Её никак разобрать нельзя. Её ведь если расспросить по совести, так она и сама не знает, из-за чего у неё сыр-бор горит.
– Не хотят уступить друг другу. Ему бы уж поравнодушней смотреть на неё, что ли?
– Да ведь нельзя же, Евгения Петровна, чтобы он одобрял её чудотворства. Чужим людям это случай свои гуманные словеса в ход пустить, а ведь ему они больны.
– Да, это правда, – проронила с сожалением Женни после короткой паузы: – а все-таки она жалка.
– Ни капли она мне не жалка.
Женни покачала неодобрительно головою.
– Право, – подтвердил Вязмитинов, – что тут жалеть палача. Скверная должность, да ведь сама такую выбрала.
– Вы думаете – она злая?
– Прежде я этого не думал, а теперь утверждаю, что она женщина злая.
– И как же он её именно выбрал?
– Что выбрал, Евгения Петровна! Русский человек зачастую сапоги покупает осмотрительнее, чем женится. А вы то скажите, что ведь Розанов молод и для него возможны небезнадёжные привязанности, а вот сколько лет его знаем, в этом роде ничего похожего у него не было.
Женни промолчала.
– Вы не припомните, Николай Степанович, когда доктор стал собираться в Москву? – спросила Женни после долгой паузы.
– Не помню, право. Да он и не собирался, а как-то разом в один день уехал.
– Это было после того, как приезжала сюда Лиза и говорила, что брат Ольги Сергеевны выписывает их в Москву.
– Не помню, право. У меня плохая память, да я и не видал никакой связи в этих событиях.
– И я тоже… Я только так спросила.
– Я не заметил, как это все рассыпалось и мы с вами остались одни.
– Да, – задумчиво произнесла Женни.
– Вам говорил Помада, что и он собирается в Москву?
– Говорил, – отвечала спокойно Женни.
– Сидел, сидел сиднем в Мереве, а тут разошёлся, – заметил Вязмитинов.
Гловацкий кашлянул в своём кабинете.
Женни встала, подошла на цыпочках к его двери, послушала и через пять минут возвратилась и снова села на своё место. В комнате было совершенно тихо. Женни дошила нитку, вдёрнула другую и, взглянув на Вязмитинова, стала шить снова. Вязмитинов долго сидел и молчал, не сводя глаз с Женни.
– В самом деле, я как-то ничего не замечал, – начал он, как бы разговаривая сам с собою. – Я видел только себя, и ни до кого остальных мне не было дела.
Женни спокойно шила.
– В жизни каждого человека хоть раз бывает такая пора, когда он бывает эгоистом, – продолжал Вязмитинов тем же тоном, несколько сконфуженно и робко.
– Не должно быть такой поры, – заметила Женни.
– Когда человек… когда человеку… одно существо начинает заменять весь мир, в его голове и сердце нет места для этого мира.
– Это очень дурно.
– Но это всегда так бывает.
– Может быть, и не всегда. Почему вы можете знать, что происходит в чужом сердце? Вы можете говорить только за себя.
Вязмитинов порывисто встал и хотел ходить по комнате. Женни остановила его среди залы, сказав:
– Сядьте, пожалуйста, Николай Степанович; папа очень чутко спит, его могут разбудить ваши шаги, а это ему вредно.
– Простите, Бога ради, – сказал Вязмитинов и снова сел против хозяйки.
– Евгения Петровна! – начал он, помолчав.
– Что? – спросила, взглянув на него, Женни.
– Я давно хотел спросить…
– Спрашивайте.
– Вы мне будете отвечать искренно, откровенно?
– Franchement? – спросила Женни с лёгкой улыбкой, которая мелькнула по её лицу и тотчас же уступила место прежнему грустному выражению.
– Нет, вы не смейтесь. То, о чем я хочу спросить вас, для меня вовсе не смешно, Евгения Петровна. Здесь дело идёт о счастье целой жизни.
Женни слегка смутилась и сказала:
– Говорите.
А сама нагнулась к работе.
– Я хотел вам сказать… и я не вижу, зачем мне молчать далее… Вы сами видите, что… я вас люблю.
Женни покраснела как маков цвет, ещё пристальнее потупила глаза в работу, и игла быстро мелькала в её ручке.
– Я люблю вас, Евгения Петровна, – повторил Вязмитинов, – я хотел бы быть вашим другом и слугою на целую жизнь… Скажите же, скажите одно слово!
– Какое вы странное время выбрали! – могла только выговорить совершенно смущённая Женни.
– Разве не все равно время?
– Нет, не все равно; мой отец болен, может быть опасен, и вы в такую минуту вызываете меня на ответ о… личных чувствах. Я теперь должна заботиться об отце, а не… о чем другом.
– Но разве я не заботился бы с вами о вашем отце и о вас? Ваш отец давно знает меня, вы тоже знаете, что я люблю вас.
Гловацкая не отвечала.
– Евгения Петровна! – начал опять ещё покорнее Вязмитинов. – Я ведь ничего не прошу: я только хотел бы услышать из ваших уст одно, одно слово, что вы не оттолкнёте моего чувства.
– Я вас не отталкиваю, – прошептала Женни, и на её шитьё скатились две чистые слёзки.
– Так вы любите меня? – счастливо спросил Вязмитинов.
– Как вам нужны слова! – прошептала Женни и, закрыв платком глаза, быстро ушла в свою комнату.
Петру Лукичу после покойного сна было гораздо лучше. Он сидел в постели, обложенный подушками, и пил потихоньку воду с малиновым сиропом. Женни сидела возле его кровати; на столике горела свеча под зелёным абажуром.
В восемь часов вечера пришёл Вязмитинов.
– Вот, Евгения Петровна, – начал он после первого приветствия, – Розанов-то наш лёгок на помине. Только поговорили о нем сегодня, прихожу домой, а от него письмо.
– Что ж он пишет вам? – спросила Женни, несколько конфузясь того, о чем сегодня говорили.
– Ему прекрасно: он определился ординатором в очень хорошую больницу, работает, готовит диссертацию и там в больнице и живёт. Кроме того, перезнакомился там с разными знаменитостями, с литераторами, с артистами. Его очень обласкала известная маркиза де Бараль: она очень известная, очень просвещённая женщина. Ну, и другие около неё, все уж так сгруппировано, конечно. И в других кружках, говорит, встретил отличных людей, честных, энергических. Удивляюсь, говорит, как я мог так долго вязнуть и гнить в этом болоте.
– Ну, это для нас, куликов-то, небольшой комплимент, – проговорил слабым голосом больной старик.
– А о Лизе он ничего не пишет? – спросила уже смелее Женни.
– Пишет, что виделся с нею и со всеми, но далеко, говорит, живу, и дела много.
– Что ж это за маркиза де Бараль?
– Это известность.
– Молодая она женщина?
– Нет, судя по тому, сколько лет её знают все, она должна быть очень немолодая: ей, я думаю, лет около пятидесяти.
Прошли святки, и время уже подходило к масленице.
Был опять вечер. Гловацкий обмогался; он сидел в постели и перебирал деревянною ложечкою свой нюхательный табак на синем чайном блюдце, а Женни сидела у свечки с зелёным абажуром и читала вслух книгу. Вязмитинов вошёл, поздоровался и сказал:
– Знаете, какая новость? Едучи к вам, встретился с Розановой, и она мне возвестила, что едет на днях к мужу.
– В Москву? – спросили в одно слово смотритель и его дочь.
– Что ж это будет? – спросила Женни, поднеся к губам тоненький мизинец своей ручки.
– Да, любопытен бы я был, как выражается Саренко, видеть, что там теперь сотворится в Москве? – произнёс с улыбкою Вязмитинов.
По мнению Женни, шутливый тон не должен был иметь места при этом разговоре, и она, подвинув к себе свечки, начала вслух прерванное чтение нового тома русской истории Соловьёва.
В Москву, читатель.
Книга вторая
В Москве
Глава первая.
Дальнее место
Даже в такие зимы, когда овёс в Москве бывал по два с полтиной за куль, наверно никому не удавалось нанять извозчика в Лефортово дешевле, как за тридцать копеек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Не хотят уступить друг другу. Ему бы уж поравнодушней смотреть на неё, что ли?
– Да ведь нельзя же, Евгения Петровна, чтобы он одобрял её чудотворства. Чужим людям это случай свои гуманные словеса в ход пустить, а ведь ему они больны.
– Да, это правда, – проронила с сожалением Женни после короткой паузы: – а все-таки она жалка.
– Ни капли она мне не жалка.
Женни покачала неодобрительно головою.
– Право, – подтвердил Вязмитинов, – что тут жалеть палача. Скверная должность, да ведь сама такую выбрала.
– Вы думаете – она злая?
– Прежде я этого не думал, а теперь утверждаю, что она женщина злая.
– И как же он её именно выбрал?
– Что выбрал, Евгения Петровна! Русский человек зачастую сапоги покупает осмотрительнее, чем женится. А вы то скажите, что ведь Розанов молод и для него возможны небезнадёжные привязанности, а вот сколько лет его знаем, в этом роде ничего похожего у него не было.
Женни промолчала.
– Вы не припомните, Николай Степанович, когда доктор стал собираться в Москву? – спросила Женни после долгой паузы.
– Не помню, право. Да он и не собирался, а как-то разом в один день уехал.
– Это было после того, как приезжала сюда Лиза и говорила, что брат Ольги Сергеевны выписывает их в Москву.
– Не помню, право. У меня плохая память, да я и не видал никакой связи в этих событиях.
– И я тоже… Я только так спросила.
– Я не заметил, как это все рассыпалось и мы с вами остались одни.
– Да, – задумчиво произнесла Женни.
– Вам говорил Помада, что и он собирается в Москву?
– Говорил, – отвечала спокойно Женни.
– Сидел, сидел сиднем в Мереве, а тут разошёлся, – заметил Вязмитинов.
Гловацкий кашлянул в своём кабинете.
Женни встала, подошла на цыпочках к его двери, послушала и через пять минут возвратилась и снова села на своё место. В комнате было совершенно тихо. Женни дошила нитку, вдёрнула другую и, взглянув на Вязмитинова, стала шить снова. Вязмитинов долго сидел и молчал, не сводя глаз с Женни.
– В самом деле, я как-то ничего не замечал, – начал он, как бы разговаривая сам с собою. – Я видел только себя, и ни до кого остальных мне не было дела.
Женни спокойно шила.
– В жизни каждого человека хоть раз бывает такая пора, когда он бывает эгоистом, – продолжал Вязмитинов тем же тоном, несколько сконфуженно и робко.
– Не должно быть такой поры, – заметила Женни.
– Когда человек… когда человеку… одно существо начинает заменять весь мир, в его голове и сердце нет места для этого мира.
– Это очень дурно.
– Но это всегда так бывает.
– Может быть, и не всегда. Почему вы можете знать, что происходит в чужом сердце? Вы можете говорить только за себя.
Вязмитинов порывисто встал и хотел ходить по комнате. Женни остановила его среди залы, сказав:
– Сядьте, пожалуйста, Николай Степанович; папа очень чутко спит, его могут разбудить ваши шаги, а это ему вредно.
– Простите, Бога ради, – сказал Вязмитинов и снова сел против хозяйки.
– Евгения Петровна! – начал он, помолчав.
– Что? – спросила, взглянув на него, Женни.
– Я давно хотел спросить…
– Спрашивайте.
– Вы мне будете отвечать искренно, откровенно?
– Franchement? – спросила Женни с лёгкой улыбкой, которая мелькнула по её лицу и тотчас же уступила место прежнему грустному выражению.
– Нет, вы не смейтесь. То, о чем я хочу спросить вас, для меня вовсе не смешно, Евгения Петровна. Здесь дело идёт о счастье целой жизни.
Женни слегка смутилась и сказала:
– Говорите.
А сама нагнулась к работе.
– Я хотел вам сказать… и я не вижу, зачем мне молчать далее… Вы сами видите, что… я вас люблю.
Женни покраснела как маков цвет, ещё пристальнее потупила глаза в работу, и игла быстро мелькала в её ручке.
– Я люблю вас, Евгения Петровна, – повторил Вязмитинов, – я хотел бы быть вашим другом и слугою на целую жизнь… Скажите же, скажите одно слово!
– Какое вы странное время выбрали! – могла только выговорить совершенно смущённая Женни.
– Разве не все равно время?
– Нет, не все равно; мой отец болен, может быть опасен, и вы в такую минуту вызываете меня на ответ о… личных чувствах. Я теперь должна заботиться об отце, а не… о чем другом.
– Но разве я не заботился бы с вами о вашем отце и о вас? Ваш отец давно знает меня, вы тоже знаете, что я люблю вас.
Гловацкая не отвечала.
– Евгения Петровна! – начал опять ещё покорнее Вязмитинов. – Я ведь ничего не прошу: я только хотел бы услышать из ваших уст одно, одно слово, что вы не оттолкнёте моего чувства.
– Я вас не отталкиваю, – прошептала Женни, и на её шитьё скатились две чистые слёзки.
– Так вы любите меня? – счастливо спросил Вязмитинов.
– Как вам нужны слова! – прошептала Женни и, закрыв платком глаза, быстро ушла в свою комнату.
Петру Лукичу после покойного сна было гораздо лучше. Он сидел в постели, обложенный подушками, и пил потихоньку воду с малиновым сиропом. Женни сидела возле его кровати; на столике горела свеча под зелёным абажуром.
В восемь часов вечера пришёл Вязмитинов.
– Вот, Евгения Петровна, – начал он после первого приветствия, – Розанов-то наш лёгок на помине. Только поговорили о нем сегодня, прихожу домой, а от него письмо.
– Что ж он пишет вам? – спросила Женни, несколько конфузясь того, о чем сегодня говорили.
– Ему прекрасно: он определился ординатором в очень хорошую больницу, работает, готовит диссертацию и там в больнице и живёт. Кроме того, перезнакомился там с разными знаменитостями, с литераторами, с артистами. Его очень обласкала известная маркиза де Бараль: она очень известная, очень просвещённая женщина. Ну, и другие около неё, все уж так сгруппировано, конечно. И в других кружках, говорит, встретил отличных людей, честных, энергических. Удивляюсь, говорит, как я мог так долго вязнуть и гнить в этом болоте.
– Ну, это для нас, куликов-то, небольшой комплимент, – проговорил слабым голосом больной старик.
– А о Лизе он ничего не пишет? – спросила уже смелее Женни.
– Пишет, что виделся с нею и со всеми, но далеко, говорит, живу, и дела много.
– Что ж это за маркиза де Бараль?
– Это известность.
– Молодая она женщина?
– Нет, судя по тому, сколько лет её знают все, она должна быть очень немолодая: ей, я думаю, лет около пятидесяти.
Прошли святки, и время уже подходило к масленице.
Был опять вечер. Гловацкий обмогался; он сидел в постели и перебирал деревянною ложечкою свой нюхательный табак на синем чайном блюдце, а Женни сидела у свечки с зелёным абажуром и читала вслух книгу. Вязмитинов вошёл, поздоровался и сказал:
– Знаете, какая новость? Едучи к вам, встретился с Розановой, и она мне возвестила, что едет на днях к мужу.
– В Москву? – спросили в одно слово смотритель и его дочь.
– Что ж это будет? – спросила Женни, поднеся к губам тоненький мизинец своей ручки.
– Да, любопытен бы я был, как выражается Саренко, видеть, что там теперь сотворится в Москве? – произнёс с улыбкою Вязмитинов.
По мнению Женни, шутливый тон не должен был иметь места при этом разговоре, и она, подвинув к себе свечки, начала вслух прерванное чтение нового тома русской истории Соловьёва.
В Москву, читатель.
Книга вторая
В Москве
Глава первая.
Дальнее место
Даже в такие зимы, когда овёс в Москве бывал по два с полтиной за куль, наверно никому не удавалось нанять извозчика в Лефортово дешевле, как за тридцать копеек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171