личный монашеский опыт и поездка на Афон также не прошли даром для образования его религиозных воз­зрений. Таким образом, у Нила возникло критическое отношение к тогдашнему типу монашеской жизни и соз­далось представление о возможности и необходимости иного пути к спасению. Для осуществления своего спо­соба спасения души Нил по возвращении с Афона осно­вал свой собственный скит на речке Соре, в том же Бе­лозерском районе. Его пример вызвал подражание, и рядом со скитом Нила скоро появилось несколько ски­тов его последователей. Так появились заволжские старцы.
В том новом пути, на который звал русское мона­шество Нил Сорский, ничего оригинального не было; он целиком был скопирован с восточных аскетических систем. Основной исходный пункт - это царство зла в мире. Мир во зле лежит; ежедневный опыт показывает «колики скорби и развращения имать мир сей мимоходящий и колика злолютства сотворяет любящим его. Мнящаяся бо его благая - по-видимому суть блага, внутрь же исполнена многа зла». Поэтому и монахи, которые живут в мире, в условиях его повседневной жизни, - лжемонахи, и «житие» их «мерзкое». Душу нельзя спасти теми способами, какие они указывают: со­бирание имений - не на пользу ни монашеской, ни бо­ярской душе, всякое стяжание, «иже по насилию от чюжих трудов собираема», для монаха - «яд смертонос­ный». Жизнь монаха должна быть организована на совершенно иных началах. Монах, желающий спасти свою душу, должен жить одиноко в своем скиту и пи­таться трудами своих рук; он может принимать и мило­стыню от христолюбцев в виде руги от казны или бояр, но исключительно деньгами или натурой. Одинокая жизнь в скиту лучше всего располагает к внутреннему усовершенствованию: здесь на досуге монах может «научитися от божественных писаний», какой образ жизни ему надо вести, чтобы достичь такого совершенства, которое уже здесь на земле дает возможность созерца­ния бога. Непосредственное изучение священного писа­ния предоставляет достаточный простор индивидуаль­ным склонностям каждого монаха, поэтому Нил никому не преподает каких-либо обязательных правил, а толь­ко дает советы и указания. Он говорит, что удаление от мира, милостыня и аскетические упражнения, вроде по­ста и молитвы, не являются целью сами по себе: это только средство для покорения восьми главнейших чело­веческих страстей. Когда эти страсти побеждены и че­ловек достигнет состояния религиозного экстаза, почув­ствует себя «в непостижимых вещах, идеже не весть, не зная, в теле он или без тела», - тогда подготовительные аскетические упражнения становятся излишними: чело­веку, обладающему «внутренней», или «умной», молит­вой, не нужно пение псалмов или долгое стояние в церкви; достигши религиозного экстаза, человек не нуж­дается во внешнем посте, «питаясь единым боговидением».
Перед нами мистическая созерцательная система, столь широко распространенная на востоке в первые века христианства, в эпоху выработки церковной органи­зации, когда совершалась мучительная дифференциация среди членов церкви, и возрождавшаяся не раз в запад­ной Европе и на Руси в виде мистических сект в эпохи социальных кризисов. Но в условиях русской жизни кон­ца XV в., когда жил Нил Сорский, эта система не имела под собою почвы и была не широким движением, а уде­лом отдельных экзальтированных и в то же время обра­зованных людей XV-XVI вв. - в скитах Нила после его смерти оказалось всего 12 старцев. Если она обрати­ла на себя внимание и приобрела известную социаль­ную значимость, то это было обусловлено моментом политической борьбы конца XV и начала XVI в., разгорев­шейся вокруг вопроса о церковных имуществах. Этот воп­рос, занимавший в сочинениях Нила второстепенное ме­сто, для тогдашних политиков выдвинулся на первый план и заслонил собою основное положение Нила - со­зерцательность монашеской жизни. Как раньше москов­ская власть в своей борьбе за церковные имущества не побрезговала новгородскими еретиками, так теперь она стала искать себе опоры и содействия у заволжских стар­цев. И вскоре после собора 1490 г., в 1500 г., Нил, вопре­ки своему отшельническому идеалу, оказался втянутым в водоворот московской политики: в частных секретных совещаниях, устроенных князем по вопросу о праве мо­настырей и церквей владеть имуществами, он участвовал в качестве видного и приятного для князя авторитета. Осифляне заволновались, их представителю в совещаниях, митрополиту Симону, пришлось пустить в ход против заволжских старцев весь запас примеров из Ветхого за­вета, церковной истории и житий святых, чтобы поколе­бать позиции противников церковного вотчиновладения. Но уничтожить эти позиции не удалось; напротив, князь Василий Патрикеев, принявший в монашестве имя Вассиана и примкнувший в ссылке к ученикам Нила, выпу­стил одно за другим три сочинения, направленные против вотчиновладения монастырей и против Иосифа - «учите­ля беззакония», «законопреступника», даже «антихри­ста». При московском дворе Вассиана читали с удоволь­ствием, хотя он и был опальным.
Для осифлян стало очевидным, что для сохранения монастырских имуществ недостаточно борьбы только на почве религиозной идеологии. Теорию душеспасительного синодика расшатывали еретики и заволжские старцы, жертвовавшие при этом даже спокойствием душ своих предков, и при явном сочувствии княжеской власти. Было ясно, что даже если все еретики будут переловлены и покараны, то все же твердыня синодика окажется поко­лебленной. Осифляне все более и более начинали созна­вать, что нужно учесть перемену социально-политической обстановки и вместо фронды и угрозы князю бунтами сде­лать ему политические уступки, в содержании которых не могло быть и тени сомнения: церковь должна была пойти навстречу стремлениям московских князей, санк­ционировать «самодержавие» московского князя, выра­ставшее на почве развития денежного хозяйства и в борь­бе с удельным партикуляризмом, и поступиться при этом всеми теми феодальными правами, которые превращали церковные учреждения в государство в государстве. Мало этого, церковь должна была признать единым главою над собою московского князя, который стал уже открыто вы­ступать в роли главы московской церкви. Если до сих пор власть московского князя над митрополией выража­лась в негласном выборе кандидата на митрополичью кафедру, то теперь, при поставлении преемника митропо­литу Зосиме, летописцы отметили совершенно необычай­ный и невиданный дотоле момент посвящения. После формального избрания Симона на соборе епископов 1495 г. по указанию великого князя во время торжест­венного посвящения нового митрополита великий князь собственноручно «продал его епископам» и повелел ему «принять жезл пастырства и взойти на седалище старей­шинства».
Хотя значение этого обряда пока что было чисто фор­мальное, но он мог служить для осифлян перстом, указующим им их линию поведения. Не прекращая борьбы с еретиками, осифляне постепенно переносят борьбу на чисто политическую почву.
Собор 1503 г., созванный официально для разрешения второстепенного вопроса о вдовых священниках, еще раз показал осифлянам, что медлить с действиями не прихо­дится и что опять-таки центр тяжести вопроса заключа­ется в установлении новых отношений к «державе» мос­ковского князя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135