Казни египетские - это аллегори­ческое изображение ряда бедствий, которые хронически поражают крестьянина: эпизоотии, эпидемии, саранча, градобития, голод. Люди должны стремиться к тому, что­бы произошло на земле воскресение любви, аллегори­чески изображаемое воскресением Христа. Когда вос­креснет между людьми любовь, тогда осуществится бо­жественная заповедь на земле. Тогда земля и все дру­гие средства и орудия производства, недра, воды, скот и т. д. перестанут быть предметом нечестивого торга, ко­торый теперь царит всюду, ибо теперь торгуют даже совестью и людьми. Как дар божий все эти блага станут общими: право на пользование продуктами земли по­лучит только тот, кто трудился над ней, обрабатывая ее, - «трудивыйся да яст». Люди должны будут разде­литься на коммуны, со специализацией труда и обме­ном натурой; богопротивная торговля прекратится, тор­гаши исчезнут, о деньгах останется лишь одно воспоми­нание. Такая идеология могла возникнуть только в сре­де бедняцкой и батрацкой части херсонского крестьян­ства. И, подобно всякой другой крестьянской доктрине, она, восставая против капитализма как эксплуататор­ской силы, не смогла противопоставить ему ничего ино­го, кроме утопического анархизма. Но характерно, что, в отличие от духоборцев, христиане не помышляли осуще­ствлять свою утопию в рамках современного им общест­ва. Их коммунизм не практический, а чисто теоретиче­ский: осуществление его откладывается до того неиз­вестного срока, когда воскреснет любовь в мире. Как произойдет это, они не интересовались. Вопросы мессиа­низма и эсхатологии не занимали в их идеологии ника­кого места. Трудно сказать, чем это объясняется. Весь­ма возможно, что мы имеем здесь дело с известным не­доразвитием секты, ибо в 70-х годах всем сектантским движением юга России овладевают уже зажиточные эле­менты, перестраивающие его на евангельский лад и пре­вращающие его в орудие своего господства.
Аналогичная южнорусским духовным христианам и практически столь же бесплодная секта образовалась в конце 70-х годов в Новоторжском уезде Тверской гу­бернии. Условия быта тут были до известной степени одинаковы с херсонскими: крестьянское малоземелье и соседство крупной фабрично-заводской промышленно­сти одинаково существовали как на юге, так и здесь. Но были также и некоторые существенные различия. Наде­лы в общем были крупнее, чем на юге, но зато земля была очень плохая - «глина да каменье», в районе не было крупных помещичьих имений, которые вытягивали бы из деревень батраков, но зато близость крупных го­родских центров способствовала развитию отходных промыслов, в особенности на строительные работы, так что летом во многих деревнях пахали, сеяли, косили и жали бабы и старики. В качестве подсобного женского промысла было распространено изготовление шапок на предпринимателей-скупщиков. Таковы же были условия и в деревне Шевелино, где зародилась секта «истинных христиан», как они сами себя называли; в народе сек­тантов звали сютаевцами, по имени основателя, кресть­янина Василия Сютаева. Сютаев был «раскаявшимся»; грешником. Уйдя на работу каменщиком в Петербург, он из рабочего скоро превратился в предпринимателя и промышлял изготовлением и продажей надгробных па­мятников, причем, как водится, сплошь и рядом надувал своих заказчиков. Из его рассказов А. С. Пругавину неясно, какие мотивы побудили его бросить это дело как грешное и преступное и переселиться в родную де­ревню. По словам Сютаева, он роздал все свои деньги нищим и в Шевелино вернулся ни с чем. Однако там он занялся не убыточным хлебопашеством, а прибыльным скотоводством: сам пас свое стадо и нанимался пасту­хом к общественному стаду, жил зажиточно. Сютаев рассказывал Пругавину, что пришел к мысли об отде­лении от православия таким же практическим путем, как и другие сектанты этой эпохи: он разошелся с офи­циальной церковью вследствие вымогательств местного священника. Окончательное «просвещение» ему дала Библия, из которой он увидал, что люди живут непра­ведно, не по-божески. Основная сущность божества - это любовь; аллегорически она изображена в образе троицы, ибо отец - любовь, и сын - любовь, и дух - любовь. Любви противоположен мир, который не зна­ет ее, в нем все суетно и греховно, все служит предме­том купли и продажи, все стремится к эксплуатации и наживе. Аллегорическое изображение мира - это число 666 апокалипсического зверя, антихриста. Все внешние предметы и способы выражения религиозного чувства, вроде таинств, икон, постов, мощей, - пустые обряды; ими питается людская греховность, в особенности гре­ховный клир, поощряющий даже самое грубое идолопо­клонство и превративший церкви в разбойничьи верте­пы, где ведется гнусная торговля благодатью. Весь су­ществующий порядок противоречит божественной прав­де любви. Все сотворено богом; значит, все принадле­жит ему. Если бы не было собственности, а все было бы в общем пользовании, не было бы и вражды. Но люди всю землю располосовали межами, одни земли отдали казне, другие - господам, третьи - крестьянам. Послед­ним достались лишь ничтожные наделы, и крестьяне принуждены остаться вечными рабами господ, неся им оброки и аренды исполу. Нет на земле любви, нет и на­стоящего, благословенного труда. Бог в заповеди, данной Адаму, благословил только обрабатывание земли; но люди превратили благословенный и единственно без­грешный труд в тяжелое бремя и завели торговлю, ис­полненную всякого греха, ибо всякий продавец обмери­вает и обвешивает. И весь этот противный божествен­ной правде порядок поддерживается и охраняется влас­тями. Поэтому современные власти - злые власти и не имеют права на почитание. Эти власти требуют оброков, разоряют недоимщиков, сажают в остроги, затевают братоубийственные войны. Сютаев надеялся, что такой порядок долго продолжаться не может, божественная правда должна воцариться на земле усилиями и пропо­ведью его сторонников. Тогда воцарится любовь и ис­чезнет все, что теперь ей препятствует, исчезнут собст­венность, наемный труд, торговля, национальная рознь и война. Все люди будут в поте лица трудиться над об­работкой земли, и все продукты будут общими. Эта про­поведь Сютаева имела успех; в короткое время он со­брал до тысячи последователей в Шевелине и в сосед­них деревнях. Сютаевцы, следуя примеру своего учите­ля, пошли даже в некоторых отношениях дальше его: он только перевесил иконы из красного угла на середину стен «вроде картин или портретов», а те попросту выб­расывали иконы или кололи их на дрова, мотивируя эту расправу точь-в-точь так же, как известный нам новго­родец XVII в.: «Я им молился, молился, они меня не ми­луют, я взял и расколол их, а сын в печку бросил», - рассказывал Пругавину один из сютаевцев.
Успех окрылил Сютаева, и он попробовал от слов перейти к делу: организовал на началах «любви» ком­муну, в которой все было объявлено общим, для приме­ра коммунарам перестал запирать сундуки и амбары, отказывался платить подати, снабжал неимущих лесом на ремонт, а у коммунаров брал себе приглянувшихся ему телок и за свои услуги заказывал шапочницам себе шапки. Однако эта затея очень быстро кончилась кра­хом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135