При произнесении заговоров их сила под­креплялась наложением на больного евангелия, креста или наузов. Наузы были всего употребительнее, «бабы богомерзкия» оперировали больше всего именно при их помощи, и потому баб этих часто называли также «наузницами». Происхождение наузов чрезвычайно харак­терно. Наузы (навязи) представляли собой не что иное, как модификацию старинных амулетов, носившихся людь­ми и привязывавшихся на шею домашним животным для предохранения от «порчи» и «дурного глаза». Христиан­ское издание этих амулетов представляло из себя привески в виде иконок или складней с ушком наверху, в которое продевалась нитка, на лицевой стороне наузов изображались святые и ангелы, специально призывав­шиеся против болезней и несчастий, - богородица, архан­гел Михаил, Федор Тирон, поражающий змия, и др., а на оборотной - бесы болезней, чаще всего фантастический змий получеловеческого вида, а иногда в виде человече­ской головы с расходящимися от нее змеями, поэтому наузы часто назывались также змеевиками.
Наузы применялись не только в случаях болезни или несчастия, когда важно было применить определенный, надлежащий вид науза, их носили также постоянно, для предохранения от болезней и бедствий вообще. По суще­ству, таким же наузом был и нательный крест, надевав­шийся на ребенка при крещении, никогда не снимавший­ся и сопровождавший своего владельца в могилу. Из символа принятия христианской веры, каким крест явля­ется в чине крещения, в сознании людей XII-XVI вв. он превратился в магический амулет, охраняющий от беса.
Вера в наузы и в колдовство была всеобщей, вплоть до верхов тогдашнего общества. Князь Василий после женитьбы на Елене Глинской искал «чародеев», которые своими чарами помогли бы ему иметь детей. Стоглав об­личает «поклепцов и ябедников», которые не хотят ми­риться, целуют крест на том, что правы, и тем вынужда­ют обиженных к судебным поединкам, на которых одо­левают противников волхвованием - «и в те поры вол­хвы и чародейники от бесовских научение им творят, кудесы бьют». Известны случаи обращения к услугам баб-ворожей и волхвов со стороны Грозного, Бориса Го­дунова, Шуйского, Софии Палеолог. Мало того, как по­казывают материалы Преображенского приказа, опубли­кованные Новомбергским, царевна Софья, находясь уже в Новодевичьем монастыре, прибегала к помощи некоей «Авдотьи еретицы», чтобы извести «заговором» Петра I. Вслед за светскими главами общества шли его духовные руководители: монахи и священники, даже игумены и епископы перенимали у мастеров чародейного искусства «волхования, чарования и наузы всякия... ворожбы деля, и порчи деля, и болезни для, прожитка для, где бы сыту быти». Другими словами, белый и черный клир был вы­нужден обращаться к волшебной «науке» в силу конку­ренции с профессиональными колдунами и ворожеями, очевидно, в эту эпоху «сила» первобытной магии была куда прибыльнее христианской благодати. Конкуренция была вряд ли успешная, по зато вмешательство христи­анского духовенства считалось необходимым в тех слу­чаях, когда представители чародейного дела обращали свое искусство на зло людям (хотя тут не без греха иног­да оказывались и представители клира, как показывает случай с новгородским архиепископом Арсением, кото­рого в 1288 г. вече выгнало из Новгорода, «того деля сто­ит тепло долго»). Тут требовалось противоядие в виде некоторых религиозных церемоний христианского куль­та, которым приписывалось магическое действие. Когда какая-либо «баба богомерзкая» посылала непогоду, неу­рожай или голод или наговаривала моровую язву, мало было сжечь «волховей», как поступили владимирцы в 70-х годах XIII в. Зло могло быть удалено только тор­жественным крестным ходом, в котором должны были фигурировать все наиболее крупные местные святыни в лице икон, мощей и других реликвий, с пением специ­ального молебна для изгнания нечистой силы и с окроп­лением святой водой постигнутых бедствием людей, ско­та или предметов. При таких условиях пустым звуком было церковное обличение, что «всяк веруяй в чары бе­сом угождает!», оно стояло в резком противоречии преж­де всего с церковным же требником, где предусмотри­тельно красовались специальный чин «на изгнание бе­сов» и заклинания, в которых именем троицы заклина­лись «днаволи проклятии, чародие, диавольстии содружницы, злотворнии воздухов, гадов, птиц, мух и всяческого роду животнии и злоохотнии дуси», а также разрушалась сила «чародеяний» и «волшебных действий». При таких условиях тщетны были и всякого рода эпитимии, распи­санные в «духовниках» (наставлениях для духовников, как производить исповедь и за какие грехи налагать эпи­тимии) для виновных в грехе обращения к волшебному искусству, это была чисто формальная дань новой вере. Новая вера не спорила против реального существования волшебства и даже не во всем с ним боролась, напротив, считая грехом возложение пауза в качестве амулета бо­гомерзкой бабой и в то же время одобряя постоянное но­шение креста и науза по личной инициативе носящего, новая вера одною рукою возрождала то самое, что стара­лась разрушить другою.
Круг религиозных представлений и практических дей­ствий, свойственных всему обществу XIII-XV вв. от его низов до верхов, завершался характернейшим фетишист­ским культом икон. Икона была общераспространенным объектом домашнего и личного культа; ей воссылают молитвы, подносят дары, от нее ждут великих и богатых милостей. Русский XIII-XVI вв., начиная с холопа и кончая царем, молится только перед иконой, другой спо­соб молитвы для него непонятен и недоступен. Не толь­ко в доме, но и в приходской церкви у каждого своя икона, и если собственник иконы заметит, что перед его иконой молится чужой, поднимает ссору и брань. Молит­ва чужой иконе - воровская молитва, ибо она есть не что иное, как покушение похитить у владельца иконы те ми­лости, на которые он один имеет право как ее владелец. Во время общественного богослужения каждый молится только перед своей иконой, не обращая внимания на дру­гих, и для иностранцев русские в церкви представляли собой всегда странную и непостижимую картину собра­ния лиц, обращенных в разные стороны. В связи с этим обычаем возник другой обычай - изображать на иконах молящимися перед святым или богом собственника ико­ны и даже всю его семью. Такая икона сохранилась, на­пример, в одной из новгородских часовен, на иконе изо­бражена вся семья ее владельца с надписью: «Молятся рабы божий... (имена) спасу и пречистой богородице о гресех своих».
В простоте душевной русские того времени не скры­вали и того значения, какое они приписывали иконам. Икона - это их наиболее близкий, домашний бог, это их личный фетиш, они так и называли икону богом. Тот обы­чай, какой сохранился теперь только у немногих отсталых крестьян да у серого мещанства, обычай кланяться при входе в дом прежде всего богу, тогда был всеобщим, и если гость, входя, не видел иконы, первый вопрос его был: где же бог? Этот бог живет и чувствует, видит и слышит. Супруги во время соития завешивают иконы по­лотенцем, чтобы не оскорблять божество видом непри­стойного акта. Икона слышит ту молитву, которая к ней обращена, и бывают случаи, что она дает ответ словом или движением изображенного на ней лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135