Кроме того, кто знает, когда появится поезд? Может, и пяти шагов не отойдешь, а у платформы, пыхтя, остановится на мгновение паровой конь...
Вдруг от радости запрыгало сердце, во мне снова ожила воля и энергия дяди Дависа: где-то вдали заре вел паровоз. Вскоре послышалось шипение. Зубы у меня стучали в такт колесам поезда, но это пустяки — сейчас буду спасен. Представьте себе мое разочарование: это действительно был товарный поезд и он действительно остановился на маленьком полустанке, только беда в том, что он шел из Орши в Витебск.
Вдруг я оцепенел, словно стоящий у станции ясень. Экий олух! Ведь Мог этим поездом вернуться в Витебск и затем, отогревшись, снова ринуться в путь. Вот дурень— такому поделом тут замерзнуть!
Прошел еще мучительный час... И тогда послышался страшный грохот; через мгновение мимо меня, шипя, промчался скорый поезд. Промелькнули неясные контуры в освещенных окнах, снежный вихрь окутал меня С головы до ног.
Скорый,.. В нем, вероятно, ехали многие наши гимназисты и, может быть, сынок Доморацкого— владельца Фанькова, из-за которого мне пришлось перебраться на другую, худшую квартиру, стоившую тем не менее на тридцать копеек дороже.
Так прошла ночь. Наконец, когда звезды уже начали меркнуть, на полустанке остановился товарный состав... Охая от боли, я карабкался и падал и никак не мог подняться на ступеньки вагона — настолько окоченели мои руки. Только когда паровоз загудел, я сделал нечеловеческое усилие, взобрался на тормозную площадку и растянулся — то ли от бессилия, то ли поскользнулся в обледенелых ботинках.
На этом мои злоключения не кончились. Локомотив свистел и ревел, а вагоны не двигались, резкий северный ветер беспрепятственно дул мне в лицо. На платформе я, по крайней мере, прижимался к стене или прятался за штабели дров, но как спрятаться от ветра на открытой тормозной площадке?
Уже потухла Большая Медведица и Плеяды, когда поезд наконец тронулся. С обеих сторон поднимались снежные вихри, осыпая меня острыми, как иглы, снежинками... Преодолев усталость и слабость, я начал прыгать и скакать, чтобы согреться.
До Замосточья, то есть до середины пути, добрались сравнительно быстро. Громко загудев, поезд снова остановился. Было уже совсем светло, вдали дымили трубы— в домах люди, выспавшись в теплых постелях, варили завтрак.
— Эй, кто там?
Я повернул голову и увидел человека с зеленым фонариком.
— Чего молчишь? Тумака хочешь? — Пассажир. Озябшее существо.
— Озяб или замерз —это мне все равно, а билет есть?
Билет... на товарный поезд билет? Неслыханно...
Во мне поднялась злость:
— Вам жаль, что ли, если я прокачусь?
В ответ услышал: кататься можно в пассажирских поездах, а на этот никто меня не приглашал. До какой станции я намерен ехать?
Я назвал Стайки— станцию за Богушевском. Потом мы начали торговаться и наконец сошлись на пятнадцати копейках. Кондуктор хотел получить все деньги сразу, но я не поддался: когда доедем, тогда и заплачу. Он ни за что не соглашался. Наконец мы договорились: сейчас на месте плачу пять копеек, на середине пути, в Богушевске, — еще пять, а в Стайках — остальное.
Мы приближались к Богушевску, в кармане у меня осталось три копейки. А этот кондуктор, ей-богу, не был настоящим рабочим человеком. Я заметил: рабочий не только не станет драть шкуру с окоченевшего мальчонки, а еще позовет к себе погреться.
Уже совсем рассвело; плотные облака заволокли все небо, в воздухе потеплело. Богушевск все ближе, а у меня только три копейки... У семафора поезд замедлил ход; я решил: надо прыгать, пока не поздно.
Проверив, хорошо ли держится мой заплечный мешок с книгами и другими пожитками, я нацелился и, когда поезд проходил по открытой снежной поляне, прыгнул.
Ну и прыжок! Открытая поляна ввела меня в заблуждение. Нырнув в глубоким ров, я потонул в нем и оказался словно в снежном мешке. Снег сыпался на голову, в рот, в глаза, а я барахтался, лез и лез, пока, наконец, не вздохнул полной грудью: все-таки выкарабкался из снежной западни.
Глава XVI
Поведение, недостойное гимназиста. — Старый учитель. — «Ну, мальчик, только не волнуйся».
Отдохнув и успокоившись, я пошел по шпалам в сторону Бргушевска. Вереница бурых товарных вагонов все еще стояла на станции, и у меня не было НИ малейшего желания встретиться с копл\ктором.
К счастью, паровоз прогудел и рваНул вагоны... Облегченно вздохнув, я вышел на перрон, надеясь немного отдохнуть в зале ожидания.
На платформе толпилось много народу. Я внимательно оглядел — нет ли знакомых. Неожиданно раздался повелительный возглас:
— Господин гимназист!
Передо мной стоял человек с кокардой, в меховой шубе и теплых пуховых перчатках.
— Что это за неряшливость? Попал в деревню и уже похож на свинопаса!
Быстро пробежал я пальцами по пуговицам — все на месте. Однако раз он читает нотацию, должно быть, что-то не в порядке.
Так и есть: мокрыми перчатками измазал лицо, и, главное, белые металлические веточки на фуражке согнулись и перевернулись — должно быть, когда барахтался в сугробе.
Я не смел спорить: ведь, как-никак, согрешил против гимназических правил. Хорошо все-таки, что успел сочинить красивую сказочку, пока он меня отчитывал. Сморщившись, словно пришел мой последний час, я начал объяснять.
Так и так: мы ехали на тройке в санях — я, моя бедная мать и кучер. Вдруг лошади понесли, сани опрокинулись, кучер без сознания, мать стонет... Пришлось поспешить к фельдшеру... Я показал суровому начальнику рукой куда-то через рельсы.
Это помогло. Может быть, не столько то, что мы перевернулись и срочно понадобился фельдшер, как то, что ехали в санях, запряженных тройкой лошадей. Человек с кокардой отступил, а я, насвистывая, зашагал домой.
Мой путь проходил мимо мелочных лавчонок. Вдруг из одной лавочки вышел человек. Он показался мне знакомым. .. Ба, да это мой аничковский учитель Митрофан Елисеевич Воробьев!
Увидев меня, он улыбнулся и тотчас же заговорил:
— А-а, Роберт! В гимназии? .. Отлично! У вас хорошая голова, я это давно говорил. Вы у меня так блестяще учились... Никогда не забуду слов инспектора: «Это Архимед!» Так вы поступили в гимназию? За мечательно! Знаете что, Роберт: не спешите, я вас подвезу.
По дороге Митрофан Елисеевич расспрашивал, кем я хочу быть. Без сомнения, профессором математики. Когда стану знаменитым, сказал: он, я не должен забывать своего старого учителя... Ведь Букашка — один из немногих, кто уже в детстве удивлял всех своим талантом... Митрофан Елисеевич печально вздохнул и продолжал: когда он будет стар и слаб, он смело постучится в мою дверь и совершенно уверен, что я его не выгоню. Я не из. таких, как Альфонс Шуман, который уже сейчас не хочет узнавать Митрофана Елисеевича. В его глазах блеснуло нечто похожее на слезу... Если бы ему удалось в жизни продвинуться, если бы ему выпал счастливый жребий, добавил Воробьев, он никогда не забыл бы своих старых учителей. Но что поделаешь—. судьба не улыбнулась.
С тяжелым сердцем соскочил я с саней. Учитель, правда, обещал довезти меня до самого дома, но я отказался: слишком слаба была его лошаденка. Должно быть, Митрофан Елисеевич взял ее у какого-нибудь бедного крестьянина копеек за двадцать. Ему не хватало денег разъезжать на хороших лошадях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Вдруг от радости запрыгало сердце, во мне снова ожила воля и энергия дяди Дависа: где-то вдали заре вел паровоз. Вскоре послышалось шипение. Зубы у меня стучали в такт колесам поезда, но это пустяки — сейчас буду спасен. Представьте себе мое разочарование: это действительно был товарный поезд и он действительно остановился на маленьком полустанке, только беда в том, что он шел из Орши в Витебск.
Вдруг я оцепенел, словно стоящий у станции ясень. Экий олух! Ведь Мог этим поездом вернуться в Витебск и затем, отогревшись, снова ринуться в путь. Вот дурень— такому поделом тут замерзнуть!
Прошел еще мучительный час... И тогда послышался страшный грохот; через мгновение мимо меня, шипя, промчался скорый поезд. Промелькнули неясные контуры в освещенных окнах, снежный вихрь окутал меня С головы до ног.
Скорый,.. В нем, вероятно, ехали многие наши гимназисты и, может быть, сынок Доморацкого— владельца Фанькова, из-за которого мне пришлось перебраться на другую, худшую квартиру, стоившую тем не менее на тридцать копеек дороже.
Так прошла ночь. Наконец, когда звезды уже начали меркнуть, на полустанке остановился товарный состав... Охая от боли, я карабкался и падал и никак не мог подняться на ступеньки вагона — настолько окоченели мои руки. Только когда паровоз загудел, я сделал нечеловеческое усилие, взобрался на тормозную площадку и растянулся — то ли от бессилия, то ли поскользнулся в обледенелых ботинках.
На этом мои злоключения не кончились. Локомотив свистел и ревел, а вагоны не двигались, резкий северный ветер беспрепятственно дул мне в лицо. На платформе я, по крайней мере, прижимался к стене или прятался за штабели дров, но как спрятаться от ветра на открытой тормозной площадке?
Уже потухла Большая Медведица и Плеяды, когда поезд наконец тронулся. С обеих сторон поднимались снежные вихри, осыпая меня острыми, как иглы, снежинками... Преодолев усталость и слабость, я начал прыгать и скакать, чтобы согреться.
До Замосточья, то есть до середины пути, добрались сравнительно быстро. Громко загудев, поезд снова остановился. Было уже совсем светло, вдали дымили трубы— в домах люди, выспавшись в теплых постелях, варили завтрак.
— Эй, кто там?
Я повернул голову и увидел человека с зеленым фонариком.
— Чего молчишь? Тумака хочешь? — Пассажир. Озябшее существо.
— Озяб или замерз —это мне все равно, а билет есть?
Билет... на товарный поезд билет? Неслыханно...
Во мне поднялась злость:
— Вам жаль, что ли, если я прокачусь?
В ответ услышал: кататься можно в пассажирских поездах, а на этот никто меня не приглашал. До какой станции я намерен ехать?
Я назвал Стайки— станцию за Богушевском. Потом мы начали торговаться и наконец сошлись на пятнадцати копейках. Кондуктор хотел получить все деньги сразу, но я не поддался: когда доедем, тогда и заплачу. Он ни за что не соглашался. Наконец мы договорились: сейчас на месте плачу пять копеек, на середине пути, в Богушевске, — еще пять, а в Стайках — остальное.
Мы приближались к Богушевску, в кармане у меня осталось три копейки. А этот кондуктор, ей-богу, не был настоящим рабочим человеком. Я заметил: рабочий не только не станет драть шкуру с окоченевшего мальчонки, а еще позовет к себе погреться.
Уже совсем рассвело; плотные облака заволокли все небо, в воздухе потеплело. Богушевск все ближе, а у меня только три копейки... У семафора поезд замедлил ход; я решил: надо прыгать, пока не поздно.
Проверив, хорошо ли держится мой заплечный мешок с книгами и другими пожитками, я нацелился и, когда поезд проходил по открытой снежной поляне, прыгнул.
Ну и прыжок! Открытая поляна ввела меня в заблуждение. Нырнув в глубоким ров, я потонул в нем и оказался словно в снежном мешке. Снег сыпался на голову, в рот, в глаза, а я барахтался, лез и лез, пока, наконец, не вздохнул полной грудью: все-таки выкарабкался из снежной западни.
Глава XVI
Поведение, недостойное гимназиста. — Старый учитель. — «Ну, мальчик, только не волнуйся».
Отдохнув и успокоившись, я пошел по шпалам в сторону Бргушевска. Вереница бурых товарных вагонов все еще стояла на станции, и у меня не было НИ малейшего желания встретиться с копл\ктором.
К счастью, паровоз прогудел и рваНул вагоны... Облегченно вздохнув, я вышел на перрон, надеясь немного отдохнуть в зале ожидания.
На платформе толпилось много народу. Я внимательно оглядел — нет ли знакомых. Неожиданно раздался повелительный возглас:
— Господин гимназист!
Передо мной стоял человек с кокардой, в меховой шубе и теплых пуховых перчатках.
— Что это за неряшливость? Попал в деревню и уже похож на свинопаса!
Быстро пробежал я пальцами по пуговицам — все на месте. Однако раз он читает нотацию, должно быть, что-то не в порядке.
Так и есть: мокрыми перчатками измазал лицо, и, главное, белые металлические веточки на фуражке согнулись и перевернулись — должно быть, когда барахтался в сугробе.
Я не смел спорить: ведь, как-никак, согрешил против гимназических правил. Хорошо все-таки, что успел сочинить красивую сказочку, пока он меня отчитывал. Сморщившись, словно пришел мой последний час, я начал объяснять.
Так и так: мы ехали на тройке в санях — я, моя бедная мать и кучер. Вдруг лошади понесли, сани опрокинулись, кучер без сознания, мать стонет... Пришлось поспешить к фельдшеру... Я показал суровому начальнику рукой куда-то через рельсы.
Это помогло. Может быть, не столько то, что мы перевернулись и срочно понадобился фельдшер, как то, что ехали в санях, запряженных тройкой лошадей. Человек с кокардой отступил, а я, насвистывая, зашагал домой.
Мой путь проходил мимо мелочных лавчонок. Вдруг из одной лавочки вышел человек. Он показался мне знакомым. .. Ба, да это мой аничковский учитель Митрофан Елисеевич Воробьев!
Увидев меня, он улыбнулся и тотчас же заговорил:
— А-а, Роберт! В гимназии? .. Отлично! У вас хорошая голова, я это давно говорил. Вы у меня так блестяще учились... Никогда не забуду слов инспектора: «Это Архимед!» Так вы поступили в гимназию? За мечательно! Знаете что, Роберт: не спешите, я вас подвезу.
По дороге Митрофан Елисеевич расспрашивал, кем я хочу быть. Без сомнения, профессором математики. Когда стану знаменитым, сказал: он, я не должен забывать своего старого учителя... Ведь Букашка — один из немногих, кто уже в детстве удивлял всех своим талантом... Митрофан Елисеевич печально вздохнул и продолжал: когда он будет стар и слаб, он смело постучится в мою дверь и совершенно уверен, что я его не выгоню. Я не из. таких, как Альфонс Шуман, который уже сейчас не хочет узнавать Митрофана Елисеевича. В его глазах блеснуло нечто похожее на слезу... Если бы ему удалось в жизни продвинуться, если бы ему выпал счастливый жребий, добавил Воробьев, он никогда не забыл бы своих старых учителей. Но что поделаешь—. судьба не улыбнулась.
С тяжелым сердцем соскочил я с саней. Учитель, правда, обещал довезти меня до самого дома, но я отказался: слишком слаба была его лошаденка. Должно быть, Митрофан Елисеевич взял ее у какого-нибудь бедного крестьянина копеек за двадцать. Ему не хватало денег разъезжать на хороших лошадях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107