– Если вы отправите её, – прибавил Райнер, – то тысячи людей об этом будут знать; и это не будет выгодно для вашей репутации.
– Совершенно так, совершенно так, – подтверждал коллежский советник, пошевеливая анненским крестом. – Я был поражён вчера этим известием, и будьте уверены, что эта девица никогда не будет в восстании. Ей ещё вчера послано небольшое вспоможение за беспокойство, которому она подверглась, и вы за неё не беспокойтесь. – Мы ведь в людях не нуждаемся, – сказал он с снисходительной улыбкой и, тотчас же приняв тон благородно негодующий, добавил: – а это нас подвели эти благородные русские друзья Польши. – Конечно, – начал он после короткой паузы, – в нашем положении здесь мы должны молчать и терпеть, но эта почтённая партия может быть уверена, что её серьёзные занятия не останутся тайною для истории.
– Чем вы думаете испугать их! – с горькой улыбкой проговорил Райнер.
– Чем можем.
– Что им суд истории, когда они сами уверены, что лгут себе и людям, и все-таки ничем не стесняются.
– Они полагают, что целый свет так же легко обманывать, как они обманывают своим социализмом полсотни каких-нибудь юбок.
Петровский сделал тонкую департаментскую улыбку и сказал:
– Да, на русской земле выросли социалисты, достойные полнейшего удивления.
– Какие ж это социалисты! – вскричал Райнер.
– Ну, фурьеристы.
– Это… просто…
– Дрянь, – горячо сорвал Петровский.
– Н…нет, игра в лошадки, маскарад, в котором интригуют для забавы. Конечно, они… иногда… пользуются увлечениями…
– И все во имя теории! Нет, Бог с ними, и с их умными теориями, и с их сочувствием. Мы ни в чем от них не нуждаемся и будем очень рады как можно скорее освободиться от их внимания. Наше дело, – продолжал Петровский, не сводя глаз с Райнера, – добыть нашим бедным хлопкам землю, разделить её по-братски, – и пусть тогда будет народная воля.
Райнер посмотрел на коллежского советника во все глаза.
– Прощайте, господин Райнер, очень рад, что имел случай познакомиться с таким благородным человеком, как вы.
– Какую вы новую мысль дали мне о польском движении! Я его никогда так не рассматривал, и, признаюсь, его так никто не рассматривает.
Коллежский советник улыбнулся и проговорил:
– Что ж нам делать! – и простился с Райнером.
Петровского, как только он вышел на улицу, встретил молодой человек, которому коллежский советник отдал свой бумажник с номинациею и другими бумагами. Тут же они обменялись несколькими словами и пошли в разные стороны. У первого угла Петровский взял извозчика и велел ехать в немецкий клуб.
Глава шестнадцатая.
Неожиданный оборот
Агата осталась в Петербурге. С помощью денег, полученных его в запечатанном конверте через человека, который встретил её на улице и скрылся прежде, чем она успела сломать печать, бедная девушка наняла себе уютную коморочку у бабушки-голландки и жила, совершенно пропав для всего света.
Она ждала времени своего разрешения и старалась всячески гнать от себя всякую мысль о будущем. Райнер пытался отыскать её, чтобы по крайней мере утешить обещанием достать работу, но Агата спряталась так тщательно, что поиски Райнера остались напрасными.
В Доме Согласия все шло по-прежнему, только Белоярцев все более заявлял себя доступным миру и мирянам. В один вечер, занимаясь набивкою чучела зайца, которого застрелила какая-то его знакомая мирянка, он даже выразил насчёт утилитарности такое мнение, что «полезно все то, что никому не вредно и может доставлять удовольствие». – Тут же он как-то припомнил несколько знакомых и между прочим сказал:
– Вот и Райнер выздоровел, везде бывает, а к нам и глаз не кажет. – А я полагаю, что теперь мы бы без всякого риска могли предложить ему жить с нами.
Мысль эта была выражена Белоярцевым ввиду совершенного истощения занятого фонда: Белоярцев давненько начал подумывать, как бы сложить некоторые неприятные обязанности на чужие плечи, и плечи Райнера представлялись ему весьма удобными для этой перекладки. Женщины и самый Прорвич удивительно обрадовались мысли, выраженной Белоярцевым насчёт Райнера, и пристали к Лизе, чтобы она немедленно же уговорила его переходить в Дом. Просьба эта отвечала личным желаниям Лизы, и она на неё дала своё согласие.
– Пойдёт ли только теперь к нам Райнер? усомнилась Ступина. – Он, верно, обижен.
Но это сомнение было опровергнуто всеми.
– Райнер не такой человек, чтобы подчиняться личностям, – утвердила Лиза, приставая к голосам, не разделявшим опасений Ступиной.
На другой день Лиза поехала к Вязмитиновой.
Лиза вообще в последнее время редкий день не бывала у Женни, где собирались все известные нам лица: Полинька, Розанов, Райнер и Лиза. Здесь они проводили время довольно не скучно и вовсе не обращали внимания на являвшегося букою Николая Степановича.
К великому удивлению Лизы, полагавшей, что она знает Райнера, как самое себя, он, выслушав её рассказ о предложении, сделанном вчера Белоярцевым, только насмешливо улыбнулся.
– Что значит эта острая гримаса? – спросила его недовольная Лиза.
– То, что господин Белоярцев очень плохо меня понимает.
– И что же дальше?
– Дальше очень просто: я не стану жить с ним.
– Можно полюбопытствовать, почему?
– Потому, Лизавета Егоровна, что он в моих глазах человек вовсе негодный для такого дела, за которым некогда собирались мы.
– То есть собирались и вы?
– Да, и я, и вы, и многие другие. Женщины в особенности.
– Так вы в некоторых верите же?
– Верю. Я верю в себя, в вас. В вас я очень верю, верю и в других, особенно в женщин. Их самая пылкость и увлечение говорит если не за их твёрдость, то за их чистосердечность. А такие господа, как Красин, как Белоярцев, как множество им подобных… Помилуйте, разве с такими людьми можно куда-нибудь идти!
– Некуда?
– Совершенно некуда.
– Так что же, по-вашему, теперь: бросить дело?
Райнер пожал плечами.
– Это как-то мало походит на все то, что вы говорил мне во время вашей болезни.
– Я ничего не делаю, Лизавета Егоровна, без причины. Дело это, как вы его называете, выходит вовсе не дело. По милости всякого шутовства и лжи оно сделалось общим посмешищем.
– Так спасайте его!
Райнер опять пожал плечами и сказал:
– Испорченного вконец нельзя исправить, Лизавета Егоровна. Я вам говорю, что при внутренней безладице всего, что у вас делается, вас преследует всеобщая насмешка. Это погибель.
– Ничтожная людская насмешка!
– Насмешка не ничтожна, если она основательна.
– Мне кажется, что все это родится в вашем воображении, – сказала, постояв молча, Лиза.
– Нет, к несчастию, не в моем воображении. Вы, Лизавета Егоровна, далеко не знаете всего, что очень многим давно известно.
– Что же, по-вашему, нужно делать? – спросила Лиза опять после долгой паузы.
– Я не знаю. Если есть средства начинать снова на иных, простых началах, так начинать. – Когда я говорил с вами больной, я именно это разумел.
– Ну, начинайте.
– Средств нет, Лизавета Егоровна. Нужны люди и нужны деньги, а у нас ни того, ни другого.
– Так клином земля русская и сошлась для нас!
– Мы, Лизавета Егоровна, русской земли не знаем, и она нас не знает. Может быть, на ней есть и всякие люди, да с нами нет таких, какие нам нужны.
– Вы же сами признаете искренность за нашими женщинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171