кроме Москвы их влияние простиралось на Оре­хово-Зуевский район Владимирской губернии и Данилов­ский уезд Ярославской; в других местах их общины были очень слабы.
Ключ к разгадке этого возрождения беспоповщины в 40-х годах нам дает анализ ее социального состава в эту эпоху. До нас дошли любопытнейшие агентурные сведе­ния о составе прихожан московских молелен и об их хо­зяевах. Хозяева всех крупнейших молелен - почти исклю­чительно фабриканты. Преображенским кладбищем пра­вил Ефим Федорович Гучков (родоначальник известных Гучковых начала XX в., дед А. И. Гучкова); его отец Ф. А. Гучков имел в Москве ткацкую фабрику, при кото­рой была крупнейшая в Москве молельня; федосеевские молельни держали фабриканты Прохоров (на Трехгорке), Никифоров, Любушкины и другие. Та же картина в поморских согласиях: там мы встречаем имена фабри­кантов Морозова, Зенкова, Гусарова, Макарова и дру­гих. В числе прихожан на первом месте стоят в молельнях фабрикантов их рабочие и «соседи», в молельнях куп­цов - их приказчики и «соседи». Эти «соседи» у федосе­евцев чаще всего женского пола - целые дома вокруг молелен принадлежали их хозяевам (у Гучкова было 32 дома) и были заселены «девками»; постоянно упоминают­ся также и прижитые этими девками «блудно» ребята, воспитываемые, конечно, в духе беспоповщинского старо­обрядчества. Богадельный дом, находившийся на Преоб­раженском кладбище, на 75% был населен не старухами и стариками, а теми же девками, моментально разбегав­шимися по домам соседнего Черкизова, как только под­купленный квартальный доносил, что едет начальство.
Перед нами совершенно ясная картина. Беспоповщинский торговый капитал пошел в конце 30-х годов в про­мышленность и использовал религиозную организацию в целях набора наиболее дешевой и наиболее тесно при­вязанной к фабрике рабочей силы. Тут впереди и оказа­лись федосеевцы с их «радикальной» идеологией, отри­цавшей и молитву за царя (ее после Ковылина благопо­лучно упразднили), и брак. Эти два «кита» помогли им действовать гораздо успешнее поморцев и оставить дале­ко за собою элементарные приемы рогожцев. Те, как мы видели, выкупали от помещиков своих рабочих; это дела­ли и федосеевцы, укрывая беглых и снабжая их паспор­тами умерших мещан, покупавшимися в Мещанской упра­ве, или уплачивая за них выкуп помещикам и получая почти даровую рабочую силу, так как выкупная сумма всегда оказывалась с процентами такой высокой, что ра­бочий до самой смерти не мог ее отработать; особенным виртуозом в этой области был Гучков. Другим средством было предоставление бедным мещанам и в особенности мещанкам бесплатных квартир при условии принятия федосеевской веры; тут-то и выясняется происхождение «де­вок». Квартиры и «кельи» в Преображенском доме были, конечно, в действительности не даровыми - они оплачи­вались каторжным трудом «бесплатных» квартиранток, превращавшихся в ленточниц и набойщиц своего хозяи­на. Мало того, эти «девки» при федосеевском отрицании брака превращались в поставщиц будущих «белых ра­бов» для своих хозяев. Как известно, в 40-х годах фабри­канты охотно брали детей из воспитательного дома, обычно в возрасте 12 лет, обязываясь обучить их ремеслу, со­держать их на свой счет и по обучении платить до 1 руб. в месяц; по достижении совершеннолетия эти ученики по­лучали от фабриканта 100 руб. и пару платья и могли либо остаться, либо уйти. Но федосеевцам не было на­добности обращаться в воспитательный дом и подписы­вать еще при этом какие-то условия - у них были «дев­ки», которые плодили детей без всяких условий, и притом эти дети привязывались к фабриканту узами религиозно­го гипноза. Поморцы, признававшие брак, оказались по­этому в худшем положении, чем федосеевцы; они могли действовать только деньгами. В 40-х годах на 20 верст кругом от Москвы трудно было найти деревню, в которой федосеевцы не вели бы успешной агитации и прежде все­го среди баб и девок.
На этой же почве промышленного приложения скоп­ленных торговлей капиталов оживилось в 40-х годах и поморское согласие. Выделение «нового» согласия было связано именно с этим процессом. Как мы видели, старо­обрядческая вера и культ были для новых фабрикантов средством для набора зависимой от предпринимателей рабочей силы. Введение нового пения взамен старого крюкового было одним из приемов привлечения к помор­скому согласию новых адептов: благообразные напевы «новых» поморцев выгодно отличались не только от ста­рого гнусавого поморского распева, но и от нечленораз­дельного козлогласования дьячков и пономарей на кли­росе в деревенской православной церкви. Кроме того, по­морцы, хотя и не в таких размерах, как федосеевцы, так­же привлекали будущих рабочих предоставлением «бес­платных квартир». «Брачная книга» нового согласия бы­ла средством борьбы с федосеевцами; как мы увидим ни­же, для федосеевских капиталистов вопрос о браке и за­конных детях был в это время больным местом. Поэтому «брачная книга» поморцев не раз откалывала от Преоб­раженского кладбища крупных прихожан, а это позволя­ло увеличивать капитал поморской общины нового согла­сия (старое согласие почти не имело общественного капи­тала) и расширять пропаганду. Однако поморцы не мог­ли и думать о том, чтобы хоть сколько-нибудь сравняться с преображенцами. Мы уже указывали на всероссийский масштаб федосеевщины этой эпохи и на весьма ограни­ченную среду влияния поморцев; то же самое надо ска­зать и о капиталах. Общественный капитал поморцев но­вого согласия не превышал в 1847 г. 100 000 руб., в то время как капитал Преображенского кладбища исчис­лялся миллионами, по крайней мере в этом году из него были выданы две ссуды, одна в 500 000 руб. и другая в 100 000 руб.
Этот огромный капитал Преображенского кладбища сложился отчасти из остатков прежних фондов, скоплен­ных при Ковылине, отчасти и главным образом из новых поступлений, притекавших в сундуки и тайники кладби­ща самыми разнообразными путями. В числе этих по­следних старый ковылинский способ - привлечение на­следств - отступил на второй план, ибо федосеевские ту­зы старались теперь сами держать и копить деньгу и предпочитали получать деньги из кладбища, а не давать туда. Настоятелю кладбища, наставнику Семену Козьмину, приходилось тратить немало красноречия и энер­гии, чтобы уговорить умиравшего толстосума завещать что-либо кладбищу. Так, в конце 1845 г. Козьмин не­сколько дней безотлучно дежурил у постели умиравшего купца Соколова, вынудил у него согласие на завещание всего капитала и всей движимости кладбищу и сейчас же после смерти Соколова, ночью, в 12 часов, опасаясь, очевидно, протестов наследников, пригнал кладбищен­ских лошадей и вывез все имущество на кладбище. Род­ственник Соколова, Рогожин, предъявивший права на­следства, так и не мог сыскать пропавшего имущества, хотя о его местонахождении прекрасно знала московская полиция, ибо подробная реляция об этой ночной операции была немедленно доставлена куда следует полицейским сыщиком. Но те же сыщики доносили, что вся московская полиция и все православное духовенство Лефортовского района, где находились дома и фабрики федосеевцев, щедро «угобжались золотым дождем», а про жандарм­ского генерала Перфильева, назначенного в 1848 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135