смерть, и пропадет не он один, а дело свое вместе с собой погубит. Глядишь, десятки, сотни, тысячи без работы остались, без кусочка хлеба... Что о мужиках говорить! Подумайте о хозяевах. Фирмы норовят одна на другую петлю надеть. Ежели бы наши хозяева опасались в ход когти пускать, ни нам бы кренделька, ни рабочему супа, а на-, ших господ живо другие обобрали бы... Эхма, молодой человек, вам повезло! Такого хозяина, как Илья Степанович Крысов, хоть министром сажай! — Мышкин заговорщически прошептал:—Для лопатовцев Илья Степанович царь и бог.. Он себя надуть не даст... все под его дудочку пляшут, да еще благодетелем зовут... Благо-детеяемш большой буквы!
Дрожа от негодования, я решительно заявил:
— Нет, Сидор Поликарпович, я не буду воровать у рабочих заработанные ими гроши.
— Ай-яй-яй! — Мышкик развязал «зайчика». — Вы удивительный мастер все преувеличивать. Я не завидую ни вашему дядюшке-полковнику, ни родителям. Что поделаешь... Пока Илья Степанович не явится, поработаете на месте конторщика Гришина.
Глава VII
Разговор на французском языке. — Преступная, тайна. — Царица — первая шпионка. — Ночь в бараке у рабочих..
Уже второй день сидел я в чуланчике возле кабинета инженера. Кабинет был пуст. Когда я спросил у Михаила Михайловича Дударя, кто этот инженер и каков он из себя, механик коротко пояснил:
— Приезжает тут один субъект. Приедет, посмотрит, несут ли куры в Лопатове золотые яйца. Если несут, едет дальше.
Мышкин завалил меня конторскими книгами, списками и другими документами. Успевай только считать, записывать, переписывать
Удивляло меня одно. В те времена в России все ме-рили дюймами, вершками, аршинами, саженями, верстами. .. А тут в некоторых документах счет вели на метры и километры. Странно, что бы это могло означать?
И вот к вечеру в кабинет инженера вошли два человека Из разговора я понял, что длинный, костлявый и необычайно зябкий—это инженер Михно, а второй — грузный, с густыми рыжими бровями и бегающими глазками — граф Воруинский.
Кабинет был не топлен. Вероятно, никто не ждал инженера. Поэтому Михно оставил открытой дверь в мой: натопленный чуланчик. Изредка он заходил ко мне и заглядывал в бумаги. — Господин инженер, вы должны работать аккуратно, как работают немецкие инженеры. — Господин граф, в этой стране дороги так плохи. .. даже пушки Гинденбурга не в состоянии наступать
Оба разговаривали по-французски. Кого им было опасаться —не меня же, худенького паренька, давно не стриженного! Эти господа преспокойно беседовали, не обращая на меня внимания. Инженер Михно немного заикался — это помогало лучше понять смысл их беседы.
Граф Воруинский говорил высоким голосом, напоминая скорее истеричную базарную торговку, чем высокородного графа. Он пробирал Михно, а инженер, будто школьник, только оборонялся, оправдывался, божился, клялся... Вынув из несгораемого шкафа какие-то бумаги, показывал их графу, доказывал, что в других филиалах компании план экспорта перевыполнен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107