Но зато, когда в феврале 1912 г. терпение рабочих лоп­нуло и с одного прииска на другой стала распространять­ся забастовка, приисковые священники сейчас же открыли у себя дар красноречия и совместно с полицией и администрацией употребили все усилия для срыва забастовки, другими словами, для сохранения сверхпри­былей петербургских и лондонских акционеров компа­нии. Им удалось обработать выборных от рабочих, спе­кулируя, между прочим, на заповеди пасхального при­мирения - «ненавидящим нам простим вся воскресени­ем». Решительное совещание было перед пасхальной заутреней; одержанную победу хотели закрепить коло­кольным звоном и приглашением выборных к заутрене. Но «кто шел в церковь, а кто не шел»; а рабочая масса не признала соглашения и продолжала бастовать. Тогда, через полторы недели, 4 апреля был произведен крова­вый расстрел бастовавших рабочих.
Священники были, по-видимому, заранее осведомле­ны о предстоящей экзекуции, ибо заняли заранее с утра удобные наблюдательные посты на горке, чтобы следить за «лихими» действиями ротмистра Трещенкова. Но один из них, Черных, не рассчитал своих сил - трагедия и для него оказалась настолько потрясающей, что он, едва до­ехав до дому, умер от удара. Зато другой, Винокуров, выполнил свой «пастырский долг» до конца - исповедо­вал и причащал умиравших от ран, отпевал их и убитых и... взывал к живым о примирении с расстрельщиками. Но и на этот раз церковная проповедь была бессильна потушить революционное настроение. Ленский расстрел привел лишь к новой могучей волне рабочего революци­онного протеста по всей России. Религиозные орудия властвования окончательно притупились, церковь вслед за самодержавием превратилась в заживо разлагающий­ся труп.
РАЗЛОЖЕНИЕ СИНОДСКОЙ ЦЕРКВИ
Кризис церкви сказывался не только в описанном притуплении и бессилии всех тех средств и орудий, ка­кими она располагала, но также и в разложении рядов ее верующей массы. В городе, как мы только что виде­ли, рабочие уходили быстро и безвозвратно из церковных рядов. Интеллигенция 90-х и 900-х годов славилась и рисовалась своим вольнодумством и атеизмом. Даже в темной и забитой деревне, которая, сторонясь от благо­намеренных поучений, все же не могла еще жить без культа и его магических манипуляций, политика союза гниющего государства с гниющей церковью приводила к совершенно неожиданным и зловещим для церкви про­валам. В 80-х годах в разных местах, особенно там, где по соседству существовали старообрядческие приходы, крестьяне по образцу последних стали пробовать, нель­зя ли подчинить сельский клир надзору со стороны сель­ских и волостных сходов. Эти последние стали выносить приговоры об удалении не нравившихся им священников и о поставлении священниками мирских избранников, сопровождая свои приговоры мотивированными жало­бами. В жалобах чаще всего фигурировали пьянство, драка и вымогательство клириков, из которых некото­рые сластолюбивые священники доходили иногда до таких требований, о каких не решались вслух потом и говорить. Синод, к которому обратились за директивами местные архиереи, всполошился и через обер-прокурора выхлопотал в министерстве внутренних дел циркуляр губернаторам, в котором предлагалось считать все подоб­ные приговоры ничтожными, а сельских должностных лиц, допускающих такие приговоры, привлекать к ответ­ственности. Приговоры прекратились, но стали сокра­щаться и даже совсем прекращаться в таких приходах отчисления из мирских средств на содержание клира. Взбешенные клирики прибегли тогда к содействию по­лиции, воспользовавшись статьей 190 положения о кре­стьянах, согласно которой полиция могла понуждать сельские общества к исполнению приговоров. Это пере­полнило чашу терпения, и во всех крестьянских общест­вах, «обузданных» совместными усилиями священника и станового, начался массовый переход в раскол. Синод опять забеспокоился и в 1882 г. предписал священникам к полиции в таких случаях не обращаться, но действовать «мерами увещания и нравственного воздействия», а при
их неуспешности закрывать те приходы, где прихожане оказались неаккуратными плательщиками. Но и эти меры имели те же следствия - тяга в раскол не прекра­щалась, но все более усиливалась. Ей благоприятство­вали также некоторые другие моменты, с крестьянской точки зрения выгодно отличавшие старообрядческие порядки от православных, а именно существовавшие в старообрядчестве право прихожан избирать и сменять попов, а также порядок и благочиние, с каким соверша­лись церковные службы. В этом отношении синодская церковь, особенно сельская, безнадежно отстала от старообрядческой; нечленораздельное бормотание пса­ломщиков, «гудение», «рыкание» и просто «рев» диако­нов и гнусавый фальцет священников, а в придачу непо­нятный церковнославянский язык производили на при­хожан отталкивающее впечатление, усугублявшееся еще драками, которые пьяные попы нередко заводили с причетниками даже в алтаре. Поэтому службы в си­нодской церкви крестьянину казались мало действитель­ными, и он склонен был думать, что более истовое и внят­ное «богомолие» старообрядцев скорее дойдет до бога и лучше поможет ему в его горькой доле.
Но еще опаснее старообрядчества оказалось для синодской церкви сектантство, которое, как мы видели, в 90-х и 900-х годах одерживало в некоторых местностях России огромные успехи и отрывало от церкви миллионы ее последователей. Официальная статистика отказыва­лась определять точное число сектантов, так как поли­цейские и приходские сведения заведомо были во много раз ниже действительности. Из всех видов сектантства так называемая штунда во всех ее проявлениях казалась правительству и государственной церкви самым страш­ным врагом. Социальную опасность штундистских ор­ганизаций правительство видело в том, что некоторые из них объединяли маломощное и середняцкое крестьян­ство, уходившее безвозвратно при вступлении в секты из-под влияния священника и гипноза царизма. Не ме­нее опасным представлялся правительству и баптизм, поскольку он отрывал от синодской церкви и от слепого подчинения государству часть зажиточного кулацкого крестьянства, на которое правительство стремилось опи­раться в селе. Эта оценка штундизма и баптизма выра­зилась в том, что обе эти секты были по настоянию обер-прокурора Победоносцева официально включены в разряд «особо вредных сект». С 1899 г., когда такая квалификация штундизма и баптизма была официально установлена, начались жестокие репрессии, производив­шиеся преимущественно в административном порядке. Штундистов и баптистов массами арестовывали и ссы­лали в северные губернии, Сибирь и Закавказье, но эти меры, как мы видели, приводили только к еще большему укреплению и распространению этих видов сектантства. Кроме репрессивных мер пытались бороться и, так сказать, «организационными» мерами. В 1885 г. были созваны поместные епископские съезды, в порядке дня которых стоял в качестве главного вопрос о борьбе со старообрядчеством и сектантством. Они наметили ряд практических мер, часть которых в 1886 г. была прове­дена в жизнь. Были учреждены должности епархиаль­ных миссионеров для борьбы со старообрядчеством и сектантством, и было введено в курс духовных семина­рий и академий изучение истории и «обличения» раскола и сектантства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135