I nie potrzeba tlumaczyc. Co chec sluszec, co zobaczyc..
Стол освещался большою солнечною лампою.Далее, в углублении комнаты, стояли мягкий полукруглый диван и несколько таких же мягких кресел, обитых зелёным трипом. Перед диваном стоял небольшой ореховый столик с двумя свечами. К стене, выходившей к спальне Рациборского, примыкала длинная оттоманка, на которой свободно могли улечься два человека, ноги к ногам. У четвёртой стены, прямо против дивана и орехового столика, были два шкафа с книгами и между ними опять тяжёлая занавеска из зеленого сукна, ходившая на кольцах по медной проволоке.
– Господа! Позвольте мне представить вам новое лицо, которое вы должны принять по-братски, – произнёс Рациборский, подводя Розанова за руку к столику, перед которым сидели четыре человека.
Гости встали и вежливо поклонились вошедшим.
– Студент Каетан Слободзиньский с Волыня, – рекомендовал Розанову Рациборский, – капитан Тарас Никитич Барилочка, – продолжал он, указывая на огромного офицера, – иностранец Вильгельм Райнер и мой дядя, старый офицер бывших польских войск, Владислав Фомич Ярошиньский. С последним и вы, Арапов, незнакомы: позвольте вас познакомить, – добавил Рациборский и тотчас же пояснил: – Мой дядя соскучился обо мне, не вытерпел, пока я возьму отпуск, и вчера приехал на короткое время в Москву, чтобы повидаться со мною.
– Да, давно юж не виделись, захотел повидеться, – проговорил бывший офицер польских войск, пожав руки Арапову и Розанову.
Райнер поклонился Розанову, как совершенно незнакомому человеку, и, отойдя, стал у рабочего стола Рациборского. Арапов сказал Барилочке, что они сейчас заходили к нему и послали за ним «черта», и тотчас же завязал разговор с Ярошиньским, стараясь держаться как-то таинственно, и решительно, и ловко.
Розанов присел на конце длинной оттоманки и стал рассматривать комнату и лиц, в ней находящихся.
Из неодушевлённой обстановки он заметил то, что мы упомянули, описывая физиономию рабочего покоя Рациборского. Розанов знал, в какую сферу его вводит новое знакомство, и обратил своё внимание на живых людей, которые здесь присутствовали.
Капитан Барилочка был хохол нехитрой расы, но тип, прямо объясняющий, «звиткиля вон узявся». Если бы Барилочку привезти на полтавскую или на роменскую ярмарку, то непременно бы наговорили: «Дывись, дывись от цэ, як вырядився Фонфачки сынок, що з Козельце».
Капитан был человек крупный, телесный, нрава на вид мягкого, весёлого и тоже на вид откровенного. Голос имел громкий, бакенбарды густейшие, нос толстый, глазки слащавые и что в его местности называется «очи пивные». Усы, закрывавшие его длинную верхнюю губу, не позволяли видеть самую характерную черту его весьма незлого, но до крайности ненадёжного лица. Лет ему было под сорок.
Студент Слободзиньский был на вид весьма кроткий юноша – высокий, довольно стройный, с несколько ксендзовским, острым носом, серыми умными глазами и очень сдержанными манерами. Ему было двадцать два, много двадцать три года.
Офицер польских войск была фигура показная. Это был тип старопольского пана средней руки. Он имел на вид лет за пятьдесят, но на голове у него была густая шапка седых, буйно размётанных волос. Подбородок его и щеки были тщательно выбриты, а рот совсем закрывался седыми усиками, спускавшимися с углов губ длинными концами ниже челюстей. Высокий, умный, но холодный лоб Ярошиньского был правильно подлиневан двумя почти сходившимися бровями, из которых ещё не совсем исчез чёрный волос молодости, но ещё более молодости было в чёрных, тоже умных его глазах. Манеры Ярошиньского были вкрадчивые, но приятные. Одет он был в суконную венгерку со шнурами и руки почти постоянно держал в широких шароварах со сборками.
Не успел доктор осмотреть эти лица, на что было истрачено гораздо менее времени, сколько израсходовал читатель, пробежав сделанное мною описание, как над суконною занавескою против дивана раздался очень тихий звонок.
– Швахи наступают, – произнёс, обращаясь к Рациборскому, Арапов. Рациборский ничего не ответил, но тотчас же вышел в дверь через свою спальню. Райнер все стоял, прислонясь к столу и скрестя на груди свои сильные руки; студент и Барилочка сидели молча, и только один Арапов спорил с Ярошиньским.
– Нет-с, – говорил он Ярошиньскому в то время, когда вышел Рациборский и когда Розанов перестал смотреть, а начал вслушиваться. – Нет-с, вы не знаете, в какую мы вступаем эпоху. Наша молодёжь теперь не прежняя, везде есть движение и есть люди на все готовые.
– Оповядал мне Казя, оповядал, и шкода мне этих людзей, если они есть такие.
– Как же вы жалеете их? Нужно же кому-нибудь гибнуть за общее дело. Вы же сами сражались ведь за свободу.
– О да! Мы стары люди: мы не терезнейших… Мы не тэперешнейшего веку, – снисходительно говорил Ярошиньский.
– Да ведь вот то-то и есть несчастье Польши, что она России не знает и не понимает.
– Вот этое что правда, то правда, – подтвердил поляк, зная, что уста его надёжно декорированы усами, сквозь которые ничей глаз не заметит презрительно насмешливой улыбки.
– А вот перед вами сколько человек? Один, два, три… Ну четвёртый, положим, поляк… и все одного мнения, и все пойдём и ляжем…
Под седыми усами, вероятно, опять что-то шевельнулось, потому что Ярошиньский не сразу заговорил:
– Обронь вас Боже, панове. Я и Казю просил и тебе говору, Каетанцю, – обратился он к студенту, – не руштесь вы. Хиба ещё мало и польской и российской шляхетной крови пролялось. Седьте тихо, посядайте науки, да молите пана Бога. Остружность, велика остружность потребна в такей поре. Народ злый стал. Цо я тутай слышал от Кази и что вы мне говорите, я разумею за дзецинады… за детинство, – пояснил Ярошиньский, очень затрудняясь набором русских слов. – Али як вы можете так зврацать увагу на иньших людзей! Який кольвек блазень, який кольвек лекай, хлоп, а наигоржей хлоп тыле людзей може загубить, же сам и сотки од них не варт.
– О нет-с! Уж этого вы не говорите. Наш народ не таков, да ему не из-за чего нас выдавать. Наше начало тем и верно, тем несомненно верно, что мы стремимся к революции на совершенно ином принципе.
В комнату снова вошёл Рациборский и, подойдя к Арапову, подал сложенную бумажку.
– Что это?
– Верно, ваше письмо.
– Какое?
– «Черт» принёс, Тараса Никитича отыскивал.
– Вы сказали, что его нет?
– Да, сказал, что нет.
– А там кто у вас?
– Никого ещё пока: это «черт» звонил.
– Co to za nazwisko ciekawe? Powiedz mnie, Kaziu, prosze ciebie, – произнёс удивлённый старик, обращаясь к племяннику. – Co to jest takiego: chyba juz doprawdy wy I z diablami tutaj poznajomiliscie? – добавил он, смеючись..
– Да это вот они, мужики, одного «чёртом» зовут, – отвечал по-русски Рациборский.
– То-то, а я, як провинцыял, думаю, что может тутейшая наука млодых юж и дьябла до услуг себе забрала, – проговорил, отнять играя, старик.
Над занавескою снова раздался мелодический звон, и Рациборский опять ушёл через свою спальню.
– Гости? – спросил старик Арапова.
– Верно, гости.
– Все такие, як и вы?
– Нет, там всякие бывают: мы их зовём «швахами».
– Ну, так я к ним: беседуйте себе, – я моё сделал, лучше волю не слышать, ежели не хотите меня послухать, – проговорил шутя старик и поднялся.
Проходя мимо Арапова, он потрепал его, на старческом праве, по плечу и тихо проронил со вздохом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171