Лицо этого господина было неудобно рассмотреть, потому что, защищаясь от досадливо бьющей в лицо мги, он почти до самых глаз закрывал себя поднятым воротником камлотовой шинели; но по бодрости, с которою он держится на балансирующей эгоистке, видно, что он ещё силён и молод. На нем, как выше сказано, непромокаемая камлотовая шинель, высокие юхтовые сапоги, какие часто носят студенты, и форменная фуражка с кокардою.
Прыгая с тряской взбуравленной мусорной насыпи в болотистые колдобины и потом тащась бесконечною полосою жидкой грязи, дрожки повернули из пустынной улицы в узенький кривой переулочек, потом не без опасности повернули за угол и остановились в начале довольно длинного пустого переулка. Далее невозможно было ехать по переулку, представлявшему сплошное болото, где пролегала только одна узенькая полоска жидкой грязи, обозначавшая проезжую дорожку, и на этой дорожке стояли три воза, наполненные диванчиками, стульями, ширмами и всяким домашним скарбом, плохо покрытым изодранными извозчичьими рогожами, не защищавшими мебель от всюду проникающей осенней мги.
Около остановившихся подвод вовсе не было видно ни одного человека. Только впереди слышались неистовые ругательства, хлопанье кнутьев и отчаянные возгласы, заглушавшие сердитые крики кучера, требовавшего дороги.
Человек, ехавший на дрожках, привстал, посмотрел вперёд и, спрыгнув в грязь, пошёл к тому, что на подобных улицах называется тротуарами. Сделав несколько шагов по тротуару, он увидел, что передняя лошадь обоза лежала, барахтаясь в глубокой грязи. Около несчастного животного, крича и ругаясь, суетились извозчики, а в сторонке, немножко впереди этой сцены, прислонясь к заборчику, сидела на корточках старческая женская фигура в ватошнике и с двумя узелками в белых носовых платках.
– Что ж теперь будем делать, ребята? – крикнул извозчикам проезжий.
Мужики оглянули его недовольным взглядом, крикнули, и кнутья опять засвистали.
Старушка, сидевшая под забором, встала, взяла свои узелки и, подойдя к проезжему, остановилась от него в двух шагах. Проезжий на мгновение обернулся к старушке, посмотрел на торчавший из узелка белый носик фарфорового чайника, сделал нетерпеливое движение плечами и опять обернулся к извозчикам, немилосердно лупившим захлёбывающуюся в грязи клячу.
– Что я вас хочу спросить, батюшка, ваше высокоблагородие, – начала тихонько старушка, относясь к проезжему.
– Что, матушка, говорите? – отвечал тот, быстро обернувшись к старушке.
– Извините, пожалуйста, сударь, не Дмитрий ли Петрович Розанов вы будете?
– Няня! Абрамовна! – вскрикнул Розанов.
– Я же, батюшка; я, друг ты мой милый!
– Откуда ты?
Розанов обнял и радостно несколько раз поцеловал старуху в её сморщенные и влажные от холодной мги щеки.
– Какими ты здесь судьбами? – расспрашивал Абрамовну Розанов.
– А вот, видишь, на квартиру, батюшка, переезжаем.
– Куда это?
– Да вот, вон видишь, вон в тот дом.
Старуха костлявою рукою указала на огромный, старый, весьма запущенный дом, одиноко стоящий среди тянущегося по переулку бесконечного забора.
– Кто ж тут из ваших?
– Одна барышня.
– Лизавета Егоровна?
– Да с нею я. Вот уж два года, как я здесь с нею. Господи, твоя воля! Вот радость-то Бог послал. Я уж про тебя спрашивала, спрашивала, да и спрашивать перестала.
– Что ж это вы одни здесь?
– Да то ж вот все, как и знаешь, как и прежде бывало: моркотно молоденькой, – нигде места не найдём.
– Ну, а Егор Николаевич?
– Приказал тебе, сударь, долго жить.
– Умер!
– Скончался; упокой его Господи! Его-то волю соблюдаючи только здесь и мычусь на старости лет.
Розанов внимательно поглядел в глаза старухи: видно было, что ей очень не по себе.
– Ну, а Софья Егоровна? – спросил он её спокойно.
– Замуж вышла, – отвечала старуха, смаргивая набегающую на глаза слезу.
– За кого ж она вышла?
– За гацианта одного вышла, тут на своей даче жили, – тихо объяснила старуха, продолжая управляться с слезою.
– А Ольга Сергеевна?
– Все примерло: через полгодочка убралась за покойником. – Ну, а вы же как, Дмитрий Петрович?
– Вот живу, няня.
– Вы зайдите к моей-то, – зайдите. Она рада будет.
– Где же теперь Лизавета Егоровна?
– Да вот в этом же доме, – отвечала старуха, указывая на тот же угрюмо смотрящий дом. – Рада будет моя-то, – продолжала она убеждающим тоном. – Поминали мы с ней про тебя не раз; сбили ведь её: ох, разум наш, разум наш женский! Зайди, батюшка, утешь ты меня, старуху, поговори ты с ней! Может, она тебя в чем и послушает.
– Что ты это, няня!
– Ох, так… и не говори лучше… что наша только за жизнь, – одурь возьмёт в этой жизни.
Абрамовна тихо заплакала. Розанов тихо сжал старуху за плечо и, оставив её на месте, пошёл по тротуару к уединённому дому.
– Смотри же, зайди к моей-то, – крякнула ему вслед няня, поправляя выползавший из её узелочка чайник.
Глава вторая.
Domus
Дом, к которому шёл Розанов, несколько напоминал собою и покинутые барские хоромы, и острог, и складочный пакгауз, и богадельню. Сказано уже, что он один-одинёшенек стоял среди пустынного, болотистого переулка и не то уныло, а как-то озлобленно смотрел на окружающую его грязь и серые заборы. Дом этот был построен в царствование императрицы Анны Иоанновны и правление приснопамятного России герцога Курляндского. Архитектура дома как нельзя более хранила характер своего времени.
Это было довольно длинное и несоразмерно высокое каменное строение, несмотря на то, что в нем было два этажа с подвалом и мезонином во фронтоне. Весь дом был когда-то густо выбелен мелом, но побелка на нем отстала и обнаружила огромные пятна желтобурой охры. Крыша на доме была из почерневших от времени черепиц. По низу, почти над самым тротуаром, в доме было прорезано девять узких параллелограммов без стёкол, но с крепкими железными решётками, скреплёнными кольчатою вязью. Над этим подвальным этажом аршина на два вверх начинался другой, уже жилой этаж с оконными рамами, до которых тоже нельзя было дотронуться иначе, как сквозь крепкие железные решётки. Опять вверх, гораздо выше первого жилого этажа, шёл второй, в котором только в пяти окнах были железные решётки, а четыре остальные с гражданскою самоуверенностью смотрели на свет только одними мелкошибчатыми дубовыми рамами с зеленоватыми стёклами. Ещё выше надо всем этим возвышался выступавший из крыши фронтон с одним полукруглым окном, в котором хотя и держалась дубовая рама с остатками разбитых зеленоватых отёков, но теперь единственное противодействие ветрам и непогодам представляла снова часто повторяющаяся с уличной стороны этого дома железная решётка. В самом нижнем, так сказать, в подземном этаже дома шли огромные подвалы, разветвлявшиеся под всем строением и представлявшие собою огромные удобства для всяких хозяйственных сбережений и для изучения неэкономности построек минувшего периода в архитектурном отношении. Здесь, кроме камер с дырами, выходившими на свет Божий, шёл целый лабиринт, в который луч солнечного света не западал с тех пор, как последний кирпич заключил собою тяжёлые своды этих подземных нор. В некоторых стенах этих вечно тёмных погребов были вделаны толстые железные кольца под впадинами, в половине которых выдавались каменные уступы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171