Нужно было видеть несчастное лицо учителя! Несмотря на то что Тихон был драчуном и забиякой, мы на перемене с криками «урра-а» подбросили его к самому потолку.
Другие тоже пробовали последовать примеру Тихона, но из этого ничего не вышло. Учитель пригласил нескольких учеников к себе и сказал, что нам не удастся обвести его вокруг пальца, что такое поведение является заговором. А знаем ли мы, как, согласно российским законам, караются заговоры? Взрослым — каторга, маленьким. .. Тут Митрофан Елисеевич сделал рукой неопределенное движение, которое, однако, не предвещало ничего хорошего.
Слова о заговоре нас так напугали, что мы сами шикали на учеников, которые готовы были орать от невыносимой боли. Только один Тихон не поддавался, и учителю с ним была истинная мука. Исключить его из школы он ведь не решался, потому что за спиной Тихона стоял пан. А учитель боялся пана. Это было видно по многим признакам. Как-то Тихон сказал, что господские лети упомянули в разговоре страну Зинзик, где растут деревья, с которых снимают листья, похожие на настоящие шляпы — хоть надевай ка голову и щеголяй И будто гоподские дети показывали ему эти деревья на картинке. Тихон спросил Митрофана Елисеевича, где находится страна Зинзик.
Учитель покраснел и только потом догадался ответить, вероятно, об этой стране напечатано в новейшем номере газеты, которую пан получил раньше его.
А Зинаида Ивановна по-прежнему работала без подзатыльников, хотя это подчас бывало трудно. Мы сами слыхали, как она грустным голосом журила Колю Жихарева за то, что тот не мог прочесть ни одной строки.
— Послушай, Коля, твоя мать почти ослепла оттого, что прядет при лучине, лишь бы ты учился. А ты и не думаешь учиться.
Были и другие тупицы и лентяи. Митрофан Елисеевич насмешливо ухмылялся, когда слышал, как Зинаида Ивановна упрекает их. Это злило нас, и мы громко кашляли, чтобы привлечь к себе его внимание И вот однажды в нашем классе наступила такая тишина, что можно было услышать падение спички на иол. За стеной кто-то читал звонко, плавно и выразительно. Даже в третьем отделении попадались такие, что читали если не хуже, то во всяком случае не лучше. Вслушавшись, я узнал голос моей маленькой приятельницы Сони Платоновой. .. Стоило посмотреть на нашего учителя: он вдруг начал что-то громко рассказывать, широко размахивая руками. Мы же сидели не шевелясь, и господин учитель никак не мог помешать нам слушать льющийся из-за перегородки ясный и бодрый голосок маленькой ученицы. В этот момент Митрофан Елисеевич охотно простил бы нам любую шалость.
В первом отделении очень редко шумели на уроках, но был там некий Павел Бувидла, который не мог спокойно сидеть на месте. Случилось так, что после звонка шум в первом отделении не прекратился... Тогда Зинаида Ивановна, опустившись на стул, заявила, что не приступит к занятиям до тех пор, пока не станет тихо. Прошла минута, все успокоились, только Бувидла продолжал шуметь. Митрофан Елисеевич ухмылялся, а меня так и подмывало встать и сказать:
«Митрофан Елисеевич, мы будем вас очень любить, если вы хорошенько проучите Бувидлу».
Вдруг случилось нечто неожиданное: двое мальчиков выкинули Бувидлу из класса. Зинаида Ивановна что-то крикнула, а мы рассмеялись. Тогда Митрофан Елисеевич Поправил галстук, одернул пиджак и, приоткрыв дощатую дверь в первое отделение, резко спросил:
— Нельзя ли заниматься потише?
Во время перемены снова произошло из ряда вон выходящее событие. Мы ввалились в первое отделение и начали упрекать первоклассников. А Тихон Бобров вскочил на стол и поднял руку:
- Если вы, черти, еще посмеете сердить Зинаиду Ивановну, то... видали? — Он потряс кулаками. — На переменах и на улице можете хоть весь свет перевер-. нуть вверх дном, а на уроках — ни-ни, а то пеняйте на себя!—Для убедительности он помахал поясом с тяжелой медной пряжкой...
Выкрикнув свои угрозы, Тихон спрыгнул со стола и, прежде чем кто-нибудь успел слово вымолвить, схватил Бувидлу и принялся трясти с такой силой, что у того от порота отлетела пуговица.
Это был один из труднообъяснимых поступков Тихона.
Мы знали, что Тихон терпеть не может учителей. О Зинаиде Ивановне он тоже никогда не сказал хорошего слова и никогда не бежал ей навстречу поздороваться. Мы как-то спросили его, почему он изменился. Он только сердито буркнул в ответ:
— Где вам понять!
С появлением в школе Зинаиды Ивановны моя хозяйка Марина Ефремовна стала кипятить чай учителям, иногда мне приходилось его относить. Однажды у двери квартиры Митрофана Елисеевича я услыхал необычайно громкий разговор, испугавший меня. Голос нашей любимой учительницы звучал, как голос судьи. Мы никогда не видели ее такой сердитой.
— Несчастных детей, живущих в страшной нужде, вы хотите учить колотушками? Как это отвратительно!
Митрофан Елисеевич отвечал нетвердым голосом, словно не мог еще решить, что лучше подойдет: гнев или покорность.
— Я наказываю не ради самого наказания. Челоиск — очень сложное существо, и еще никто не доказал, что для него хорошо и что плохо. Скажем, человек спит; если я его растормошу, он проснется. Почему это нельзя
сделать с детским умом, с детскими мозгами? По себе знаю: в свое время меня тоже били и пороли, и я даже хотел было утопиться. И все же наказания пошли впрок. В детстве все пророчили: «Ему одна дорога — в пастухи».
Теперь я стал учителем, да еще каким! Мужики говорят: никто так хорошо не учил их детей. А вы своими действиями сеете в школе лень, нерадивость... Да-да, Зинаида Ивановна, я уже от многих слышал жалобы: учительница портит детей, они дома начинают угрожать: «Мам, ты не смеешь драться. Учительница умнее тебя и все же не бьет нас». Увидите, найдутся родители, которые в конце учебного года проклянут вас за мягкотелость.
Я постучал, поставил чайник и вышел чуть живой. Такая хорошая учительница... такая хорошая... и как он подло с ней говорит!
Глава XXI
Забыта утренняя молитва. — Счастливые и несчастные. — Что будет завтра? — Мы «делаем приятный воздух».
Митрофан Елисеевич вошел в класс сам не свой — бледный и взволнованный, даже галстук трясется. Впервые он забыл об утренней молитве, и это нас поразило еще больше, чем его вид. Что бы ни случилось в школе, какие бури ни потрясали бы ее, каждый день начинался утренней молитвой. И вдруг такое чудо — тут уж не жди ничего хорошего.
Учитель прошелся по классу и, тихонько застонав, выдавил из себя тоненьким голосом, будто сам боялся своих слов:
— Завтра к нам приедет инспектор. Ин-спек-тор. Мы должны подготовиться.
Ах, нужно подготовиться? Это нас нисколько не взволновало. Мы оживились, как беспечные воробьи. Если надо «подготовиться», значит, будет что-то новое и, может быть, даже веселое — нам так надоели однообразные дни!
— Во-первых, вы должны научиться здороваться.
Митрофан Елисеевич снова несколько раз прошелся по классу и озабоченно сказал:
— Вот я буду инспектором. Войду в класс и поздороваюсь. А вам следует ответить: «Здравствуйте, ваше высокоблагородие!»
Учитель вышел и спустя некоторое время открыл дверь. Тут мы увидели такого Митрофана Елисеевича, какой нам и во сне не снился. Мы привыкли к чуть-чуть сгорбленному, мешковатому человеку. А он широко раскрыл глаза, чеканил шаг, как солдат, и выпятил грудь так, что я подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Другие тоже пробовали последовать примеру Тихона, но из этого ничего не вышло. Учитель пригласил нескольких учеников к себе и сказал, что нам не удастся обвести его вокруг пальца, что такое поведение является заговором. А знаем ли мы, как, согласно российским законам, караются заговоры? Взрослым — каторга, маленьким. .. Тут Митрофан Елисеевич сделал рукой неопределенное движение, которое, однако, не предвещало ничего хорошего.
Слова о заговоре нас так напугали, что мы сами шикали на учеников, которые готовы были орать от невыносимой боли. Только один Тихон не поддавался, и учителю с ним была истинная мука. Исключить его из школы он ведь не решался, потому что за спиной Тихона стоял пан. А учитель боялся пана. Это было видно по многим признакам. Как-то Тихон сказал, что господские лети упомянули в разговоре страну Зинзик, где растут деревья, с которых снимают листья, похожие на настоящие шляпы — хоть надевай ка голову и щеголяй И будто гоподские дети показывали ему эти деревья на картинке. Тихон спросил Митрофана Елисеевича, где находится страна Зинзик.
Учитель покраснел и только потом догадался ответить, вероятно, об этой стране напечатано в новейшем номере газеты, которую пан получил раньше его.
А Зинаида Ивановна по-прежнему работала без подзатыльников, хотя это подчас бывало трудно. Мы сами слыхали, как она грустным голосом журила Колю Жихарева за то, что тот не мог прочесть ни одной строки.
— Послушай, Коля, твоя мать почти ослепла оттого, что прядет при лучине, лишь бы ты учился. А ты и не думаешь учиться.
Были и другие тупицы и лентяи. Митрофан Елисеевич насмешливо ухмылялся, когда слышал, как Зинаида Ивановна упрекает их. Это злило нас, и мы громко кашляли, чтобы привлечь к себе его внимание И вот однажды в нашем классе наступила такая тишина, что можно было услышать падение спички на иол. За стеной кто-то читал звонко, плавно и выразительно. Даже в третьем отделении попадались такие, что читали если не хуже, то во всяком случае не лучше. Вслушавшись, я узнал голос моей маленькой приятельницы Сони Платоновой. .. Стоило посмотреть на нашего учителя: он вдруг начал что-то громко рассказывать, широко размахивая руками. Мы же сидели не шевелясь, и господин учитель никак не мог помешать нам слушать льющийся из-за перегородки ясный и бодрый голосок маленькой ученицы. В этот момент Митрофан Елисеевич охотно простил бы нам любую шалость.
В первом отделении очень редко шумели на уроках, но был там некий Павел Бувидла, который не мог спокойно сидеть на месте. Случилось так, что после звонка шум в первом отделении не прекратился... Тогда Зинаида Ивановна, опустившись на стул, заявила, что не приступит к занятиям до тех пор, пока не станет тихо. Прошла минута, все успокоились, только Бувидла продолжал шуметь. Митрофан Елисеевич ухмылялся, а меня так и подмывало встать и сказать:
«Митрофан Елисеевич, мы будем вас очень любить, если вы хорошенько проучите Бувидлу».
Вдруг случилось нечто неожиданное: двое мальчиков выкинули Бувидлу из класса. Зинаида Ивановна что-то крикнула, а мы рассмеялись. Тогда Митрофан Елисеевич Поправил галстук, одернул пиджак и, приоткрыв дощатую дверь в первое отделение, резко спросил:
— Нельзя ли заниматься потише?
Во время перемены снова произошло из ряда вон выходящее событие. Мы ввалились в первое отделение и начали упрекать первоклассников. А Тихон Бобров вскочил на стол и поднял руку:
- Если вы, черти, еще посмеете сердить Зинаиду Ивановну, то... видали? — Он потряс кулаками. — На переменах и на улице можете хоть весь свет перевер-. нуть вверх дном, а на уроках — ни-ни, а то пеняйте на себя!—Для убедительности он помахал поясом с тяжелой медной пряжкой...
Выкрикнув свои угрозы, Тихон спрыгнул со стола и, прежде чем кто-нибудь успел слово вымолвить, схватил Бувидлу и принялся трясти с такой силой, что у того от порота отлетела пуговица.
Это был один из труднообъяснимых поступков Тихона.
Мы знали, что Тихон терпеть не может учителей. О Зинаиде Ивановне он тоже никогда не сказал хорошего слова и никогда не бежал ей навстречу поздороваться. Мы как-то спросили его, почему он изменился. Он только сердито буркнул в ответ:
— Где вам понять!
С появлением в школе Зинаиды Ивановны моя хозяйка Марина Ефремовна стала кипятить чай учителям, иногда мне приходилось его относить. Однажды у двери квартиры Митрофана Елисеевича я услыхал необычайно громкий разговор, испугавший меня. Голос нашей любимой учительницы звучал, как голос судьи. Мы никогда не видели ее такой сердитой.
— Несчастных детей, живущих в страшной нужде, вы хотите учить колотушками? Как это отвратительно!
Митрофан Елисеевич отвечал нетвердым голосом, словно не мог еще решить, что лучше подойдет: гнев или покорность.
— Я наказываю не ради самого наказания. Челоиск — очень сложное существо, и еще никто не доказал, что для него хорошо и что плохо. Скажем, человек спит; если я его растормошу, он проснется. Почему это нельзя
сделать с детским умом, с детскими мозгами? По себе знаю: в свое время меня тоже били и пороли, и я даже хотел было утопиться. И все же наказания пошли впрок. В детстве все пророчили: «Ему одна дорога — в пастухи».
Теперь я стал учителем, да еще каким! Мужики говорят: никто так хорошо не учил их детей. А вы своими действиями сеете в школе лень, нерадивость... Да-да, Зинаида Ивановна, я уже от многих слышал жалобы: учительница портит детей, они дома начинают угрожать: «Мам, ты не смеешь драться. Учительница умнее тебя и все же не бьет нас». Увидите, найдутся родители, которые в конце учебного года проклянут вас за мягкотелость.
Я постучал, поставил чайник и вышел чуть живой. Такая хорошая учительница... такая хорошая... и как он подло с ней говорит!
Глава XXI
Забыта утренняя молитва. — Счастливые и несчастные. — Что будет завтра? — Мы «делаем приятный воздух».
Митрофан Елисеевич вошел в класс сам не свой — бледный и взволнованный, даже галстук трясется. Впервые он забыл об утренней молитве, и это нас поразило еще больше, чем его вид. Что бы ни случилось в школе, какие бури ни потрясали бы ее, каждый день начинался утренней молитвой. И вдруг такое чудо — тут уж не жди ничего хорошего.
Учитель прошелся по классу и, тихонько застонав, выдавил из себя тоненьким голосом, будто сам боялся своих слов:
— Завтра к нам приедет инспектор. Ин-спек-тор. Мы должны подготовиться.
Ах, нужно подготовиться? Это нас нисколько не взволновало. Мы оживились, как беспечные воробьи. Если надо «подготовиться», значит, будет что-то новое и, может быть, даже веселое — нам так надоели однообразные дни!
— Во-первых, вы должны научиться здороваться.
Митрофан Елисеевич снова несколько раз прошелся по классу и озабоченно сказал:
— Вот я буду инспектором. Войду в класс и поздороваюсь. А вам следует ответить: «Здравствуйте, ваше высокоблагородие!»
Учитель вышел и спустя некоторое время открыл дверь. Тут мы увидели такого Митрофана Елисеевича, какой нам и во сне не снился. Мы привыкли к чуть-чуть сгорбленному, мешковатому человеку. А он широко раскрыл глаза, чеканил шаг, как солдат, и выпятил грудь так, что я подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107