– Ну, а как денег у тебя? – спросил Помада.
– А денег у меня никогда нет.
– И без прислуги живёшь?
– Хозяин лошадь мою кормит, а хозяйка самовар ставит, вот и вся прислуга.
– А Ольга Александровна?
– Что?
– Такая ж, как была?
Розанов махнул рукой и отвернулся к стенке. Помада задул свечу и лёг было на диван, но через несколько минут встал и начал все снова перекладывать в своём чемоданчике. Работа эта, видно, его очень занимала. Сидя в одном бельё на полу, он тщательнейшим образом разобрал вещи, пересмотрел их, и когда уложил снова, то на дворе было уже светло.
Помада посмотрел с четверть часа в окна и, увидя прошедшего по улице человека, стал одеваться.
– Розанов! – побудил он доктора.
– Ну! – отозвался Розанов и, взглянув на Помаду, который стоял перед ним с фуражкой в руке и с чемоданчиком под мышкой, спросил: – куда это ты?
– Выпусти меня, мне не спится.
– Куда ж ты пойдёшь?
– Так, погуляю.
– А чемодан-то зачем тащишь?
– Я погуляю и зайду прямо к Лизавете Егоровне.
– Ведь ты не найдёшь один.
– Нет, найду; ты только встань, выпусти меня.
Розанов пожал плечами и проводил Помаду, запер за ним двери и лёг досыпать свою ночь, а Помада самым торопливым шагом подрал по указанной ему дорожке к Богородицкому.
Частые свёртки не сбили Помаду: звезда любви безошибочно привела его к пяти часам утра в Богородицкое и остановилась над крылечком дома крестьянина Шуркина, ярко освещённым ранним солнышком. Где стала звезда, тут под нею сел и Помада.
Солнышко погревало его, и сон стал его омаривать. Помада крепился, смотрел зорко в синеющую даль и видит, что идёт оттуда Лиза, весёлая такая, кричит: «Здравствуйте, Юстин Феликсович! здравствуйте, мой старый друг!»
Помада захотел что-то крикнуть, издал только какой-то звук и вскинул глазами.
Перед ним стояла баба с вёдрами и коромыслом.
– Не скоро они встанут-то, молодец, – говорила она Помаде, – гости у них вчера долго были; не скоро теперь встанут.
– Ничего, я подожду.
– Ну жди; известно, коли тебе так приказано, надо ждать.
Баба проходила.
Помада смотрит на дымящиеся тонким парочком верхушки сокольницкого бора и видит, как по вершинкам сосен ползёт туманная пелена, и все она редеет, редеет и, наконец, исчезает вовсе, оставляя во всей утренней красоте иглистую сосну, а из-за окраины леса опять выходит уже настоящая Лиза, такая, в самом деле, хорошая, в белом платье с голубым поясом. «Здравствуйте» – говорит. Помада ей кланяется. «Мы старые друзья, – говорит Лиза, – что нам так здороваться, давайте поцелуемтесь». Помада хотел дружески обнять Лизу, но она вдруг поскользнулась, покатилась в овраг. «Ай, ай, помогите!» – закричал Помада, бросаясь с обрыва за Лизою, но его удержала за плечо здоровая, сильная десница.
– Ах ты, парень, парень; как тебя омаривает-то! Ведь это долго ль, сейчас ты с этого крыльца можешь себе шею сломать, а нет, всю морду себе расквасить, – говорит Помаде стоящий возле него мужик в розовой ситцевой рубахе и синих китайчатых шароварах.
– Ранец-то свой подыми, – продолжал мужик, указывая на валяющийся под крылечком чемоданчик. Помада поднял чемоданчик и уселся снова.
– Поди холодною водою умойся, а то тебя морит.
Помада пошёл умыться.
– Издалека? – спросил хозяин, подавая ему полотенце.
Помада назвал губернию.
– Стало, ихний, что ли, будешь?
– Ихний, – отвечал Помада.
– Дворовый, или как сродни доводишься?
– Нет, так, знакомый.
– А-а! – сказал мужик и, почесав спину на крылечке, пошёл почесать её в горнице.
Сон Помады был в руку. Как только хозяйка побудила Лизу и сказала, что её, ещё где тебе, давно ждёт какой-то разносчик, Лиза встала и, выглянув немножко из окна, крикнула:
– Помада! Юстин Феликсович!
Через две минуты Лиза, в белом пеньюаре, встречала Помаду, взяла его за обе руки и сказала:
– Ну, мы старые друзья, что нам так здороваться; давайте поцелуемтесь.
И Лиза поцеловала Помаду. Много перевернул и порешил этот простой, дружеский поцелуй в жизни Помады. Нужно быть хорошим художником, чтобы передать благородное и полное, едва ли не преимущественно нашей русской женщине свойственное выражение лица Лизы, когда она, сидя у окна, принимала из рук Помады одну за другой ничтожные вещицы, которые он вёз как некое бесценное сокровище, хранил их паче зеницы ока и теперь ликовал нетерпеливо, принося их в дар своему кумиру.
Лиза вся обложилась Помадиными подарками. Последними были ей поданы два письма и три затейливо вышитые воротничка работы Женни Гловацкой.
Когда Помада вынул из своего ранца последний свёрток, в котором были эти воротнички, и затем, не поднимаясь от ног Лизы, скатал трубочкою свой чемоданчик, Лиза смотрела на него до такой степени тепло, что, казалось, одного движения со стороны Помады было бы достаточно, чтобы она его расцеловала не совсем только лишь дружеским поцелуем.
Лиза была тронута, видя, что Помада, живучи за сотни вёрст, помнил только одну её.
Глава двадцать четвёртая.
Самая маленькая главка
Помада устроился в Москве очень скоро. Лиза захотела, чтобы он жил к ним ближе, а он ничего иного и не хотел. Бертольди свела его с Незабитовским, и Помада поселился у Незабитовского, считая только для блезира, что он живёт у Розанова.
При всей своей расположенности к Розанову Помада отошёл от него далеко в первое же время, ибо в первое же время, чтобы долго не раздумывать, он послал просьбу об отставке.
Он сделал это потому, что Лиза сказала, что ей с ним лучше.
Между тем дружба Помады с Розановым в существе хранилась ненарушимо: Розанов очень мягко относился к увлечению Помады, и Помада ценил это. Мало-помалу Помада входил в самую суть новой жизни и привешивался к новым людям, но новые люди его мало понимали, и сама Бертольди, у которой сердца все-таки было больше, чем у иных многих, только считала его «монстром» и «дикобразом».
В эти дни у наших знакомых случилось маленькое происшествие, для короткого описания которого собственно и посвящена эта короткая главка.
Назвалась Лиза и Полинька к Розанову на чай.
Напились чаю, скушали по порции мороженого и задумали идти в лес. Бертольди хотела показать «монстру» сокольницкую террасу и общество. Желание вовсе не свойственное Бертольди, тем не менее оно пришло ей. Лизе очень не хотелось идти на террасу, а Полиньку просто страхом обдавало при мысли показаться на люди. У Полиньки Калистратовой, как говорят женщины, предчувствие было, что ей не должно идти к террасе, и предчувствие её оправдалось.
Только что общество наше вышло на площадку, оно повстречалось с тремя ухарскими франтами, из которых средний, атлет страшного роста, косая сажень в плечах, с усами a la Napoleon III , выпятив вперёд высоко поднятый локоть левой руки, сорвал с себя шляпу и, сделав Полиньке гримасу, сказал:
– Же ву салю , мадам.
Доктор, с которым Полинька и Лиза шли под руку, почувствовал, что Калистратова от этой встречи так и затрепетала, как подстреленная голубка. В эту же минуту голиаф, оставив товарищей и нагнувшись к Полинькиному ребёнку, который шёл впереди матери, схватил и понёс его.
– Что это такое? – спросил Розанов бледнеющую и падающую Полиньку.
– Молчите, молчите, – отвечала она, стараясь удержаться за его руку. Розанов направился к скамейке и попросил для Полиньки места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171