– Видишь, сколько, – показывал Помада Розанову, держа жужжащих в мешке мух.
– Механик! – заметил, улыбаясь, Розанов. – А где ваша Бертольдинька?
– Она сейчас будет, – отвечал Помада, излавливая мух, летавших у порога, – она в город поехала.
– Вы ничего не слыхали, доктор, о Красине? – спросила Лиза.
– Нет, ничего не слыхал, Лизавета Егоровна.
– Его сейчас привезёт Бертольди.
– Что ж это за Красин?
– Социалист.
– Из Петербурга?
– Да.
– Ну уж…
– Что такое?
– Знаем мы этих русских социалистов из Петербурга!
– Что вы знаете? Ничего вы не знаете.
– Нет, знаю-с кое-что.
– Зная кое-что, вы ещё не имеете права чернить честных людей.
– Да Бог святой с ними; я их не черню и не белю. Что мне до них. Им одна дорога, а мне другая.
– Да, вам словами играть, а они дело делают.
– Какое такое они дело делают, Лизавета Егоровна?
– Какое бы ни делали, да они первые его делают.
– Да это что ж… А вот Бертольди.
Бертольди рассчитывалась с извозчиком; возле неё стоял высокий долгогривый человек с смуглым лицом, в гарибальдийской шляпе и широком мэк-ферлане.
– Вон какой! – произнёс под ухом Розанова Помада.
– Да, и по рылу видать, что не из простых свиней, – заметил Розанов.
Лиза взглянула на Розанова молча, но с презрительным выражением в лице.
– Господин Красин, – произнесла Бертольди, входя и представляя Лизе гостя.
Красин поклонился довольно неловко и тотчас же сел.
Розанов во все глаза смотрел на петербуржца, а Бертольди во все глаза смотрела на доктора и с сияющим лицом набивала для Красина папироски.
– Что будут делать ваши? – спросила Лиза, единственное лицо, начавшее разговор с петербуржцем.
– Опровергать лжеучения идеалистов и экономистов, стремиться к уничтожению семейственного и общественного деспотизма, изменять понятия о нравственности и человеческом праве. Первое дело – разделить поровну хлеб по желудкам.
– Это нелегко.
– Трудное – не невозможно. Не нужно терять много слов, а нужно делать. Живой пример – самый лучший способ убеждения.
– Но что вы сделаете с деспотизмом семьи и общества?
– Откроем приют для угнетённых; сплотимся, дружно поможем общими силами частному горю и защитим личность от семьи и общества. Сильный поработает за бессильного: желудки не будут пугать, так и головы смелее станут. Дело простое.
Разговор все шёл в этом роде часов до десяти. У Полиньки Калистратовой, вообще все ещё расстроенной и не отдохнувшей, стала болеть голова. Розанов заметил это и предложил ей идти в Сокольники.
– Что вы сегодня такой молчаливый? – спросила Бертольди, прощаясь с Розановым и торжественно глядя на Красина.
– Вами, мой друг, любуюсь, – ответил ей на ухо Розанов.
– Вечные пошлости! – пропищала Бертольди, вырвав у него свою руку.
– Кто это такой? – спросил Красин по уходе Розанова и Калистратовой.
– Это врач одной больницы, – мой старый знакомый, – отвечала Лиза.
– Он медик?
– Да.
– И идеалист, – подсказала Бертольди.
– То есть как идеалист? Зачем клеветать? – заметила Лиза. – Он очень неглупый и честный человек, только тяжёлый спорщик и пессимист.
– Что ж, это хорошо.
– Да вы что думаете, что он ничего не признает? Нет, он все стоит за какой-то непонятный правильный прогресс, – возразила Бертольди.
– Постепеновец, значит.
– Как вы назвали?
– Постепеновец.
– Вот, Бахарева! вот именно для Розанова слово: постепеновец.
– Ну, из этих господ прока не будет: они сто раз вреднее ретроградов, – заметил Красин.
– А! Бахарева, как это в самом деле идёт к нему – постепеновец, – опять приставала Бертольди.
– А что, это очень умный человек? – спрашивала Розанова Полинька Калистратова, подходя к дому.
Розанов засмеялся и сказал:
– А вам как кажется?
– Я, право, не поняла.
– Я тоже, – отвечал доктор, пожав у ворот её ручку.
На другой день Розанов с Калистратовой пришли к Лизе несколько позже и застали у неё целое общество. Был Помада, Незабитовский, Бычков с Стешей и с сынишком, маркиз, Белоярцев и Красин. Когда Розанов и Калистратова вошли, Лиза сидела на своём месте у окна, Бертольди насыпала папироски, а все остальные молча слушали Красина.
– Физиология все это объясняет, – говорил Красин при входе Розанова, – человек одинаково не имеет права насиловать свой организм. Каждое требование природы совершенно в равной степени заслуживает удовлетворения. Функция, и ничего более.
– Факт, – подтвердила Бертольди.
Маркиз косился и вертел нижнюю губу. Белоярцев рассматривал сердечко розы, остальные молча смотрели на Красина.
– Вот Розанов тоже должен с этим согласиться, – сказала Бертольди, чтобы втянуть в спор Розанова.
– С чем это я должен согласиться? – спросил Розанов, пожимая руки гостей и кланяясь Красину.
– С законами физиологии.
– Ну-с.
– Естественно ли признавать законность одних требований организма и противодействовать другим?
– Нет, не естественно.
– И вредно?
– Конечно, и вредно. Противодействие природе не может совершаться в интересах той же природы.
– А что же ваши разглагольствования о любви?
– Какие разглагольствования? Мы с вами об этом столько перетолковали, что всего и не припомнишь.
– О верности и ревности.
– Ну при чем же они тут?
– Как же, во имя верности вы должны жить сдержанно.
– Да.
– Ну, где же естественность?
– Право, не понимаю, о чем тут шла речь до моего прихода.
– О том, что никто не имеет права упрекать и осуждать женщину за то, что она живёт, как ей хочется.
– Совершенно справедливо.
– Ну и только.
– Факт, – смеясь, подтвердил доктор.
– А вы же рассказывали о нравственных обязательствах?
– Да, так что ж такое?
– А эти ваши нравственные обязательства не согласны с правилами физиологии. Они противоречат требованиям природы; их нет у существ, живущих естественною жизнью.
– Фу ты пропасть! Слов-то, слов-то сколько! В чем дело? Вы хотите сказать, что, любя человека, вы не признаете себя обязанною хранить к нему верность?
– Если…
– Если ваша природа этого потребует? Отлично. Вы имеете полнейшее право сделать что вам угодно, точно так же как он имеет право перестать вас любить.
– За это? Перестать любить за пользование своим правом?!
– Да, хоть и за это.
– На каких же это разумных началах? – иронически спросил Красин.
– На началах взаимного доверия и уважения, – отвечал Розанов.
– Да за что же вы перестанете уважать? Разве вы перестанете уважать вашу любовницу, если она напилась, когда ей пить хотелось? Функция.
– Но я не стану её уважать, если она, сидя здесь вот, например, вздумает здесь же непременно отправлять все свои функции, а животные ведь ничьим сообществом не стесняются.
Мужчины засмеялись.
– И мы стесняемся только из предрассудков, – ответил Красин.
– Ну, покорно благодарю за такую свободу. Если я поберегу немножко чужие чувства, ещё не произойдёт никакого зла.
– Вы ведь медик?
– Да, я учился медицине.
– И вы отрицаете право природы?
– Нет-с. Я его не отрицаю, а я только понимаю любовь к женщине, а не к животному.
– Что же, вы – платонист?
– Я медик.
– Вы, значит, держитесь материалистических воззрений.
– Я не люблю идеальной философии.
– И соглашаетесь с шутами, что…
– «Если изба без запора, то и свинья в ней бродит», как говорит пословица. Соглашаюсь, и всегда буду с этим соглашаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171