Младая, но вероломная гречанка в шкатулке захватила и его перстни, и паспорт, и ничего не заплатила даже за квартиру. Без паспорта и без гроша денег в кармане иерусалимский дворянин явился в древней русской столице и потерялся в ней, среди изобилия всего съестного, среди дребезги, трескотни, шума карет и сиплого голоса голодного разврата.
Первая мысль была ещё раз окреститься и взять вспомоществование, но негде было достать еврейского паспорта, не из чего было сделать печати, даже русского паспорта приобрести не на что. Да и что в нем проку. Жить? Так прожить-то в Москве, с умом живучи, и без паспорта можно хоть до второго пришествия.
А все-таки худо было бедному страннику, и Бог весть, что бы он предпринял, если бы случай не столкнул его с Араповым. Чуткое ухо еврея давно слышало о каких-то особенных людях; тонкое еврейское понимание тотчас связало эти слухи с одесской торговлей запрещёнными газетами, и Нафтула Соловейчик, раскусив сразу Арапова, выдаивал у него четвертаки и вторил его словесам, выдавая себя за озлобленного представителя непризнанной нации.
«Черт их знает, знакомить ли их с Андрияном Николаевым?» – размышлял Розанов, вертясь из переулка в переулок.
«Все это как-то… Нелепо очень… А впрочем, – приходило ему опять в голову, – что ж такое? Тот такой человек, что его не оплетёшь, а как знать, чего не знаешь. По началу конец точно виден, ну да и иначе бывает».
«Нет, поеду завтра к Андрияну Николаеву», – решил Розанов, рассчитываясь с извозчиком.
А случилось так, что решение это и не исполнилось.
Глава десятая.
Бахаревы в Москве
Розанов хотел побывать у Андрияна Николаева в конторе между своими утренними визитациями и обедом.
Обойдя отделение и вымыв руки, он зашёл домой, чтобы переменить платье и ехать к Введению, что в Барышах, но, отворив свою дверь, изумился. На крайнем стульце его приёмной комнаты сидел бахаревский казачок Гриша.
– Гриша! – воскликнул Розанов, протягивая руки к румяному мальчику с размасленной головой и ватными патронами на синем казакине.
– Я-с, Дмитрий Петрович, – отвечал мальчик.
Они обнялись и три раза поцеловались, а потом Гриша поймал Розанова руку и поцеловал её.
– С господами?
– Точно так-с, Дмитрий Петрович.
– Где же вы стоите?
– У барыниного братца пока пристамши.
– У Богатырёва?
– Да-с, только, должно, квартеру будем искать.
– Когда же вы приехали?
– Шестой день уж, Дмитрий Петрович.
– Что ж ты, сверчок этакой, до сии пор не прибежал?
– Некогда, Дмитрий Петрович. Непорядки все. Я ведь да няня, повар Сергей да швея Ненила, только всего и людей. Нынче вот барышня Лизавета Егоровна пожаловали на извозчика и приказали разыскать вас и просить. Я уж с полчаса места дожидаюсь.
– Ну, на тебе ещё на извозчика и валяй домой, а я тоже сейчас буду.
Менее чем через час доктор остановился у подъезда довольно большого дома, в приходе Николы Явленного. На медной дощечке, довольно неряшливо прибитой гвоздиками к двери, значилось: «Сенатор Алексей Сергеевич Богатырёв».
Розанов позвонил, и ему отпер дверь лакей в довольно грязном коричневом сюртуке, но в жилете с гербовыми пуговицами и в гороховых штиблетах.
Вход, передняя и зал также подходили к лакею. В передней помещалась массивная ясеневая вешалка и мизерное зеркальце с фольговой лирой в верху чёрной рамки; в углу стояла ширма, сверх которой виднелись вбитые в стенку гвозди и развешанная на них простыня. Зал ничем не изобличал сенаторского жилья. В нем стояли только два большие зеркала с хорошими подзеркальниками. Остальное все было грязновато и ветхо, далее была видна гостиная поопрятнее, а ещё далее – довольно роскошный женский будуар.
Из тёмной передней шли двери направо и налево, но рассмотреть их, за темнотою, было невозможно.
– Батюшки! батюшки! Русью дух пахнет, и сам Гуфеланд наш здесь! – закричал знакомый голос, прежде чем Розанов успел снять калоши, и вслед за тем старик Бахарев обнял Розанова и стал тыкать его в лицо своими прокопчёнными усищами. – Ай да Дмитрий Петрович! Вот уважил, голубчик, так уважил; пойдёмте же к нам наверх. Мы тут, на антресолях.
По коридорчику да по узенькой лестничке Розанов с Бахаревым взошли на антресоли, состоящие из трех довольно просторных, но весьма низеньких комнаток.
– Сюда, сюда, – звал Бахарев, указывая на маленькую дверцу. – Ну, что вы? как? – расспрашивал Бахарев Розанова.
– Ну, а вы как? – расспрашивал в свою очередь Розанов Бахарева.
Известны уж эти разговоры. Kто спрашивает – спрашивает без толку, и кто отвечает – тоже не гонится за толковостью. Не скоро или по крайней мере уж никак не сразу на дорогу выйдут.
– И таки ничего вам здесь?
– Ничего, Егор Николаевич.
– Хорошо?
– Пока я всем очень доволен.
– Ну, и хвалите Бога, благодарите его.
– А как же это вы-то?
– Да вот, видите, приехали.
– И надолго?
– Да как Бог грехам потерпит. Зимку бы надо прожить. Ведь уж засиделись, батюшка.
– А выборы?
– Да Бог с ними. Я уж стар, – пора и костям на место.
– Ну, а ваши ж где? – спросил, осматриваясь, Розанов.
– Да Лиза с матерью пошли квартирку тут одну посмотреть, а Соня сейчас только поехала. Я думал, вы её встретили.
– Я встретил какую-то незнакомую даму на лестнице.
– А, это брата Ольги Сергеевниного, Алексея Сергеевича Богатырёва жена, Варвара Ивановна. Модница, батюшка, и щеголиха: в большом свете стоит.
Дамы не возвращались, но минут через пять после этого разговора в комнатку Бахарева просунулась маленькая, под гребёнку остриженная, седенькая головка с кротчайшими голубыми глазками. Головка эта сидела на крошечном, худеньком туловище, получавшем некоторую представительность единственно лишь от высокого атласного галстука, довольно грациозно возносившего головку над узенькими плечиками. Общее выражение лица этого старичка было самое добродушное, приветливое и весьма симпатичное. Несмотря на далеко запавший рот и на ямки в щеках, закрывающих беззубые челюсти, лицо это исключало всякую необходимость осведомиться: не брат ли это Ольги Сергеевны? Всякий с первого взгляда видел, что это её брат.
Бахарев познакомил Розанова с Алексеем Сергеевичем, который тотчас же внимательно пожал Розанову руку, расспросил, где он служит, каково ему живётся, какие у них в больнице порядки и проч.
– Алексей Сергеевич у нас ведь сам полуврач, – заметил Бахарев, – он никогда не лечится у докторов.
– И прекрасно делаете, – сказал Розанов.
– Да-с, я все сам.
– Гомеопатией, – подсказал Бахарев.
– Вы верите в гомеопатию?
– Да как же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу, как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю, что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек – ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето, ни у одного ребёнка не принялась.
– Алексей Сергеевич! – позвал снизу повелительный женский голос.
– Сейчас, Варинька, – отвечал, вскочив, старичок, пожал Розанову руку и торопливо побежал к двери.
– Смерть боится жены, – прошептал Бахарев, – а сам отличных правил и горячий родной.
Вся эта рекомендация была как нельзя более справедлива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171