Наконец, действовало и еще одно условие, именно педагогические приемы византийских проповедников. Не будучи в силах достичь действительного превраще­ния днепровцев в христиан, видя тщетность убеждений, что языческие боги не существуют в действительности, а существует лишь один христианский бог, греческие священники пошли на такие же уступки прежней вере, какие в свое время вынуждена была сделать и греческая церковь: они признали реальность существования всех бесчисленных славянских богов, приравняв их к бесам, и признали святость традиционных мест и сроков старо­го культа, выстраивая храмы на месте прежних кумиров и капищ и назначая христианские праздники приблизи­тельно на те же дни, к которым приурочивались ранее языческие. Но этот прием не достиг вполне своей цели. Не говоря уже о народной массе, которая благодаря ему могла изменить только номенклатуру, но не содер­жание своих верований, он открыл широкую дорогу для двоеверия и среди верхнего слоя киевского общества. Киевские монахи и священники из славян уверовали в теорию беса; существование беса, утверждаемое христи­анством, только утвердило их в вере в существование их прежних кумиров и дало возможность заменить христи­анскую теорию беса доморощенной: враг рода человече­ского потому его враг, что его теперь не кормят. Полтора века спустя эта упрощенная теория заменилась другой, уже считавшейся с христианской теорией беса: когда приверженцы сатаны были низвергнуты на землю, то попавшие в воду стали водяными, в лес - лешими, в дома - домовыми и т. д.; языческие области - это стра­ны, где царствует диавол, который в 988 г. горько пла­кался: «Увы мне, яко отсюда прогоним есмь! еде бо мнях жилище имети, яко еде не суть учения апостольска, ни суть ведуще бога, но веселяхея о службе их, еже служаху мне, и се уже побежден есмь от невеигласа сего, а не от апостол, не от мученик, не имам царствовати в стра­нах сих». Многочисленные рассказы летописи и Киево-Печерского Патерика свидетельствуют о живости и яр­кости этой веры в бесов. Из целого ряда курьезов этого рода чрезвычайно характерен рассказ о том, как грече­ский монах Исакий (из купцов) терпел искушения от бесов. Бесы страшили его в виде медведей, мышей, жаб и всяких гадов, а другой раз являлись к нему в виде двух прекрасных юношей, рекомендовавшихся ему в качест­ве ангелов, и предупредили его о предстоящем визите ему самого Христа. Когда он им поверил, то собралась бесов «целая улица», один представился Христом, прочие стали играть в бубны, сопели и гусли, а Исакия застави­ли плясать до тех пор, пока он не упал полумертвым. Содержание этих галлюцинаций дано старыми эле­ментами мифа и культа - верой в оборотничество и пе­реселение душ и обычаями дохристианской оргиастической обрядности. Как ни отгоняли Исакий и другие по­добные ему от себя эту старую веру, она постоянно возвращалась к ним в виде «бесовского действа».
В народной среде церковная теория беса, напротив, прививалась плохо; бесчисленные духи и мелкие боже­ства народного пантеона не исчезли и даже не переме­нили своих свойств, только некоторые стали казаться враждебными человеку, потому что последний перестал кормить их. Бес занял место рядом с ними; если мы всмотримся в фигуру беса, как он изображается в сказ­ках, мы не найдем в нем никаких признаков демониче­ского духа зла и ада, каким он рисуется в христианской демонологии. Он любит подшутить над человеком, но часто подчиняется ему и оказывает услуги; он столь же близок к человеку, как любое другое существо природы, живет под землей или в омутах и ничуть не страшен. Сказка изображает его скорее в комическом, чем в от­вратительном или ужасном виде. По мере затемнения прежних верований с фигурой беса, несомненно, часто стали сливаться фигуры водяного и лешего; но это слия­ние не уничтожило самостоятельных представлений о последних и происходило само собой, а не под влиянием теории первых доморощенных днепровских богословов. Можно сказать, что христианство сначала лишь обога­тило лесной и водяной олимп новым представителем.
Христианские представления о боге, рае и аде также преломились до неузнаваемости, пройдя сквозь призму славянской первобытной религии. Следующая любопыт­ная украинская сказка показывает, во что превратился в народном представлении тот высочайший духовный бог, которого проповедовали греческие священники. Баба нашла на дороге горошину, дед посадил ее под полом; из горошины вырос горох и дотянулся до самого неба, а стручки на нем уродились прямо невиданные. Стерег-стерег дед стручки, да и заснул; а пока он спал, бог все стручки и забрал себе. Старик полез по гороху на небо и стал упрекать бога; тот дал деду за стручки золотые лапти. Дальше идет обычный для многих ска­зок рассказ о том, как старик променивал лапти до тех пор, пока не остался ни с чем. На христианского бога здесь перенесены все черты прежнего нехитрого божест­ва. Спасение, которое приносит Христос, претворилось в народном представлении в чисто реальное, материали­стическое принесение благополучия: «Иисус Христос у ворот стоит, он с хлебом, с солью, со скатертью, со ско­тинкою, с животинкою» - поется в одной рождествен­ской подблюдной песне. Рай уже на небе, а не под зем­лею; но чтобы туда попасть, не нужно никаких подвигов; достаточно взобраться до неба по лестнице, прорубить в нем дыру и пролезть туда, а райское блаженство за­ключается в том, что в раю стоят чудесные жернова - как повернутся, тут тебе каша да пироги. Этот миф принес с собою и некоторое дополнение к погребальным аксессуарам: в гроб стали класть ременную или испечен­ную из теста лестницу для облегчения душеньке восхож­дения на небо.
Такое же превращение претерпели и другие христиан­ские представления. Весна превратилась в богородицу, приезжающую на благовещение на сохе; она - «богоро­дица» потому, что, приехав, ночует в крестьянской хате и родит там своего бога и сына (весной, а не в декабре!), того бога, который приносит крестьянину урожай и хлеб на зиму. Святые Илья, Егорий (Юрий) и Микола пре­вратились в покровителей сельскохозяйственных работ и помощников земледельца. Из них на первое место стал не Георгий, как в Греции, а Микола, заменивший собою прежнего житного деда, вероятно, потому, что на иконах он изображается с длинной седой бородой; он «жито ро­дит», «ярь засевает», «горох сеет» и на поле «первый бог»; его изображения в виде статуй или икон ставились на полях, и этот обычай еще в конце XIX в. бытовал на Украине; заключительный жертвенный пир весеннего земледельческого цикла стал посвящаться Миколе, по­лучил название микольщины и был фиксирован на 9 мая. Георгий, под именем Юрия, стал богом-покровителем скота и богом весенней растительности: он «с ключика­ми», отмыкает землю, выпускает росу и растит траву. Илья раздвоился - с одной стороны, заменил собою громовика Перуна, а с другой, по совпадению его церковного праздника с периодом жатвы, заменил прежнее божест­во жатвы, по-видимому, женского пола: «Илья - старая жнея», «жито зажинает». Другие святые и ангелы пре­вратились в покровителей других специальных работ, целителей определенных болезней и т. д. Даже такое от­влеченное понятие, как понятие благодати, не избежало общей участи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135