Она показывала, что епископат ничего не забыл и ничему не научился; но для всякого мало-мальски ра­зумного политического деятеля было ясно, что програм­ма «клерикалов» является вернейшим средством не возрождения, а окончательного разрушения синодской церкви.
Между тем буржуазные партии не могли равнодуш­но взирать на разложение синодской церкви и на грозя­щую им потерю того орудия, какое могла дать им в руки сильная православная церковная организация. Это бес­покойство буржуазных групп учитывала и та часть приходского клира, главным образом городского, кото­рая была представлена в думе священниками, отказав­шимися войти в «клерикальную» партию. Вопрос стоял коренной - вопрос об окончательной ликвидации аграр­ной революции путем насаждения крепкого собственни­ческого крестьянства. Эта будущая опора императорской России мыслилась цветом «новой крестьянской общест­венности», манившей собою даже и кадетов: «новая крестьянская общественность» в изображении кадета Евгения Трубецкого должна была быть одновременно и демократической, и религиозной. Тем более столыпин­ские партии октябристов и умеренно правых, представ­лявшие по преимуществу интересы капиталистического землевладения, не могли равнодушно смотреть на про­исходивший процесс ослабления церковных позиций в деревне. Они хотели во что бы то ни стало удержать в своих руках влияние на крестьянство, в особенности на его новые крепкие слои. Отсюда в среде этих партий возникло требование немедленной и радикальной ре­формы церкви. Реформа должна была опереться на при­ходское духовенство; на епископат не возлагалось ника­ких надежд. Поэтому реформа была предложена думе в скромном виде проекта реформы прихода. Однако ок­тябристы не скрывали принципиального значения этой реформы и ее решающего значения для судеб правосла­вия и нового «думского» строя.
В откровенных и весьма резких для октябристов ре­чах лидеры октябристов третьей думы констатировали, что в синодской церкви между клиром и паствой суще­ствует гибельный разрыв, опасный не только для церкви, но и для государства, ибо, как говорил Каменский, рознь и острые недоразумения между духовенством и прихожанами «создают вредную в государственном от­ношении почву для питания общественного недовольст­ва» и парализуют деятельность церкви в сфере забот «о благе народа и его нравственном преуспеянии». «Ко­леблется религиозная жизнь, колеблется величайшая, единственная основа нравственного строя населения», - вторил Каменскому Капустин и рисовал перед думой мрачные перспективы будущего, когда «без этой основы» общество превратится «в стадо грызущихся индивидов». Октябристам вторил и кадет Караулов, обращавший внимание на «ужасное» явление, что «массы обезвериваются», что «огромная самоценность церкви обесце­нивается... к громадному вреду не только для дела цер­ковного, но и для дела государственного». Этому распаду православной церкви граф Уваров противопоставлял спаянность и единство старообрядческой церкви, где клирики и прихожане органически связаны друг с дру­гом. Исправить дело, по мнению октябристов, можно было только реформой прихода: установлением права прихожан избирать и смещать клириков, предоставле­нием приходу прав юридического лица и права приобре­тать и владеть недвижимостью и освобождением при­хода от незаконных сборов в пользу архиереев, «обира­ющих церкви». В некоторых земских кругах шли еще дальше и предлагали превратить приход в мелкую зем­скую единицу, вдвинув его в систему земских учрежде­ний. О реформе епископата и синодского управления октябристы дипломатично умалчивали; но для всех было ясно, что подобная реформа прихода неминуемо повле­чет за собою и радикальную реформу церковных верхов.
Вполне естественно, что такая «скромная» реформа вызвала бурный протест со стороны епископата и сто­явших за ним реакционных партий. Это было появление того самого страшного призрака новой секуляризации, который несколько раньше мерещился епископу Евлогию. В думе епископат выступил против реформы прихо­да единым фронтом. Только четыре епископа со всяче­скими оговорками согласились с необходимостью предо­ставить прихожанам право избирать кандидатов на должности клириков. Все остальные ссылались, точно сговорившись, на «невежество и темноту народа» и кате­горически возражали против избирательных прав при­хода, рисуя мрачные перспективы, что прихожане будут избирать в священники проходимцев, сектантов и других «волков в овечьей шкуре». Один из епископов, Владимир Екатеринбургский, вскрыл даже социальную сущность предлагаемой реформы, указав, что стремления рефор­маторов направляются «на усиление влияния кулачест­ва в приходской жизни через юридическое обособление прихода от церкви (?) и епископа».
Но, конечно, всего решительнее и порою с пеной у рта епископат высказывался против какого бы то ни было уменьшения епископских доходов. Не решаясь за­щищать неприкосновенность своего прежнего произвола в этой области, епископы предлагали делить все церков­ные имущества и все доходы на две категории - храмо­вых средств, идущих исключительно в церковную кассу в распоряжение старосты и причта, и приходских средств, расходуемых «согласно канонам» под контро­лем епископа, который наблюдает за исправною уплатою налогов, устанавливаемых высшею церковною и епархиальною властью. Владимир Екатеринбургский и тут оказался откровеннее всех своих коллег и предложил реформу навыворот - переписать все церковное имущество на епископов, которые должны быть единственны­ми распорядителями всех церковных средств в епархии. Полемика и разработка разных проектов продолжались до 1915 г.; тут вопрос в думе был снят с очереди вой­ною.
Война форсировала кризис самодержавного строя; вместе с тем пошел вперед гигантскими шагами также и кризис государственной церкви. Когда после летней кампании 1915 г. выяснилось, что война, в сущности, уже проиграна, и когда вновь во весь рост встал гроз­ный призрак революции и гибели царской империи, объединенное дворянство и «клерикалы» потеряли го­лову и договорились в отчаянии до необходимости вос­становления чистого средневековья, по крайней мере в церковной области. Съезд монархических организаций и правых партий, происходивший в Нижнем в ноябре 1915 г. и насчитывавший в числе своих почетных членов нескольких крупнейших епископов, нашел, что для спа­сения государства и церкви необходимо объявить «жидовство» изуверной религией и изгнать всех евреев из России, объявить ересью и запретить также все про­тестантские исповедания, прогнать всех протестантов с государственной службы и отобрать у всех немцев зем­ли для раздачи крестьянам. Проводить эти «религиоз­ные реформы» должен был синод; но ни он, ни стоявшие за ним силы старого режима уже не были способны ни к каким реформам.
Вместо этой реформы началась в 1916 г. распутинская «реформа» церкви и государственного управления. Григорий Распутин, шарлатан, жулик и эротоман, с кликой церковных проходимцев стал распорядителем судеб государства и церкви, смещал и назначал мини­стров и архиереев, объявлял новых святых и превратил высшее государственное и церковное управление в свою личную лавочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135