В ис­тории сект их интересовали больше всего внешние эпи­зоды, а организацию сект они плохо понимали. Либе­ральные и народнические публицисты, напротив, востор­гались прежде всего идеологией сектантства как прояв­лением независимой «народной» мысли, проявлением оп­позиции церкви, а следовательно, и государству. Сектан­ты, с точки зрения этих публицистов, - это люди, кото­рые «алчут и жаждут правды», а в своей практике явля­ются «культурными пионерами». В последнем отношении либералов прельщала зажиточность сектантов, внешняя чистота и культурность их быта, а народников - общин­ные тенденции некоторых групп сектантства, в которых народники видели образец будущего социалистического строительства. В истории сектантства либералов и на­родников больше всего интересовал момент гонений на сектантов со стороны правительства и церкви; гонимый, преследуемый, заточаемый и ссылаемый сектант, невин­ный как агнец, - любимый манекен этих писателей. В этом направлении подбирался и материал. Собирались и издавались записи идеологического и песенного харак­тера, шедшие из уст сектантских начетчиков и наставни­ков, собирались и публиковались автобиографии, письма и дневники сектантских вождей. Такой же характер но­сит и собрание Бонч-Бруевича, наиболее крупное по объему, но чрезвычайно однобокое по содержанию, упу­стившее из виду самое главное - социальную базу сек­тантства.
Эту социальную базу более или менее правильно учу­ял лишь один миссионер из синодского лагеря - Терлец-кий. В процессе развития сектантских общин, говорит он, «вырабатывается столь обычный в сектантстве несимпа­тичный тип кулака коммерческого пошиба, который, начав проповедью о незаконности платы за требы и обви­нением православных пастырей в корыстолюбии и мздо­имстве, оканчивает тем, что с ловкостью стрижет своих овец». Мы уже видели, что такими организациями для «стрижки овец» стали и хлыстовство и духоборчество; по отношению к этим сектам это можно было установить документально. Но по отношению к пореформенному сектантству документальные данные, характеризующие социальную физиономию каждой секты, почти отсутству­ют среди опубликованных материалов - стараниями в значительной степени либеральных и народнических по­клонников сектантства. Этот материал, несомненно, есть, надо только порыться в синодском, епархиальных и судейских архивах; но, пока эта работа не проделана, современному историку приходится идти ощупью и в це­лом ряде случаев делать лишь предварительные выводы. Срывая ореол идеализации с сектантских организаций, марксистский анализ одновременно подчеркнет и клас­совое родство с ними их поклонников - либералов и на­родников, которые должны были неминуемо идеализиро­вать деревенского кулака и подрастающего городского буржуа, маскировавших свои первые хищнические шаги дымовой завесой различных передовых по внешности и реакционных по сущности религиозных идеологий.
Своей судьбы не избежала и древнейшая секта бегу­нов, по своей идеологии и практике как будто столь чуждая всяким тенденциям эксплуататорского характе­ра. Однако зародыши будущей дифференциации в бегунстве гнездились с самого начала. Мы видели, что по составу своих адептов секта делилась на две категории, настоящих бегунов и так называемых жиловых, или странноприимцев, которые оставались в миру и предо­ставляли приют и поддержку подлинным бегунам. Кате­гория жиловых бегунов и сделалась той буржуазной вер­хушкой секты, которая примерно с 50-х годов XIX в. уже господствует в секте и руководит вместе с наставниками всей идеологической и практической жизнью бегунства. Отрывочные сведения, идущие из 50-х, 60-х и последую­щих годов, называют в числе жиловых обычно городских купцов или зажиточных деревенских крестьян. Условие это выдвигалось и практикой укрытия бегунов: для скрывающихся нужны были обширные помещения, толь­ко усадебные постройки и большие дома городских и сельских богатеев не могли с этой стороны вызывать ни­каких подозрений. Поэтому всякому вновь принимаемому в секту жиловому, если он не был ни купцом, ни ре­месленником, ставилось требование стать таковым; из общественных капиталов (такие были уже в 60-х годах) выдавалась сумма, достаточная для первого обзаведе­ния. Отсюда совершенно ясно, что бегунская организация в 60-х годах стала также своеобразным орудием перво­начального накопления: по Волге и Каме, от Ярославля до Перми и дальше до Тюмени она плодила в селах, го­родишках и городах новые отряды колупаевых и разуваевых, помогала им вылупливаться из крестьянской оболочки, становиться на ноги, кормиться и жиреть - «цыпленки тоже хочут есть». Капитал совершал тут сво­еобразный процесс воспроизводства: общественные капи­талы составлялись обычно из сумм, завещаемых общи­нам умиравшими бездетными жиловыми богатеями, и обращались на воспроизведение новых богатеев.
Рядовая масса бегунства, находившая себе во время «бегов» приют и поддержку у жиловых, до 1861 г. посто­янно пополнялась из обширного крепостного резерва. После 1861 г. этот резерв сразу сократился, но еще около 15 лет, до военной реформы 1874 г., в бегунской массе был значительный процент действительно беглых лю­дей, главным образом беглых солдат, не выдержавших 20-летней казарменной каторги; из их среды выходили и наставники, как, например, Никанор, арестованный в Каргопольском уезде в 1878 г.
К сожалению, до сих пор неясен вопрос о способах эксплуатации этой бегунской массы. Ею пользовались, ко­нечно, прежде всего для связи; но главное заключалось не в этом. Главное заключалось в том, что бегун, полу­чивший приют, должен был «помогать» жиловому, дав­шему ему приют, т. е. становился его временным бес­платным батраком только за харчи и за угол. А так как в это время бегунские наставники усиленно проповедуют необходимость для «истинных христиан», т. е. для под­линных бегунов, строгого поста, то расходы на харчи вряд ли были обременительными для «неистинных» хри­стиан, жиловых странноприимцев, которые не были обя­заны соблюдать эту заповедь по отношению к самим себе. Наконец, еще один чрезвычайно характерный для бегунства способ эксплуатации был связан с бегунским отрицанием денег как антихристова изделия с печатью антихриста в виде государственного герба. Жиловые бе­гуны не были обязаны воздерживаться от приема денег и пользования ими, иначе всему делу спасения «истинных христиан» пришел бы конец; да и среди «истинных» эта деньгобоязнь с течением времени значительно вывет­рилась под влиянием требований жизни. Но такое от­ступничество вызвало со стороны ортодоксальных на­ставников протест, и они около 50-х годов создали даже особую фракцию безденежников. Эти последние жили милостыней, но собирали ее в сопровождении своих странноприимцев, которые принимали от подававших «антихристову печать» и покупали для своих клиентов на собранные деньги необходимые последним продукты и вещи. Так как при этом часть собранных денег «при­липала» к рукам грешников странноприимцев, то, по су­ществу, фракция безденежников была организацией эксплуатации нищенства со стороны начинающих капита­листов, не брезговавших и этим путем для ускорения и увеличения своего накопления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135