– произнёс, опускаясь на стул, Розанов, и действительно этого было ещё мало, даже на сегодня этого было мало.
У дверей Розанова послышался лошадиный топот. Это вваливали Арапов, Бычков и Персиянцев. Впереди всех шёл Арапов.
Огонь горел в его очах,
И шерсть на нем щетиной зрилась.
За ним с простодушно кровожадным рылом двигался вразвал Бычков в огромных ботиках и спущенной с плеч шинели, а за ними девственный Персиянцев. Вошедшие не поклонились Розанову и не протянули ему рук, а остановились молча у стола, за которым его застали.
– Господин Розанов, вы уничтожили в самом начале общее дело, вы злоупотребляли нашим доверием.
– Да, я это сделал.
– Зачем же вы это сделали?
– Затем, чтобы всех вас не послали понапрасну в каторгу.
Арапов постоял молча и потом, обратясь к Бычкову и Персиянцеву, произнёс:
– Разговаривать более нечего; господин Розанов враг наш и человек, достойный всякого презрения. Господин Розанов! – добавил он, обратясь к нему, – вы человек, с которым мы отныне не желаем иметь ничего общего.
– Сердечно радуюсь, – ответил Розанов.
Арапов завернулся и пошёл к двери. За ним следовали Бычков и воздыхающий Персиянцев.
– Что это за таинственные посетители? – спросил, входя к Розанову, Лобачевский, из комнаты которого через двери был слышен этот разговор.
– Это мои знакомые, – ответил сквозь зубы Розанов.
– С которыми вы строили планы? – самым серьёзным тоном спросил Лобачевский. Розанову стало очень совестно; все его московские похождения представились ему как на ладони.
«Где же ум был? – спрашивал он себя, шагая по комнате. – Бросил одну прорву, попал в другую, и все это даже не жалко, а только смешно и для моих лет непростительно глупо. Вон диссертация валяется… а дома Варинька…»
Тут опять ему припоминался труженик Нечай с его нескончаемою работою и спокойным презрением к либеральному шутовству, а потом этот спокойно следящий за ним глазами Лобачевский, весь сколоченный из трудолюбия, любознательности и настойчивости; Лобачевский, не удостоивающий эту суету даже и нечаевского презрительного отзыва, а просто игнорирующий её, не дающий Араповым, Баралям, Бычковым и tutti frutti даже никакого места и значения в общей экономии общественной жизни.
Лобачевский долго следил за Розановым, и в его спокойных серых глазах даже засветилось какое-то сожаление к Розанову, душевные терзания которого ясно отражались на его подвижном лице.
Наконец Лобачевский встал, молча зажёг свою свечку и, молча протянув Розанову свою руку, отправился в свою комнату. А Розанов проходил почти целую зимнюю ночь и только перед рассветом забылся неприятным, тревожным сном, нисходящим к человеку после сильного потрясения его оскорблениями и мучительным сознанием собственных промахов, отнимающих у очень нервных и нетерпеливых людей веру в себя и в собственный свой ум.
Розанову сдавалось, что Лобачевский, выходя от него, проговорил в себе: «пустой вы человек, мой милый», и это очень щипало его за сердце.
Глава девятнадцатая.
Различные последствия тяжёлого дня
Арапов с Бычковым и Персиянцевым, несмотря на поздний ночной час, не поехали от Розанова домой, а отправились к маркизе. Они хорошо знали, что там обыкновенно засиживаются далеко за полночь и позднее их прибытие никого не потревожит, а к тому же бурный водоворот признаваемых этим кружком политических событий разрешал всех членов этого кружка от многих стеснений. Маркиза ещё не спала; у неё была Лиза и все пять углекислых фей.
Арапов, торопливо поздоровавшись со всеми, тотчас же попросил маркизу в сторону. Здесь он эффектно сообщил ей по секрету, что Розанов и Райнер шпионы, что их нужно остерегаться и что теперь, когда они открыты и разоблачены, от них можно ожидать всего. Маркиза вскудахталась; взяла Рогнеду Романовну и ей пошептала; потом Серафиму Романовну, – той пошептала; потом третьей, четвёртой и так далее, всем по секрету, и, наконец, вышло, что уж секретничать нечего.
– Га! га-аа! ггааха! – раздавалось по комнате.
Лиза вспыхнула; она жарко вступилась за Розанова и смело настаивала, что этого не может быть. Ей не очень верили, но все-таки она в значительной мере противодействовала безапелляционному обвинению Райнера и Розанова в шпионстве.
Маркиза уж колебалась. Ей очень нравилась «опасность», но она была слишком честна для того, чтобы играть чужим именем из одной прихоти.
– Вы, мой друг, не знаете, как они хитры, – только говорила она, обобщая факт. – Они меня какими людьми окружали?.. Ггга! Я это знаю… а потом оказалось, что это все их шпионы. Вон Корней, человек, или Оничкин Прохор, кто их знает – пожалуй, все шпионы, – я даже уверена, что они шпионы.
– Да вы знаете, уж если на то пошло, то Розанов с Райнером сегодня осуждены нами, – произнёс торжественно Арапов.
– Кааааак! – вспрыгнула маркиза.
– Так-с; они ни больше ни меньше, как выдали студента Богатырёва, которого увезли в Петербург в крепость; передавали все, что слышали на сходках и в домах, и, наконец, Розанов украл, да-с, украл у меня вещи, которые, вероятно, сведут меня, Персиянцева и ещё кого-нибудь в каторжную работу. Но тут дело не о нас. Мы люди, давно обречённые на гибель, а он убил этим все дело.
– Ггггааа! и такие люди были у меня! И я в моем доме принимала таких людей! – вопила маркиза, закрывая рукою свой лоб. – Где Оничка?
Оказалось, что Онички нет дома. У маркизы сделалась лихорадка; феи уложили её в постель, укутали и сели по сторонам кровати; Лиза поехала домой, Арапов пошёл ночевать к Бычкову, а Персиянцева упросил слетать завтра утром в Лефортово и привезти ему, Арапову, оставленные им на столе корректуры.
Маркиза всю ночь вскрикивала:
– Обыск? а! Идут? Ну так что ж такое?
При этом она дёргалась и стучала зубами.
– Это убьёт её! – говорили феи.
Лиза возвратилась домой, села в ногах своей кровати и так просидела до самого утра: в ней шла сильная нравственная ломка. Утром выйдя к чаю, Лиза чувствовала, что большая часть разрушительной работы в ней кончена, и когда ей подали письмо Женни, в котором та с своим всегдашним добродушием осведомлялась о Розанове, Лиза почувствовала что-то гадкое, вроде неприятного напоминания о прошлой глупости.
Так кончилось прежде начала то чувство, которое могло бы, может быть, во что-нибудь сформироваться, если бы внутренний мир Лизы не раздвигался, ослабляя прежнюю почву, в которой держалось некоторое внимание к Розанову, начавшееся на провинциальном безлюдье.
Маркизин кружок не был для Лизы тем высоким миром, к которому она стремилась, гадя людьми к ней близкими со дня её выхода из института, но все-таки этот мир заинтересовал её, и она многого от него ожидала.
«Шпион! – думала Лиза. – Ну, это, наверно, какой-нибудь вздор; но он трус, мелкий и пустой, робкий, ничтожный человек, – это ясно».
Персиянцев на другой день утром приехал к Бычкову без лица. Никаких корректур на столе Арапова он не нашёл, но привёз ему вальяжную новость.
– У вас ночью был обыск, – сказал он Арапову, который при этом известии привскочил на диване и побледнел пуще Персиянцева.
– Ну? – произнёс он робко.
– Ну и ничего.
– Ничего не нашли?
– Ничего; да что ж было находить!
Арапов смотрел то на Бычкова, то на Персиянцева.
– И что же ещё? – спросил он, совсем теряясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
У дверей Розанова послышался лошадиный топот. Это вваливали Арапов, Бычков и Персиянцев. Впереди всех шёл Арапов.
Огонь горел в его очах,
И шерсть на нем щетиной зрилась.
За ним с простодушно кровожадным рылом двигался вразвал Бычков в огромных ботиках и спущенной с плеч шинели, а за ними девственный Персиянцев. Вошедшие не поклонились Розанову и не протянули ему рук, а остановились молча у стола, за которым его застали.
– Господин Розанов, вы уничтожили в самом начале общее дело, вы злоупотребляли нашим доверием.
– Да, я это сделал.
– Зачем же вы это сделали?
– Затем, чтобы всех вас не послали понапрасну в каторгу.
Арапов постоял молча и потом, обратясь к Бычкову и Персиянцеву, произнёс:
– Разговаривать более нечего; господин Розанов враг наш и человек, достойный всякого презрения. Господин Розанов! – добавил он, обратясь к нему, – вы человек, с которым мы отныне не желаем иметь ничего общего.
– Сердечно радуюсь, – ответил Розанов.
Арапов завернулся и пошёл к двери. За ним следовали Бычков и воздыхающий Персиянцев.
– Что это за таинственные посетители? – спросил, входя к Розанову, Лобачевский, из комнаты которого через двери был слышен этот разговор.
– Это мои знакомые, – ответил сквозь зубы Розанов.
– С которыми вы строили планы? – самым серьёзным тоном спросил Лобачевский. Розанову стало очень совестно; все его московские похождения представились ему как на ладони.
«Где же ум был? – спрашивал он себя, шагая по комнате. – Бросил одну прорву, попал в другую, и все это даже не жалко, а только смешно и для моих лет непростительно глупо. Вон диссертация валяется… а дома Варинька…»
Тут опять ему припоминался труженик Нечай с его нескончаемою работою и спокойным презрением к либеральному шутовству, а потом этот спокойно следящий за ним глазами Лобачевский, весь сколоченный из трудолюбия, любознательности и настойчивости; Лобачевский, не удостоивающий эту суету даже и нечаевского презрительного отзыва, а просто игнорирующий её, не дающий Араповым, Баралям, Бычковым и tutti frutti даже никакого места и значения в общей экономии общественной жизни.
Лобачевский долго следил за Розановым, и в его спокойных серых глазах даже засветилось какое-то сожаление к Розанову, душевные терзания которого ясно отражались на его подвижном лице.
Наконец Лобачевский встал, молча зажёг свою свечку и, молча протянув Розанову свою руку, отправился в свою комнату. А Розанов проходил почти целую зимнюю ночь и только перед рассветом забылся неприятным, тревожным сном, нисходящим к человеку после сильного потрясения его оскорблениями и мучительным сознанием собственных промахов, отнимающих у очень нервных и нетерпеливых людей веру в себя и в собственный свой ум.
Розанову сдавалось, что Лобачевский, выходя от него, проговорил в себе: «пустой вы человек, мой милый», и это очень щипало его за сердце.
Глава девятнадцатая.
Различные последствия тяжёлого дня
Арапов с Бычковым и Персиянцевым, несмотря на поздний ночной час, не поехали от Розанова домой, а отправились к маркизе. Они хорошо знали, что там обыкновенно засиживаются далеко за полночь и позднее их прибытие никого не потревожит, а к тому же бурный водоворот признаваемых этим кружком политических событий разрешал всех членов этого кружка от многих стеснений. Маркиза ещё не спала; у неё была Лиза и все пять углекислых фей.
Арапов, торопливо поздоровавшись со всеми, тотчас же попросил маркизу в сторону. Здесь он эффектно сообщил ей по секрету, что Розанов и Райнер шпионы, что их нужно остерегаться и что теперь, когда они открыты и разоблачены, от них можно ожидать всего. Маркиза вскудахталась; взяла Рогнеду Романовну и ей пошептала; потом Серафиму Романовну, – той пошептала; потом третьей, четвёртой и так далее, всем по секрету, и, наконец, вышло, что уж секретничать нечего.
– Га! га-аа! ггааха! – раздавалось по комнате.
Лиза вспыхнула; она жарко вступилась за Розанова и смело настаивала, что этого не может быть. Ей не очень верили, но все-таки она в значительной мере противодействовала безапелляционному обвинению Райнера и Розанова в шпионстве.
Маркиза уж колебалась. Ей очень нравилась «опасность», но она была слишком честна для того, чтобы играть чужим именем из одной прихоти.
– Вы, мой друг, не знаете, как они хитры, – только говорила она, обобщая факт. – Они меня какими людьми окружали?.. Ггга! Я это знаю… а потом оказалось, что это все их шпионы. Вон Корней, человек, или Оничкин Прохор, кто их знает – пожалуй, все шпионы, – я даже уверена, что они шпионы.
– Да вы знаете, уж если на то пошло, то Розанов с Райнером сегодня осуждены нами, – произнёс торжественно Арапов.
– Кааааак! – вспрыгнула маркиза.
– Так-с; они ни больше ни меньше, как выдали студента Богатырёва, которого увезли в Петербург в крепость; передавали все, что слышали на сходках и в домах, и, наконец, Розанов украл, да-с, украл у меня вещи, которые, вероятно, сведут меня, Персиянцева и ещё кого-нибудь в каторжную работу. Но тут дело не о нас. Мы люди, давно обречённые на гибель, а он убил этим все дело.
– Ггггааа! и такие люди были у меня! И я в моем доме принимала таких людей! – вопила маркиза, закрывая рукою свой лоб. – Где Оничка?
Оказалось, что Онички нет дома. У маркизы сделалась лихорадка; феи уложили её в постель, укутали и сели по сторонам кровати; Лиза поехала домой, Арапов пошёл ночевать к Бычкову, а Персиянцева упросил слетать завтра утром в Лефортово и привезти ему, Арапову, оставленные им на столе корректуры.
Маркиза всю ночь вскрикивала:
– Обыск? а! Идут? Ну так что ж такое?
При этом она дёргалась и стучала зубами.
– Это убьёт её! – говорили феи.
Лиза возвратилась домой, села в ногах своей кровати и так просидела до самого утра: в ней шла сильная нравственная ломка. Утром выйдя к чаю, Лиза чувствовала, что большая часть разрушительной работы в ней кончена, и когда ей подали письмо Женни, в котором та с своим всегдашним добродушием осведомлялась о Розанове, Лиза почувствовала что-то гадкое, вроде неприятного напоминания о прошлой глупости.
Так кончилось прежде начала то чувство, которое могло бы, может быть, во что-нибудь сформироваться, если бы внутренний мир Лизы не раздвигался, ослабляя прежнюю почву, в которой держалось некоторое внимание к Розанову, начавшееся на провинциальном безлюдье.
Маркизин кружок не был для Лизы тем высоким миром, к которому она стремилась, гадя людьми к ней близкими со дня её выхода из института, но все-таки этот мир заинтересовал её, и она многого от него ожидала.
«Шпион! – думала Лиза. – Ну, это, наверно, какой-нибудь вздор; но он трус, мелкий и пустой, робкий, ничтожный человек, – это ясно».
Персиянцев на другой день утром приехал к Бычкову без лица. Никаких корректур на столе Арапова он не нашёл, но привёз ему вальяжную новость.
– У вас ночью был обыск, – сказал он Арапову, который при этом известии привскочил на диване и побледнел пуще Персиянцева.
– Ну? – произнёс он робко.
– Ну и ничего.
– Ничего не нашли?
– Ничего; да что ж было находить!
Арапов смотрел то на Бычкова, то на Персиянцева.
– И что же ещё? – спросил он, совсем теряясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171