Отдельные партизанские отряды продолжали свои набе­ги на Волгу и на Тамбовское воеводство. Эти вспышки также были быстро ликвидированы. Вслед за этим были разгромлены южные опорные пункты движения: в 1693 г. был взят Черный Яр, а в 1702 г. астраханский воевода разгромил и Куму.
Более широкие движения, вновь возникшие в 1705- 1717 гг. (Булавинский бунт), однако, показали, что рево­люционные казацкие силы еще не были окончательно ис­черпаны после этих поражений. Характерно, что эти дви­жения все еще прикрываются тем же знаменем старой веры. «Стали мы в Астрахани за веру христианскую... и за то, что стала нам тягость великая»,- говорят в 1705 г. в Астрахани; булавинцы в 1707 г. восстали против «еллинской веры» с целью «погулять, по чисту полю красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях по­ездить». «Старая вера» в этих возмущениях уже совсем потеряла свою первоначальную окраску: в 1705 г. она превратилась в просто христианскую, а в 1707 -в бес­цветный противовес «еллинской вере».
Если в проповеди Кузьмы Косого знамя старой веры еще было ярким и красочным, манило и воодушевляло, то в 1707 г. оно превратилось в бесформенный обрывок. Суть дела выяснилась в казацкой среде быстрее, чем где бы то ни было: конец мира - это конец крепостнической Москвы; второе пришествие - социальная революция.
Мы видим, какой длинный путь совершила старая ве­ра. Как всякая религиозная система, она преломлялась и изменялась до бесконечности, проходя через ту или другую социальную среду, применяясь к ее потребностям и трансформируясь и по внешнему виду и по содержанию.
При всем разнообразии идеологий, провозглашавших­ся в качестве старой веры, между ними было тем не ме­нее нечто общее, что их объединяло, и это общее - оппо­зиция против крепостнического государства и церкви как орудия его господства. Этой чертою раскол XVII в. больше всего и ярче всего отличается от последующих его форм, возникших в XVIII в. Между различными течениями рас­кола XVII в. есть связь, которая объединяет эти течения в один могучий поток. В XVIII в. в различных слоях рас­кола началась внутренняя дифференциация, которая при­вела единое течение раскола к противоположностям, по­ставила различные элементы раскола друг против друга. В этом развитии противоположностей и крайностей, в раз­витии борьбы между отдельными течениями внутри рас­кола самый термин «раскол» потерялся и обезличился. Новые формы жизни принесли с собою новые силы, но­вые организации и новые клички. Если XVII в. был геро­ическим, то XVIII - был веком эпигонов.
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЦЕРКОВЬ КРЕПОСТНОЙ ЭПОХИ
УЧРЕЖДЕНИЕ СИНОДА И СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ ЦЕРКОВНЫХ ИМУЩЕСТВ


Конец XVII в., весь XVIII и первые 60 лет XIX в. русской истории проходят под знаком крепостного права. На базе крепостного хо­зяйства проходит первый этап своего развития товар­ное земледельческое производство помещика, выраста­ет торговый капитал и пускает первые свои ростки промышленный капитал. Таким образом, заключая эту эпоху в скобки крепостного хозяйства, мы мыслим внут­ри этих скобок целый ряд постепенно изменяющихся величин. Эти величины, конечно, не только хозяйствен­ного порядка, но также и социального, и политического, и церковного. Явления церковной жизни, однако, тесно переплелись с политическими явлениями, ибо церковь начиная с 20-х годов XVIII в. из фактической служанки государства формально превращается в instrumentum regni, в орудие государственного управления. Перемены, происходящие в церкви, всегда являются следствием перемен в политической жизни. Церковь совершенно утрачивает способность к каким-либо самостоятельным выступлениям и действует лишь как одно из учрежде­ний самодержавия. Как мы увидим ниже, это положе­ние не придется вскрывать или доказывать - оно стало ясным для всего русского общества уже со времени церковной реформы Петра, и с того же времени прави­тельство, не обинуясь, причисляет церковь к числу сво­их государственных учреждений, а с начала XIX в. в официальном словоупотреблении даже самый термин «церковь» заменяется термином «ведомство православ­ного исповедания».
Мы видели,, что процесс поглощения церкви государ­ством, начавшийся еще в XVI в., при царе Алексее, на время как будто остановился. В лице Никона церковь произвела последнюю отчаянную попытку утвердить не­зависимость от государства, опираясь на теорию парал­лелизма властей духовной и светской, «солнца и меся­ца», причем как солнце выше месяца, так и священство, как «много раз явлено», выше царства. Попытка, одна­ко, опиралась на недостаточно мощную материальную базу и, как мы видели, потерпела фиаско. Государство сделало церкви лишь одну уступку - уничтожило Мо­настырский приказ, в котором царь Алексей хотел со­средоточить контроль над церковным вотчинным хозяй­ством и суд над церковными людьми. Для Петра, со­вершенно чуждого старому благочестию, церковь име­ла значение только как орудие власти и как источник государственных доходов. Его меркантилистическая по­литика требовала колоссального напряжения платеж­ных сил населения и огромных людских резервов и вы­зывала против себя жестокую оппозицию, в первых ря­дах которой стояла церковь. Это последнее обстоятель­ство сыграло роль ускоряющего момента и придало мерам Петра особенно крутой характер; по существу же церковные реформы Петра, несмотря на их непри­вычную для тогдашнего общества фразеологию, лишь завершили процесс огосударствления церкви, начавший­ся еще в середине XVI в., и дали ему совершенно точ­ное и ясное юридическое оформление.
В конце 1700 г. умер патриарх Адриан, один из на­иболее влиятельных вождей оппозиции. Петр был в это время на шведской войне под Нарвой. Получив извес­тие о смерти патриарха, он немедленно принял те меры, которые давно уже обсуждались в среде его советников и которые теперь в письме к царю особенно настойчиво советовал провести его «прибыльщик» Андрей Курбатов. Церковь по размерам своих имуществ и по числу своих людей обладала все еще очень крупными фондами; со­гласно данным первой ревизии, произведенной почти од­новременно с учреждением синода, т. е. 20 лет спустя по­сле смерти Адриана, в церковных владениях насчиты­валось 752 091 ревизских душ, сидевших на церковных и монастырских вотчинах и в посадских церковных дво­рах, в том числе 26 899 душ в патриарших монастырях и вотчинах. Это золотое дно, которым патриарх, по вы­ражению Курбатова, управлял «во всем очень слабо и неисправно», давало все же огромные доходы, которые «погибали в прихотях владетелей». Теперь представился удобный случай прибрать их к рукам и обратить на государственные нужды, а церковный аппарат из ору­дия оппозиции превратить в орудие императорского правительства. Следуя советам Курбатова и других сво­их московских корреспондентов, Петр назначил «вре­менно» местоблюстителем патриаршего престола Сте­фана Яворского, молодого рязанского епископа, родом из Киева, всем обязанного Петру и совершенно чуждо­го и по образованию и по взглядам коренному русско­му епископату. Яворский, подобно другому, наиболее влиятельному советнику Петра по церковным делам, Феофану Прокоповичу, учился сначала в Киевской ака­демии, потом, временно приняв унию, учился последова­тельно в иезуитских коллегиях во Львове, Люблине, Вильне и Познани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135