Часто Иегову поминает. Уж не выкрест ли...
Брускин нахлобучил котелок и вышел. Старший наборщик, весело усмехаясь, подошел ко мне:
— Видел, как быстро отчалил?
— Что это вы обо мне выдумали?
— Я его просто выгнал. По народному обычаю, клин клином вышибают.
— Не пойму.
— Брускин — крещеный еврей.
— Ну и что же?
— Если человек отбрасывает религию, как ненужные лохмотья, это хорошо. Я вот старый безбожник, но ведь не стану католиком или лютеранином...
Максим Филиппович, разве так важно, какого цвета колпак у шута: красный, зеленый или желтый?
— У хозяина свой расчет. Меняя религию, Лев Моисеевич надеется урвать побольше...
На следующее утро я соскочил с постели в страхе: проспал, проспал! Скорее проверь книги, ополосни лицо, бегом марш в гимназию! Когда же очнулся, сердечко заныло: эх, тяжелые были денечки, а все-таки какое счастье учиться, какое счастье!
В сумерках прошел нарочно мимо гимназии. Пальцы сжались в кулаки: «Из вас тут половину выбросил бы вон! Коптите небо где-нибудь в другом месте...»
Встретил бывших одноклассников. Что сказать об этом?.. Собаки тоже, встретясь, тявкнут друг на друга и побегут каждая своей дорогой. Вот с Анатолием Радке-вичем хотелось по-настоящему поздороваться. Я узнал, что Толя куда-то уехал. Из гимназии Неруша его тоже исключили... Ну, не за проступок, занесенный в кондуит, а за преступление, не менее тяжелое: не выбирай себе родителей, не умеющих добывать деньги...
Недели две прошли без особых происшествий. Впрочем, что такое особое происшествие? Некогда покупка карандаша была для меня важнейшим событием...
Да что там скрывать! Внешне, как говорится, тиха да гладь, да божья благодать. Но на душе было тревжно, накипало даже возмущение. Против кою? И Не поймешь. Порой другие казались бездушными, горой сам себя ругал размазней. В типографии со мною разговаривали обыденным голосом, спрашивали, как дела, сыт ли. Я уже перезнакомился со всеми рабочими, я один, то другой осведомлялся:
— Как, все еще скачут в голове буквы и знаки при пинания?
— Ночью ничего. А вот днем донимают.
— Смотри-ка!
— Ей-богу! Иду по улице — ищу на вывесках ошибки...
Меня хлопали по плечу: ничего, мол, привыкнешь Я всматривался в каждого рабочего. Все ждал... Но ни малейшего намека на что-то... Вскоре даже воспоминания о Тихоне стали злить: «Тихон делал то-то... действовал так-то...» А я?
Попробовал было научиться набирать. Думал, эка невидаль! Но, оказалось, верстатка и шрифты не таблица умножения, которую одолел в один присест. Как ни горько было, а пришлось признаться: должно быть, про меня
сказано — «Один в поле не воин». Что поделаешь? Раз так, сиди над гранками и жди, пока дядя или Соня о тебе вспомнят... Брускин порой торчал в типографии с утра до вечера. Потирая руки, он совал нос то в один, то в другой цех. Жалованье рабочим он выплачивал самолично. Мог бы это делать в наборной, у конторки, где обычно .рассчитывался с клиентами, но — то ли по странной причуде, то, ли по какой другой причине — Брускин всегда платил жалованье в темном чуланчике с маленьким оконцем.
Когда я вышел из чуланчика, насмешливо прозванного рабочими банковским сейфом, старший наборщик коротко спросил:
— Сколько?
— Двадцать пять.
— Протестовал?
— Я сказал ему, что корректор должен получать тридцать.
— И что же?
Дядя лукаво улыбнулся:
— Оперился, говоришь? Но, чтобы с ястребом схва-ться, перья — ненадежное оружие.
— Да я... Тут он дружески ухватил меня за подбородок:
— Даже малина не созревает в один день. Погоди.., Даю слово: скоро сам станешь владельцем типографии.
Дядя заторопился. Я остался у калитки. Ей-ей, моя голова — ветряная мельница. Крылья машут, а жернова крутятся впустую... В чем суть дядиных слов?
— Получите! — Почтальон на ходу бросил мне письмо.
Весточка от домашних! Пишет сестренка Зента. Так, так, все живы и здоровы. Отец тоже на фронте цел и невредим. Приветы, приветы... Смотри-ка, в конверте еще листочек, какая-то записка...
Прочитал и вздохнул: записка от Инты, не совсем вразумительная. Кончается странной припиской: «Пока что писем не жди и сам не пиши». Как тут не обидишься! Мы же довольно долго прожили вместе... стали вроде друзьями. И почему было посылать свой листочек не прямо мне, а обходным путем, через Зенту? Просто
оскорбительно.Мельница в голове снова завертелась... Не так ли когда-то Соня наказывала: «Не пиши»? Понимаю, Инта, понимаю: «Так надо». Я мрачно поник головой: даже Инта уже где-то на посту, а Роберт Залан — все еще ни
то ни се!.. С тяжелым сердцем пошел на свою новую квартиру. Хозяйка отрекомендовалась госпожой Дивель. Уже минут через десять я знал историю ее жизни. Ее муж Вилли был германским подданным. За год до начала войны сглупил — перешел в русское подданство. Теперь мокнет в окопах. И церковный совет — такие там завистники! — хотели ее, Кристину, солдатку с тремя детьми, лишить бесплатной квартиры. Нет, господа, и она может в божьем храме подмести да печь вытопить!
Вначале я сочувственно качал головой, слушая ее болтовню, но вскоре мысли мои приняли другое направление: интересно, чем эта квартира прельстила дядю Дависа? Хозяйка, такая несимпатичная трещотка, уже объявила, что в конце концов шут с ним, со старым
— Максим Филиппович, вы большевик?
— Ишь какой... так и рубит сплеча... Нет, я всего только старый рабочий.
Мы простились.
Глава XXVII
В церковном подвале. — Дударь в форме железнодорожника.— Почему прошел мимо Вася Уголев?
На квартире у Таракановых меня дожидался дядя Давис:
— Здорово, молодец! Жду тебя, не дождусь. Уж собирался записку писать.
— Почему же не написал?
— Ты знаешь мой обычай — лучше не марать бумаги, если можно на словах объяснить... Скажи, ты долго думаешь тут жить?
— Нет. В воскресенье пойду искать комнатку или угол. Таракановы по старой дружбе пустили на время. Здесь и без меня тесно...
— Слушай: я снял для тебя комнату.
— Уже снял? Так быстро?
— Да, случайно... А то хозяйка отдала бы другому.
— Где это?
— Знаешь лютеранскую кирху на Нижнепетровской улице? Там, в полуподвальном помещении, квартира сторожа. Света маловато, зато тепло. И главное, у тебя будет своя комната.
Я был неприятно поражен:
— Жить в церкви... Нет, это не по мне! Над головой мракобесы будут читать проповеди, а я...
— А ты будешь в самом надежном месте... Это для нас необходимо, — многозначительно добавил дядя.— Сегодня уже поздно, но завтра сходи познакомься с хозяйкой. Да не очень болтай — остерегайся...
Дядя уже подходил к калитке. С взъерошенными волосами я бросился за ним. Нет, уважаемый, сегодня ты просто не отделаешься! Схватив его... уж не помню взволнованно пробурчал:
Ежели Давис Каулинь все еще считает, что - Дайте мне... поручите... я тоже сам у самого Брускина отпечатаю!
мужем — пруссаком Вилли. У нее молодой жених на примете...
Наконец мне удалось прервать ее бесконечною болтовню:
— Есть у вас какой-нибудь чулан или погреб, куда бл можно мешок картошки поставить?
— Как же нет — под церковью целый зал!
Госпожа Дивель торопливо вышла в прихожую и, спустившись по ступенькам, открыла зеленую дощатую дверь:
— Просторно! Не только картошку хранить, а можно плясать и хороводы водить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Брускин нахлобучил котелок и вышел. Старший наборщик, весело усмехаясь, подошел ко мне:
— Видел, как быстро отчалил?
— Что это вы обо мне выдумали?
— Я его просто выгнал. По народному обычаю, клин клином вышибают.
— Не пойму.
— Брускин — крещеный еврей.
— Ну и что же?
— Если человек отбрасывает религию, как ненужные лохмотья, это хорошо. Я вот старый безбожник, но ведь не стану католиком или лютеранином...
Максим Филиппович, разве так важно, какого цвета колпак у шута: красный, зеленый или желтый?
— У хозяина свой расчет. Меняя религию, Лев Моисеевич надеется урвать побольше...
На следующее утро я соскочил с постели в страхе: проспал, проспал! Скорее проверь книги, ополосни лицо, бегом марш в гимназию! Когда же очнулся, сердечко заныло: эх, тяжелые были денечки, а все-таки какое счастье учиться, какое счастье!
В сумерках прошел нарочно мимо гимназии. Пальцы сжались в кулаки: «Из вас тут половину выбросил бы вон! Коптите небо где-нибудь в другом месте...»
Встретил бывших одноклассников. Что сказать об этом?.. Собаки тоже, встретясь, тявкнут друг на друга и побегут каждая своей дорогой. Вот с Анатолием Радке-вичем хотелось по-настоящему поздороваться. Я узнал, что Толя куда-то уехал. Из гимназии Неруша его тоже исключили... Ну, не за проступок, занесенный в кондуит, а за преступление, не менее тяжелое: не выбирай себе родителей, не умеющих добывать деньги...
Недели две прошли без особых происшествий. Впрочем, что такое особое происшествие? Некогда покупка карандаша была для меня важнейшим событием...
Да что там скрывать! Внешне, как говорится, тиха да гладь, да божья благодать. Но на душе было тревжно, накипало даже возмущение. Против кою? И Не поймешь. Порой другие казались бездушными, горой сам себя ругал размазней. В типографии со мною разговаривали обыденным голосом, спрашивали, как дела, сыт ли. Я уже перезнакомился со всеми рабочими, я один, то другой осведомлялся:
— Как, все еще скачут в голове буквы и знаки при пинания?
— Ночью ничего. А вот днем донимают.
— Смотри-ка!
— Ей-богу! Иду по улице — ищу на вывесках ошибки...
Меня хлопали по плечу: ничего, мол, привыкнешь Я всматривался в каждого рабочего. Все ждал... Но ни малейшего намека на что-то... Вскоре даже воспоминания о Тихоне стали злить: «Тихон делал то-то... действовал так-то...» А я?
Попробовал было научиться набирать. Думал, эка невидаль! Но, оказалось, верстатка и шрифты не таблица умножения, которую одолел в один присест. Как ни горько было, а пришлось признаться: должно быть, про меня
сказано — «Один в поле не воин». Что поделаешь? Раз так, сиди над гранками и жди, пока дядя или Соня о тебе вспомнят... Брускин порой торчал в типографии с утра до вечера. Потирая руки, он совал нос то в один, то в другой цех. Жалованье рабочим он выплачивал самолично. Мог бы это делать в наборной, у конторки, где обычно .рассчитывался с клиентами, но — то ли по странной причуде, то, ли по какой другой причине — Брускин всегда платил жалованье в темном чуланчике с маленьким оконцем.
Когда я вышел из чуланчика, насмешливо прозванного рабочими банковским сейфом, старший наборщик коротко спросил:
— Сколько?
— Двадцать пять.
— Протестовал?
— Я сказал ему, что корректор должен получать тридцать.
— И что же?
Дядя лукаво улыбнулся:
— Оперился, говоришь? Но, чтобы с ястребом схва-ться, перья — ненадежное оружие.
— Да я... Тут он дружески ухватил меня за подбородок:
— Даже малина не созревает в один день. Погоди.., Даю слово: скоро сам станешь владельцем типографии.
Дядя заторопился. Я остался у калитки. Ей-ей, моя голова — ветряная мельница. Крылья машут, а жернова крутятся впустую... В чем суть дядиных слов?
— Получите! — Почтальон на ходу бросил мне письмо.
Весточка от домашних! Пишет сестренка Зента. Так, так, все живы и здоровы. Отец тоже на фронте цел и невредим. Приветы, приветы... Смотри-ка, в конверте еще листочек, какая-то записка...
Прочитал и вздохнул: записка от Инты, не совсем вразумительная. Кончается странной припиской: «Пока что писем не жди и сам не пиши». Как тут не обидишься! Мы же довольно долго прожили вместе... стали вроде друзьями. И почему было посылать свой листочек не прямо мне, а обходным путем, через Зенту? Просто
оскорбительно.Мельница в голове снова завертелась... Не так ли когда-то Соня наказывала: «Не пиши»? Понимаю, Инта, понимаю: «Так надо». Я мрачно поник головой: даже Инта уже где-то на посту, а Роберт Залан — все еще ни
то ни се!.. С тяжелым сердцем пошел на свою новую квартиру. Хозяйка отрекомендовалась госпожой Дивель. Уже минут через десять я знал историю ее жизни. Ее муж Вилли был германским подданным. За год до начала войны сглупил — перешел в русское подданство. Теперь мокнет в окопах. И церковный совет — такие там завистники! — хотели ее, Кристину, солдатку с тремя детьми, лишить бесплатной квартиры. Нет, господа, и она может в божьем храме подмести да печь вытопить!
Вначале я сочувственно качал головой, слушая ее болтовню, но вскоре мысли мои приняли другое направление: интересно, чем эта квартира прельстила дядю Дависа? Хозяйка, такая несимпатичная трещотка, уже объявила, что в конце концов шут с ним, со старым
— Максим Филиппович, вы большевик?
— Ишь какой... так и рубит сплеча... Нет, я всего только старый рабочий.
Мы простились.
Глава XXVII
В церковном подвале. — Дударь в форме железнодорожника.— Почему прошел мимо Вася Уголев?
На квартире у Таракановых меня дожидался дядя Давис:
— Здорово, молодец! Жду тебя, не дождусь. Уж собирался записку писать.
— Почему же не написал?
— Ты знаешь мой обычай — лучше не марать бумаги, если можно на словах объяснить... Скажи, ты долго думаешь тут жить?
— Нет. В воскресенье пойду искать комнатку или угол. Таракановы по старой дружбе пустили на время. Здесь и без меня тесно...
— Слушай: я снял для тебя комнату.
— Уже снял? Так быстро?
— Да, случайно... А то хозяйка отдала бы другому.
— Где это?
— Знаешь лютеранскую кирху на Нижнепетровской улице? Там, в полуподвальном помещении, квартира сторожа. Света маловато, зато тепло. И главное, у тебя будет своя комната.
Я был неприятно поражен:
— Жить в церкви... Нет, это не по мне! Над головой мракобесы будут читать проповеди, а я...
— А ты будешь в самом надежном месте... Это для нас необходимо, — многозначительно добавил дядя.— Сегодня уже поздно, но завтра сходи познакомься с хозяйкой. Да не очень болтай — остерегайся...
Дядя уже подходил к калитке. С взъерошенными волосами я бросился за ним. Нет, уважаемый, сегодня ты просто не отделаешься! Схватив его... уж не помню взволнованно пробурчал:
Ежели Давис Каулинь все еще считает, что - Дайте мне... поручите... я тоже сам у самого Брускина отпечатаю!
мужем — пруссаком Вилли. У нее молодой жених на примете...
Наконец мне удалось прервать ее бесконечною болтовню:
— Есть у вас какой-нибудь чулан или погреб, куда бл можно мешок картошки поставить?
— Как же нет — под церковью целый зал!
Госпожа Дивель торопливо вышла в прихожую и, спустившись по ступенькам, открыла зеленую дощатую дверь:
— Просторно! Не только картошку хранить, а можно плясать и хороводы водить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107