повсеме­стно чин панихиды сокращался больше или меньше, в зависимости от платы - панихиду можно было служить и на пятачок, и на гривенник, и на пятиалтынный, и на двугривенный. Но были и такие священники, которые не делали никаких скидок, не стеснялись прижимать свою паству и вымогать у нее ругу, и часто не из жадности, а потому, что к этому вынуждала их горькая необходи­мость. Городское духовенство жило, напротив, как общее правило, безбедно и службу совершало истово; но в его среде царил дух скопидомства, сколачивания денег на приданое поповнам, на некоторый комфорт и просто на черный день. Самая «идеалистическая» профессия по иронии судьбы порождала самые «материалистические» стремления. Скопидомство, практицизм, расчетливость и даже жадность городского клира вошли в пословицу: «Поповские глаза завидущие, руки загребущие». Лишь немногие представители городского клира, преимущест­венно в столицах, составляли своего рода церковную интеллигенцию - писали по церковным вопросам, инте­ресовались философией, составляли и произносили са­мостоятельные проповеди; но такие сейчас же попада­ли под особенно бдительный надзор благочинных и духовных цензоров. Подраставшее в такой обстановке потомство клириков видело весь этот неприглядный быт и на опыте узнавало, что религия, в сущности, является только средством существования и обогащения клира. Наиболее светлые головы шли дальше и приходили к убеждению, что религия есть не что иное, как самооб­ман в лучшем случае и сознательный обман в худшем. Семинарская схоластическая учеба и лицемерные прие­мы семинарского воспитания еще более углубляли впе­чатления от домашнего быта, и некоторые искренние и не боявшиеся правды церковники с ужасом убеждались, что семинарии становятся рассадниками атеизма. Еще ужаснее для ревнителей церкви было то обстоятельство, что семинарские атеисты по нужде нередко шли в свя­щенники и диаконы и становились авгурами не веря­щими в то, что им приходилось проделывать.
ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ОСЛАБЛЕНИЕ ЦЕРКВИ
Неудивительно, что при таких условиях церковь вы­полняла свои функции без заметного успеха. Политиче­ские функции церкви, как насадительницы верноподдан­нических чувств, выполнялись чисто формальным образом - произнесением особых молитв и особых встав­ных прошений в ектениях об избавлении от крамолы, служением торжественных молебнов по случаю разных событий в царской семье и в царские дни, торжествен­ным заупокойным культом по умершим императорам. Эти формальные акты культа никому не импонировали и почти никем, кроме официальных лиц, не посещались. Проповедь с церковного амвона была редким явлением, и о ней почти не приходится говорить. Епископы продол­жали свои ораторские упражнения на патриотические темы в торжественных случаях, но их не слушал никто, кроме официальных лиц да небольшого круга дворян и именитых купцов. Приходские священники выступали с проповедями раз-два в год, и огромное большинство пользовалось при этом готовыми проповедями, издавав­шимися синодом. Попытки оживления политической проповеди с церковного амвона делались лишь в связи с критическими моментами, переживавшимися самодер­жавием. Так было во время подготовки и проведения крестьянской реформы, после убийства Александра II в 1881 г., в эпоху 1905-1906 гг., во время империалисти­ческой войны. Каждый раз синод выпускал свои обра­щения к православным христианам и предписывал ду­ховенству поучать с церковного амвона прихожан по­слушанию начальству, призывать к непрестанному труду «в поте лица своего» и изобличать «крамолу» заодно со всеми прочими либеральными веяниями. Но проповед­ничество всегда оставалось пустым звуком, и от поуче­ний приходилось переходить к другим, более действи­тельным мерам.
Это сказалось уже во время подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 г. Сельскому духовенству были даны директивы «поучать» прихожан, но «как бы исполняя свою всегдашнюю обязанность проповедниче­ства» и отнюдь не показывая вида, что оно действует по приказу правительства. В проповедях сельский клир должен был внушать прихожанам, чтобы они «соблюда­ли верность к государю и повиновение начальствам», платили оброки и подати и несли повинности «неуклонно и добросовестно», чтобы в случаях обиды и недовольст­ва не распространяли «беспокойства», но «с терпением ожидали от начальства исправительных распоряжений и действий правосудия». Когда была обнародована ре­форма, жестоко обманувшая ожидания крестьянства, опять был призван на помощь сельский клир, которому было предписано внушать крестьянам в проповедях и в частных беседах, что крестьяне «должны войти в свое новое положение с благодарностью и с ревностным жела­нием оправдать попечение и надежду государя» и что, «когда государь восхотел даровать крестьянам новые права и льготы, тогда он, внимая закону справедливо­сти и своей отеческой любви ко всем верноподданным, не мог не позаботиться и о том, чтобы охранено было благосостояние помещиков». Однако крестьянство, не замечая никакой «отеческой любви» царя к себе и видя ее только к помещикам, плохо слушало проповедников и никак не хотело «входить в новое положение с благо­дарностью». Тщетность проповеднического воздействия заставила обратиться к другому, более верному средст­ву предупреждения «беспокойства». Причетникам пред­писали разведывать, нет ли среди крестьян каких-либо толков, опасных для общего спокойствия и возбуждаю­щих «волнение умов», об услышанном давать знать свя­щеннику, а тот обязан был немедленно доносить своему начальству, которое уже от себя извещало гражданские власти.
Вдохновителем всех этих мер был московский ми­трополит Филарет, ярый крепостник и явный против­ник реформы, печалившийся о «стесненности» помещи­ков «в правах собственности и в хозяйственных обстоя­тельствах», которая будет неизбежным следствием ре­формы, и настойчиво указывавший на свойственную крестьянам склонность к «упрямству, которое проявля­ется у них и без «законной опоры» и особенно ожесто­чится, получив эту законную опору. По поводу речи ли­берального профессора казанской духовной академии Щапова, произнесенной на панихиде по крестьянам, убитым при усмирении бунта в селе Бездна, Филарет, полемизируя со Щаповым, говорил, что «истинно разу­меющие евангелие никогда не находили и не найдут в нем демократического учения», а когда возник вопрос об уничтожении телесного наказания, Филарет на обра­щенный к нему запрос отошел в сторону, лицемерно заявив, что христианство тут ни при чем и дело зависит только от государства: «если государство может отка­заться от сего рода наказания, находя достаточным бо­лее кроткие роды оного, христианство одобрит сию кро­тость; если государство найдет неизбежным в некоторых случаях употребить телесное наказание, христианство не осудит сей строгости». Филарет был только наиболее прямым и откровенным выразителем тех мнений, кото­рых держался епископат и большинство приходского клира. Неудивительно, что при таких реакционных воз­зрениях духовенство даже при самом энергичном про­поведничестве не могло иметь никакого влияния на умы во время брожения 60-х и 70-х годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135