Я дрожал, пробегая от жилища Чвортека до школы. Пугался каждого незнакомого человека, входившего к Чвортекам: разве гимназисты не могли кого-нибудь подкупить?
Когда я наконец попал домой, радости моей не было границ. Я тут же пустился вперегонки с нашим псом Дуксиком. Состязаться с ним было нелегко. Чтобы добиться победы, я набрал в карман хлебных корок. Дуксик больше бегал позади меня, нюхал воздух, так я его и одолел. Потом бабушка велела мне наносить в баню воды. На этот раз Дуксик, резвясь, бежал впереди меня; я же притворился равнодушным и старался ему втолковать, что мне нужно работать и пусть он меня не соблазняет.
Точно обидевшись, Дуксик стал подыскивать, чем бы ему заняться. Вскоре из рощицы выехали сани, и он, приветствуя их тоненьким лаем, побежал навстречу.У меня вдруг задрожали колени, я проворно юркнул в баню и, заперев дверь на щеколду, забрался на полок.Потом спрыгнул на пол, взял из печки несколько камней и залез в самый темный угол. Так я стоял, словно готовясь к нападению хищных зверей.
Мой Дуксик все больше свирепел. Вообще-то это был добродушный песик, ростом с ежика, и лаял он больше для того, чтобы люди о нем не забывали.Но ехавшие в санях гимназисты и тучный Альфонс дразнили песика кнутом. Когда же он рассвирепел, барчуки начали его бомбардировать. Я подполз к маленькому окошечку, и сердце мое зажглось негодованием. Они ехали с черепашьей скоростью, иногда останавлива-лись и бросали в собаку какие-то сероватые шарообразные комья. Но где им было попасть в Дуксика! Он кру-
тился волчком, и ядра со свистом проносились мимо его хвоста и ушей.И все же у Дуксика был собачий ум — он не понял хитрости этих волчат. В конце концов один ком попал песику в голову. Пронзительно завизжав, он отскочил...
Маленькую собачонку волчата проучили, досыта посмеялись, но хотели они встретить еще кое-кого. Явно они ждали Букашку. А Букашка не решился вылезть из бани, хотя у него в руках были крепко зажаты камни.
Позже я посмотрел, чем они кидали в собаку, и понял, что мои враги все заранее подготовили. Снежки были облиты водой и заморожены — настоящие ледяные ядра.
Глава XXV
Утро солнечное, а вечер хмурый. — Попрошайничество. — «Почему у тебя такие красные глаза?»
Как-то в конце января, рано утром в понедельник, пришел дядя Давис и, здороваясь, долго жал мне руку. Я сразу подумал: у него что-то на уме. И не ошибся: дядя просидел довольно долго; говорили о заплесневевшей капусте, о замерзшем картофеле. Казалось, он завернул к нам только для того, чтобы рассказать о придуманной им мышеловке, которая каждый день ловит по пяти мышей.
Уходя, дядя Давис вдруг вытащил из полушубка сверток и сунул мне в руку.
— Вот, нашел какой-то хлам на чердаке,— сказал он.
Это была роскошная книга с картинками — «Рула-ман». В новой обложке, и все страницы чистые.
Нет, такие книги среди хлама не валяются! Ну и хитер дядя: он недавно ездил в Витебск и, наверное, там купил. Не желая слышать разговоров моих родных о бесполезной трате денег, он, как всегда, отшутился...
Вторым радостным событием было выздоровление нашего Ионатана. Отец обещал отвезти меня в школу, так что прощай дежурство в маленькой рощице, где я, бывало, торчал, дрожа от холода!
И третье счастливое событие: когда мы ехали в школу, взошло солнце, такое яркое и лучезарное, что я не мог на него наглядеться. «Скоро будет лето!» — напевал я всю дорогу сочиненную мною в честь солнца песню.
Во время большой перемены я забежал домой и не нашел своего мешка с хлебом на обычном месте. Чвор-тека не было дома, а от маленькой Нины толку не добьешься. Я несколько раз ощупал гвоздь, на котором висел мой мешок, подумал, не сплю ли я. Волнение еще увеличило мой аппетит.
Хозяйка Марина Ефремовна пришла домой вместе со звонком на урок. Спрашивать было уже некогда: я только заметил чрезвычайно радостное выражение ее лица; она напевала что-то веселое, как будто узнала приятные новости.
После уроков я поспешил домой. Мне почему-то казалось: все будет хорошо. Но в наши дни чудес не бывает.Хозяйка спала на печи, громко храпя.Голод даже самых робких делает смельчаками, поэтому я до тех пор тормошил ее, пока она не проснулась. Вместо ответа она застонала и попросила холодной воды.
Напившись, Марина Ефремовна рассказала, что к Сидоровым приехали сваты. Ну, а на стол ставить нечего: выпивка есть, еды — ни крошки.Стало жаль дальнего родственника... Вот Иван Иванович и сказал: «Возьмем Букашкии мешок. Как-нибудь обойдемся, а Сидорова спасем!»
После этих слов Марина Ефремовна повернулась на другой бок, а я постоял как столб и, нахлобучив шапчонку, вышел на улицу.
Куда пойдешь? В Аничкове с десяток Сидоровых. Разве в такой большой деревне можно стучаться у каждой двери: «Не приезжали ли к вам сваты?»
В этот день Иван Иванович пришел поздно, подвыпив, в шапке набекрень. О своей проделке он все-таки вспомнил и, хлопнув меня по плечу, повторил раз пять:
— Не горюй, Букашка, вытянем!
Он одну ногу разул и, не добравшись до второй, растянулся на полатях и тут же захрапел.Я обыскал все ящики и не нашел ни корочки хлеба. Так мы с Ниной легли спать голодные. Я улегся молча, а она долго всхлипывала.
Наутро хозяйка испекла лепешки и сварила грибную похлебку. Но уже в среду она стала удивляться, куда столько влезает в этакого малыша. Должно быть, пользуясь случаем, Букашка хочет отъесться за чужой счет. А з четверг заявила, что не виновата в опустошении моего мешка и пусть дальнейшие заботы обо мне примет на себя Иван Иванович. И своему-то ребенку нечего дать. Что ей, весь свет кормить, что ли? Она не станет заботиться о пьяницах.
У меня чесался язык ответить: в своей жизни я еще не выпил ни рюмки водки, а вот Марина Ефремовна в тот день действительно противно храпела на печи — как пьяная. Но Иван Иванович — и ему не дали поесть,— успокаивая меня, улыбнулся и сказал, что все это пустяки: нас накормят те, кто пировал во время сватовства.
Мы ходили из дома в дом, как нищие. Иван Иванович начинал с длинных-предлинных рассказов о сражениях в Маньчжурии, а потом сводил разговор к еде. В некоторых домах нас кормили, из других выпроваживали. Я удивлялся: неужели все эти люди опустошали мой мешок? Потому что до конца недели мы обошли по крайней мере домов двадцать.
Как тяжело было попрошайничать! Снова пришел понедельник, и хотя не слышно было больше о приезде сватов, но тем не менее моему мешку с припасами все чаше доставалось. Правда, он уже не опустошался целиком, как в тот раз.
С приближением весны в белорусскую деревню пришел голод; хлеб у всех стал такой, какой бывал в голодные времена. Так что ничего не поделаешь!..
Иван Иванович был неплохим человеком: он никогда не отрекался от своих проделок, только лукаво подмигивал, будто это всего лишь веселая шутка. Видя, что я угрюм и грустен, он успокаивал меня:
— Ну, много ли тебе надо, такому малышу?
Возможно, мне и в самом деле надо было меньше, чем другим детям моего возраста, однако я не мог жить совсем без еды. От недоедания начала кружиться голова и стало звенеть в ушах. Дома я ничего не говорил об этом —зачем? Отец, наверное, поругался бы с Чворте-. ком, и тогда живи где хочешь.
В конце концов я стал осторожнее. В мешочке, подвешенном на гвозде, я оставлял совсем немного хлеба, остальное рассовывал повсюду:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Когда я наконец попал домой, радости моей не было границ. Я тут же пустился вперегонки с нашим псом Дуксиком. Состязаться с ним было нелегко. Чтобы добиться победы, я набрал в карман хлебных корок. Дуксик больше бегал позади меня, нюхал воздух, так я его и одолел. Потом бабушка велела мне наносить в баню воды. На этот раз Дуксик, резвясь, бежал впереди меня; я же притворился равнодушным и старался ему втолковать, что мне нужно работать и пусть он меня не соблазняет.
Точно обидевшись, Дуксик стал подыскивать, чем бы ему заняться. Вскоре из рощицы выехали сани, и он, приветствуя их тоненьким лаем, побежал навстречу.У меня вдруг задрожали колени, я проворно юркнул в баню и, заперев дверь на щеколду, забрался на полок.Потом спрыгнул на пол, взял из печки несколько камней и залез в самый темный угол. Так я стоял, словно готовясь к нападению хищных зверей.
Мой Дуксик все больше свирепел. Вообще-то это был добродушный песик, ростом с ежика, и лаял он больше для того, чтобы люди о нем не забывали.Но ехавшие в санях гимназисты и тучный Альфонс дразнили песика кнутом. Когда же он рассвирепел, барчуки начали его бомбардировать. Я подполз к маленькому окошечку, и сердце мое зажглось негодованием. Они ехали с черепашьей скоростью, иногда останавлива-лись и бросали в собаку какие-то сероватые шарообразные комья. Но где им было попасть в Дуксика! Он кру-
тился волчком, и ядра со свистом проносились мимо его хвоста и ушей.И все же у Дуксика был собачий ум — он не понял хитрости этих волчат. В конце концов один ком попал песику в голову. Пронзительно завизжав, он отскочил...
Маленькую собачонку волчата проучили, досыта посмеялись, но хотели они встретить еще кое-кого. Явно они ждали Букашку. А Букашка не решился вылезть из бани, хотя у него в руках были крепко зажаты камни.
Позже я посмотрел, чем они кидали в собаку, и понял, что мои враги все заранее подготовили. Снежки были облиты водой и заморожены — настоящие ледяные ядра.
Глава XXV
Утро солнечное, а вечер хмурый. — Попрошайничество. — «Почему у тебя такие красные глаза?»
Как-то в конце января, рано утром в понедельник, пришел дядя Давис и, здороваясь, долго жал мне руку. Я сразу подумал: у него что-то на уме. И не ошибся: дядя просидел довольно долго; говорили о заплесневевшей капусте, о замерзшем картофеле. Казалось, он завернул к нам только для того, чтобы рассказать о придуманной им мышеловке, которая каждый день ловит по пяти мышей.
Уходя, дядя Давис вдруг вытащил из полушубка сверток и сунул мне в руку.
— Вот, нашел какой-то хлам на чердаке,— сказал он.
Это была роскошная книга с картинками — «Рула-ман». В новой обложке, и все страницы чистые.
Нет, такие книги среди хлама не валяются! Ну и хитер дядя: он недавно ездил в Витебск и, наверное, там купил. Не желая слышать разговоров моих родных о бесполезной трате денег, он, как всегда, отшутился...
Вторым радостным событием было выздоровление нашего Ионатана. Отец обещал отвезти меня в школу, так что прощай дежурство в маленькой рощице, где я, бывало, торчал, дрожа от холода!
И третье счастливое событие: когда мы ехали в школу, взошло солнце, такое яркое и лучезарное, что я не мог на него наглядеться. «Скоро будет лето!» — напевал я всю дорогу сочиненную мною в честь солнца песню.
Во время большой перемены я забежал домой и не нашел своего мешка с хлебом на обычном месте. Чвор-тека не было дома, а от маленькой Нины толку не добьешься. Я несколько раз ощупал гвоздь, на котором висел мой мешок, подумал, не сплю ли я. Волнение еще увеличило мой аппетит.
Хозяйка Марина Ефремовна пришла домой вместе со звонком на урок. Спрашивать было уже некогда: я только заметил чрезвычайно радостное выражение ее лица; она напевала что-то веселое, как будто узнала приятные новости.
После уроков я поспешил домой. Мне почему-то казалось: все будет хорошо. Но в наши дни чудес не бывает.Хозяйка спала на печи, громко храпя.Голод даже самых робких делает смельчаками, поэтому я до тех пор тормошил ее, пока она не проснулась. Вместо ответа она застонала и попросила холодной воды.
Напившись, Марина Ефремовна рассказала, что к Сидоровым приехали сваты. Ну, а на стол ставить нечего: выпивка есть, еды — ни крошки.Стало жаль дальнего родственника... Вот Иван Иванович и сказал: «Возьмем Букашкии мешок. Как-нибудь обойдемся, а Сидорова спасем!»
После этих слов Марина Ефремовна повернулась на другой бок, а я постоял как столб и, нахлобучив шапчонку, вышел на улицу.
Куда пойдешь? В Аничкове с десяток Сидоровых. Разве в такой большой деревне можно стучаться у каждой двери: «Не приезжали ли к вам сваты?»
В этот день Иван Иванович пришел поздно, подвыпив, в шапке набекрень. О своей проделке он все-таки вспомнил и, хлопнув меня по плечу, повторил раз пять:
— Не горюй, Букашка, вытянем!
Он одну ногу разул и, не добравшись до второй, растянулся на полатях и тут же захрапел.Я обыскал все ящики и не нашел ни корочки хлеба. Так мы с Ниной легли спать голодные. Я улегся молча, а она долго всхлипывала.
Наутро хозяйка испекла лепешки и сварила грибную похлебку. Но уже в среду она стала удивляться, куда столько влезает в этакого малыша. Должно быть, пользуясь случаем, Букашка хочет отъесться за чужой счет. А з четверг заявила, что не виновата в опустошении моего мешка и пусть дальнейшие заботы обо мне примет на себя Иван Иванович. И своему-то ребенку нечего дать. Что ей, весь свет кормить, что ли? Она не станет заботиться о пьяницах.
У меня чесался язык ответить: в своей жизни я еще не выпил ни рюмки водки, а вот Марина Ефремовна в тот день действительно противно храпела на печи — как пьяная. Но Иван Иванович — и ему не дали поесть,— успокаивая меня, улыбнулся и сказал, что все это пустяки: нас накормят те, кто пировал во время сватовства.
Мы ходили из дома в дом, как нищие. Иван Иванович начинал с длинных-предлинных рассказов о сражениях в Маньчжурии, а потом сводил разговор к еде. В некоторых домах нас кормили, из других выпроваживали. Я удивлялся: неужели все эти люди опустошали мой мешок? Потому что до конца недели мы обошли по крайней мере домов двадцать.
Как тяжело было попрошайничать! Снова пришел понедельник, и хотя не слышно было больше о приезде сватов, но тем не менее моему мешку с припасами все чаше доставалось. Правда, он уже не опустошался целиком, как в тот раз.
С приближением весны в белорусскую деревню пришел голод; хлеб у всех стал такой, какой бывал в голодные времена. Так что ничего не поделаешь!..
Иван Иванович был неплохим человеком: он никогда не отрекался от своих проделок, только лукаво подмигивал, будто это всего лишь веселая шутка. Видя, что я угрюм и грустен, он успокаивал меня:
— Ну, много ли тебе надо, такому малышу?
Возможно, мне и в самом деле надо было меньше, чем другим детям моего возраста, однако я не мог жить совсем без еды. От недоедания начала кружиться голова и стало звенеть в ушах. Дома я ничего не говорил об этом —зачем? Отец, наверное, поругался бы с Чворте-. ком, и тогда живи где хочешь.
В конце концов я стал осторожнее. В мешочке, подвешенном на гвозде, я оставлял совсем немного хлеба, остальное рассовывал повсюду:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107