Рижан, которые, поработав одно время в Лядове, внезапно пропали, я хорошо помнил. Но что бабушка одного из них лечила, этого и не подозревал.
— Бабушка, почему я не знал?
— От тебя отделаться было проще простого. Скажу, бывало: «Иди, мальчик, поройся в клети», — только тебя и видим. Ты в ту пору привязался к старым газетам и календарям.
— Зря от меня скрывала! — проворчал я.
— И верно, ты никогда не болтал лишнего. Но был еще мал, да и время такое, что лучше поостеречься. Скажи, — она повернулась ко мне, хотя во тьме, царившей на чердаке, невозможно было рассмотреть черты лица, — разве ты от меня, своей старой бабки, мало утаил?
Я молчал. В самом деле, в Рогайне еще не обмолвился ни словом о своих приключениях в Лопатове. Домашние думали, что явился из Витебска из-за нужды. И не удивились. Они давно ожидали, что в один прекрасный день меня исключат из гимназии. Дед так и умер в уверенности, что обыкновенная нищета выгнала меня из города.
Бабушка села рядом. И вот в полутьме чердака я рассказал ей все, умолчал только о последней поездке к Давису Каулиню. Имя раненого гостя тоже не было названо: пусть остается Петровичем.
Бабушка приподнялась:
— Посмотрю, как там больной...
— Может, перенести его в баньку?
— Кто знает, а вдруг за ним охотятся... Пока погода хорошая... А если дождь пойдет, сделаем крышу из мешковины. Я в какой-то газете читала, что некоторых больных лечат в горах, лесах и садах.
— Ну, а я пойду вязать снопы — рожь валяется неубранной. Кто наткнется, еще что-нибудь подумает...
На дороге столкнулся с Зентой. Она несла на плече где-то подобранную жердь и радостно размахивала рукавицами:
— Наши рукавицы! Бабушка просто позабыла!
— Зенточка, у меня страшно заболело вот здесь...—: Я ткнул пальцем под ребро.
Сестренка испуганно встрепенулась:
— Что там такое? Желчь или печень?
— Н-не знаю... Пойдем, поможешь мне снопы вязать.
— Никуда ты не пойдешь! Одна управлюсь! — Видя, что я собираюсь идти за ней, Зента рассердилась:— И так уж меня спрашивают: «Как это ваш Роб все держится?» — Зента умчалась...'
Прошло три дня.Мы лежали с Дударем на лесной опушке между елью и осиной. От ели исходил аромат смолы, а у осины чуть приметно дрожали листья. Казалось, деревья радовались прекрасным летним дням.
— Перестаньте, Роб, вам не удастся меня уговорить.
— Но вы же так слабы, Михаил Михайлович! Останьтесь по крайней мере еще на одну ночь.
— За плечо я уже не боюсь. Заражения не будет. А рану кто-нибудь перевяжет, так и заживет. Двигаться мне полезнее, чем без дела валяться.
— Вы еще не рассказали, где это с вами стряслось.
— Неподалеку от Лопатова. Удирал от тупицы-урядника. Он вообразил, что обнаженной сабли я испугаюсь больше, чем револьвера. Вот видите, посчастливилось... Пусть пока сибирские кедры растут без меня.
— Какое там — посчастливилось! Это ваше мужество. ..
— Чушь! Ваша бабушка по-своему не менее мужественна.
Против признания заслуг бабушки я не возражал. Первую ночь она совсем не сомкнула глаз. Сидела возле больного, прислушивалась к его дыханию, проверяла пульс. Наутро радостно сообщила мне: «У твоего Петровича здоровье, что у быка. Скоро встанет на ноги».
— Михаил Михайлович, у вас хорошая память...
— Не сказал бы. В школе всегда с трудом решал задачи в уме.
— Но вот ведь вспомнили, что есть на свете Рогайне.
— Если у человека ясная цель в жизни и ему необходимо многое запомнить, память развивается и становится его помощником.
— Интересная теория!
— Теория? О нет, это истина, проверенная самой жизнью.
Прекрасная погода, солнце, красивая полянка и чуть заметное дуновение ветерка располагали Дударя к разговору.
— Я знаю человека, который раньше испугался бы, если бы ему сказали: «Ничего не доверяй бумаге и записной книжке — все держи в уме». Но, когда понадобилось, в его память врезалось так много лиц, кличек, адресов, дорог, домов, квартир, конспиративных явок, паролей, заданий... Память победила! Она должна была
победить, так как порой за мелкую ошибку пришлось бы заплатить каторгой или ссылкой в сибирскую тундру. Понятно было, что Дударь только из-за скромности говорил о себе в третьем лице.
— Эти люди — герои! — сказал я с восхищением.— Но, если хорошенько подумать, что они могут сделать! У правительства все: оружие, тюрьмы, штыки, виселицы, церкви... А у них? Вот Тихон Бобров... разгорелся, как яркий костер в степи, и сразу потух — в тюрьму попал.
— Он уже не в тюрьме, а в ссылке — конечно, там, куда Макар телят не гонял, — тихо отозвался Дударь.— А знаете, чем он обрадовал друзей в первом же письме?— В глазах Михаила Михайловича промелькнули озорные огоньки.— «Птичка приготовилась к полету». Паспорт, значит, раздобыл, скоро раскланяется: «Будьте здоровы, господ,! жандармы И пшики, скачите во все концы, Россия большая, Л я спешу снова раздувать костер...» Где неважно. Народу огонек везде нужен. Вот вам и потух!
Бывший механик улыбнулся. Мне почудилось в этой усмешке: «Эх, Букашка, куда тебе до Тихона!»
Разговор оборвался. Растянувшись на траве, Дударь наблюдал за муравьем, ползущим по рукаву.
— Итак, Роберт, в сумерки нам придется проститься.
— Михаил Михайлович...
— Оставим это, Роб... Но вы могли бы сделать еще одно доброе дело: достаньте красной материи.
— Опять для какого-нибудь маскарада?
— Нет. Для красного знамени. Вы слышали о Ботов-ском имении?
— Километров пятнадцать отсюда в сторону Орши.
— Что вы еще знаете о Ботове?
— У меня там нет никого знакомых.
— У меня тоже. Но я знаю, что в километре от имения на кладбище похоронены два революционера-батрака. Они были убиты полицией. Несколько лет подряд на сосне у кладбища взвивался красный флаг. В это примерно время, летом...
— Михаил Михайлович, то были подпольщики?
— Да, Роберт.
Нелегко было разыскать в нашем хозяйстве красную материю. Бабушка два раза перебирала содержимое коричневого сундука — того самого, в котором когда-то хранилось ее приданое. Попадались разноцветные куски материи, оставшиеся от сшитых некогда кофт и юбок, но не красного цвета. Бабушка сетовала: почему не сказали, когда посылала Зенту с запиской в Богушевск к матери. Лизе уж где-нибудь нашла бы...
Вернувшись к Дударю, я печально проговорил:
— Михаил Михайлович, не подумайте чего-нибудь плохого...
Дударь, удобно устроившись, лежал на солнцепеке и спокойно обрывал листья с ветки вербы.
— Сам виноват: слишком поздно пришло в голову. Жаль, но на нет и суда нет.
— Михаил Михайлович, денька через два я достану красную материю и вывешу флаг!
— Вы? — Лицо Дударя оставалось спокойным. Помолчав, он прибавил: — Это потруднее сделать, чем, скажем, броситься с бомбой под царский автомобиль...
Я покраснел, как мальчишка, которого уличили в нехорошем поступке.
— Ах, с этим царем... Я тогда еще был глуп...
— Мой милый, я не сомневаюсь в вашей смелости. Но когда нет опыта... Да и можете ли вы лазить по деревьям?— Дударь пристально посмотрел на мою руку.
Только теперь вспомнил я о вывихнутом плече и советах доктора Луговцова.
— Разве обязательно забираться на самую верхушку? По-моему, главное, чтобы на той сосне появился красный флаг. А выше или ниже — не так уж важно.
Затрещали ветки. Кто-то решительно приближался к нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107